Дни мародёров
Шрифт:
Кресла были завалены свитками, инструментами, рубашками и мантиями, но когда профессор указал на них, все эти вещи торопливо разлетелись по местам.
Ремус сел.
— Выпьешь со мной? — Джекилл коснулся палочкой чайника, стоящего на одной из книжных стопок. Из носика мгновенно повалил пар.
Ремус ничего не сказал.
Он сидел как на иголках. Ему хотелось уйти. Он зря пришел, всё зря, ему это не нужно, он должен уйти!
— Итак, прежде всего, Ремус,помни: что бы ты ни сказал — всё останется в пределах этого кабинета. Но если ты не готов или не хочешь говорить...
— Я готов, —
— Я могу тебе помочь. Ты ведь хотел поговорить со мной о полнолунии, верно?
— Откуда вы знаете? — удивился Ремус.
— После него ты как будто не в себе и это заметно, поверь мне. Я не могу обещать тебе, что смогу вылечить твою боль. Но одно пообещать могу — как только ты выговоришься — тебе станет легче.
Ремус молчал, тяжело сглатывая и глядя, как пар клубится над его чашкой.
— Я не знаю... с чего начать.
— Начни с главного. Для того, чтобы лечить рану, сначала надо выдернуть жало.
— Ладно... то есть... сейчас, я... мне надо собраться, — Ремус схватил чашку ледяной рукой и обжегся, но все равно сделал глоток. Вскочил, прошелся из стороны в сторону. Рухнул обратно в кресло, а потом сомкнул пальцы в замок, уткнулся в них лбом и кровью и хрустом вырвал из себя жало:
— Той ночью я занялся сексом с волчицей.
— Вы понимаете, этого хотел не только волк! — с мукой говорил он, меряя кабинет шагами и поедая взглядом доктора, сидящего в кресле. Ему казалось, что он просто не понимает. — И я тоже! Я этого тоже хотел! — вот он и произнес то, что его так страшно мучало. — Меня напугало это, это мерзко, это... и я все равно... Боже... — Рему спрятал лицо в ладонях.
— Ты сказал, это был твой первый половой контакт, Ремус? Ты испытал это удовольствие впервые в жизни, — Джекилл пристукнул карандашом по своему блокноту. — Знаешь, было бы очень странно, если бы ты не хотел его повторения. Вот это была бы патология.
— Но ведь это было... животное. Это значит, что я...
Он затряс головой. Доктор мягко улыбнулся.
— Ремус, ты сам только что рассказал мне, как в детстве мучался угрызениями совести потому что хотел человеческой крови даже до того, как становился волком. Но вот, тебе семнадцать, и ты уже примирился с этим желанием. Почему? — он указал на него карандашом. — Потому что при всем желании перегрызть своим друзьям глотки, ты никогда этого не сделаешь. Ты понимаешь, как это связано с твоей нынешней проблемой? То, что хочешь этого удовольствия опять — часть твоей природы, не волчьей, но человеческой. И то, что ты хочешь, чтобы оно повторилось — ещё не значит, что сознательно ты сделаешь это. В этом вся разница, понимаешь?
Нельзя было сказать, что Ремусу совсем полегчало, когда он через полтора часа покинул кабинет Джекилла. Но в одном доктор оказался прав — когда жала не стало, Ремус и впрямь поверил, что всё это — не всерьез.
День шестой
Он сидел на трансфигурации, когда в него швырнули этот дурацкий бумажный комок.
Ремус оглянулся и напоролся на кучу выставленных лезвий — глаза и улыбки слизеринцев.
Подняв комочек, он хотел было просто бросить его обратно, но что-то заставило его развернуть злосчастную бумажку.
Сердце
пропустило удар, а потом заколотилось так быстро, что к щекам прилила кровь.На листочке были нарисованы два совокупляющихся оборотня.
Шаржево и грязно. У одного из них на шее был полосатый школьный галстук.
Он порывисто оглянулся. Като хихикал, перебирая перо, Уоррингтон свесил кисти рук, словно собачьи лапы и задышал, высунув язык. Красивая Хлоя тоже смеялась, но поймав взгляд Ремуса, надменно хмыкнула и отвернулась.
«Откуда они знают?!» — в панике пронеслось в мозгу.
Внезапно Ремуса прошиб ледяной пот — он вошел в кабинет Джекилла вчера... но не слышал, как клацнул замок закрывающейся двери.
Он прикрыл её.
Но не запер.
Просто прикрыл!
Леденея от ужаса, Ремус скомкал рисунок и бросил обратно, но теперь весь остаток урока он обмирал от ужаса всякий раз, когда слышал у себя за спиной смешок.
Если они кому-нибудь скажут... если они скажут Джеймсу... или Сириусу...
Он представлял себе их лица в этот момент...
Мерлин, нет...
Но может не скажут?
Да, черта с два эти будут хранить его секрет.
После урока Ремус быстро сгреб свои вещи и торопливо ушел.
День седьмой, восьмой, девятый и десятый
Ремус сидел в своей спальне. Безвылазно.
Парням он говорил, что плохо себя чувствует — конечно, их так просто не проведешь, они видели, что с ним творится, но Ремусу все же удавалось спровадить их на уроки.
Сам он выйти не мог. Он боялся. Снова и снова он видел лица слизеринцев и всё внутри сжималось. Он не мог заставить себя выйти даже на обед — Бродяга приносил ему еду, но Ремус не мог есть.
Раз двадцать парни пытались выяснить у него, что произошло, но Ремус не мог ничего им сказать. Они бы начали его презирать. Нет, так бы они, конечно, отшутились или попытались его утешить. Но на самом деле...
Нет, он бы этого не вынес.
И парни, чувствуя, как он отдаляется от них, перестали спрашивать.
И отдалились. Ремусу было больно видеть, как они уходят втроем каждый день и, наверняка, классно проводят время, но так даже лучше.
Ведь с самого начала было понятно: у оборотня не может быть друзей.
Один раз пришла Макгонагалл и привела с собой доктора Джекилла. Он стучал, говорил что-то, но слышно было плохо, да и не хотелось больше ни с кем говорить, поэтому Ремус отозвался страшным, сиплым голосом и сказал, что простудился, потому не может выйти.
Он понимал, что таким образом только больше привлекает к себе всеобщее внимание.
Но если он выйдет теперь, слизеринцы с него живого не слезут.
И тогда узнают все.
А он этого не переживет.
Поэтому он продолжал сидеть на постели.
И снова разбирал себя на части, потому что теперь даже увещевания доброго доктора Джекилла ничего не стоили.
День одиннадцатый
В окно постучалась сова и тут же улетела. Ремус только успел уловить росчерк черных перьев в завесе дождя. Чёрный филин.
У кого был чёрный филин?
Ремус повертел в руке чистый, не подписанный конверт и разорвал плотную, хорошую бумагу.
На постель упал снимок и записка.
Первой Ремус прочитал записку. Там было всего одно слово: