Дни мародёров

Он стал ненавидеть свою кровать.

День четвертый

Как будто слизеринцы о чем-то догадываются. Их издевки стали жестче, злее, яростнее.

Теперь они не упускали ни одного шанса поддеть Ремуса. После смерти девочки, с Сириуса сняли все обвинения, но теперь все прицелы остались без мишени и слизеринцы решили навесить эту мишень на спину Ремуса. Причем буквально — Мальсибер ударил его пустяковым заклятием прямо во время урока зельеварения.

В спину.

Ремус, который в последнее время итак был оголенным нервом, словно с цепи сорвался. Он так и не мог вспомнить, как это вышло, но он, всегда такой уравновешенный, спокойный и слабый, измолотил слизеринского красавчика в такое мессиво, что его бы и мать родная не узнала. А потом в школу приехал его папаша, узнать, кто посмел избить его драгоценного сыночка. Сириус почему-то сказал, что это сделал он. Впрочем, Сириусу всегда было насрать на всех и вся — именно так он сказал, когда Ремус, Джеймс и даже Питер пришли вечером в уборную, где Бродяга отбывал наказание — со своими швабрами и тряпками.

В тот вечер парни снова спрашивали, что с ним происходит. Спрашивали, почему он так много молчит в последнее время, говорили, что он скоро станет похож на Кровавого барона, спрашивали, что его грызет, предлагали просто поговорить. Ремус готов был дорого заплатить за этот разговор — слова жгли его изнутри, точили его как гниль, но он не мог произнести их вслух.

Он не мог признаться друзьям, что человек, ради которого они так часто рисковали собой, на самом деле гораздо хуже, чем они думают. Гораздо хуже.

Он хотел бы поговорить с Джеймсом — но у того самого было проблем навалом. Ремус был одним из немногих, кто знал, что у Сохатого бессонница. И что все ночи напролет он либо гуляет по территории замка в компании с Бродягой, либо торчит у Лили.

Он мог бы поговорить с Бродягой. Но в последнее время к нему было несколько неловко подходить — Бродяга был вечно бледен, у него появились круги под глазами и какой-то нездоровый, беспокойный огонь в самих глазах. Как у вампира в период жажды. Примечательно то, что Роксана Малфой являлась полным отражением его состояния и хотя они говорили, что они — не пара, напоминали людей, пораженных общей болезнью.

И когда Ремус смотрел на этих двоих, на него снова накатывала тошнота.

Можно было попробовать рассказать всё Питеру — но тот как-то совсем плохо выглядел, все время дергался и оглядывался так, словно ожидал удара. Случившееся с Анестези подкосило многих — трудно смириться с мыслью, что человек, который ещё в прошлые выходные сидел с тобой бок о бок, смеялся и хотел есть или спать — мертв...

Это было слишком страшно.

А Питер... он всегда все принимает слишком близко к сердцу.

Хотя его трудно винить.

Лили и Марлин, на глазах которых случилось это несчастье, в первый день не пришли на завтрак. Лили пришла на второй урок. Она была необычайно молчалива. Вместо того, чтобы писать лекцию, она просто смотрела перед собой и явно видела что-то такое, что им всем было невдомек. Тогда наступила очередь Джеймса вытягивать её из этого колодца — также, как до этого Лили вытягивала его самого. За ужином она немного разговорилась, сказала, что Марлин проплакала всю ночь и весь день — ей пришлось выпить зелье, чтобы заснуть. Вечером Сохатый увел её гулять по территории. Он выворачивался наизнанку, сыпал всеми своими остротами и шутками, стараясь завалить ими ужасную реальность: смерть Анестези, отъезд одной пятой студентов, леденящие кровь заголовки статей в «Ежедневном пророке». Кто-то может сказать, что никакие шутки не способны заглушить действительность. Но так могут сказать только те, кто не знаком с Джеймсом Поттером.

Так или иначе.

У всех были свои проблемы.

И хотя они все спрашивали и наверняка искренне хотели помочь, Ремус знал, что на самом деле его боль — только его ноша. Потому что все они — здоровы. А он — болен. Их жизнь тяжела, в ней тоже встречаются свои штормы, но ни один шторм не страшен, если сам ты — крепкое судно. А если ты насквозь прогнил, то остается только ждать волны, которая тебя добьет или вынесет на берег.

Этого они никогда не поймут.

День пятый

Ремус мучительно застонал, когда удовольствие прожгло его, выгнулся, когда оно выплеснулось наружу, а затем обмяк, удовлетворенно вздохнул, расслабился... и в ужасе подскочил, срываясь с влажной подушки.

Сердце стучало как ненормальное, казалось оно стало размером с квоффл. Голова ещё полнилась сном и мальчику понадобилось секунд двадцать, чтобы сообразить, где он находится.

Он в своей спальне. Сейчас ночь...

Волчица ему приснилась. Всего лишь приснилась, её здесь нет.

Внизу живота разливалась приятная тяжесть.

«О Боги...»

Ремус почувствовал как разом похолодели ладони.

Нет, пожалуйста, только не опять!

Он сорвал одеяло. Сердце подавилось и провалилось куда-то.

Мерлин, нет, нет, нет!

Ремус рванул в душ и сначала смыл с себя все последствия сна.

А потом у него началась истерика.

Профессор Джекилл был не только школьным учителем. Его многочисленные работы по теории разделения магического сознания на темное и светлое, включали в себя серьезные психологические исследования. Проще говоря, он был дипломированным психологом и администрация школы не могла ему это спустить.

Война на многих оставила свой отпечаток. Многие ученики потеряли близких и друзей в Каледонском теракте, родственники некоторых погибли просто от нападения Пожирателей, родители большинства вступили добровольцами в Мракоборческий отдел Министерства.

Психологическая помощь была нужна школе как воздух. И Дамблдор, ещё в начале сентября поручил это дело доктору Джекиллу — Ремус слышал объявление, сделанное за одним из воскресных завтраков. Но он сам, как и подавляющее большинство студентов, скорее согласился бы подставить свою голову под бладжер, чем позволил кому-нибудь копаться в своих мыслях. Почти все восприняли назначение профессора, как личное оскорбление и с авторитетным видом заявляли, что уж кому-кому, а им помощь точно не понадобится! Но тем ни менее, с той поры у кабинета доктора частенько можно было встретить какого-нибудь студента с блокнотом, который торопливо переписывал часы приема и оглядывался с довольно-таки диким видом.

Наступил момент, когда Ремус и сам стал таким студентом.

Он не знал, что с этим делать.

Он не мог больше так жить.

Он болен, ему нужна помощь, сам он с этим не справляется! Остатки прежней рассудительности и рациональности привели его в кабинет доктора Джекилла, но когда он с падающим сердцем поднял руку, чтобы постучать, не представлял, как вообще можно говорить обо всем этом.

Джекилл сидел за своим столом и проверял работы, окруженный своим творческим беспорядком. Книги, свитки, ковры, картины, волшебные механизмы, чучела волшебных животных на стенах. Когда Ремус заглянул в кабинет, профессор поднял голову и его золотые очки сверкнули в свете лампы.

— А, Ремус! Здравствуй, заходи! — профессор отложил перо и поднялся, снимая со спинки стула свою мантию. — Какими судьбами?

— Я... — ну, вот и оно. — Мне надо поговорить... с кем-нибудь. Понимаете? — и он остановился неподалеку от двери, нервно комкая листок с часами приема и отчаянно сражаясь с желанием сбежать.

Ремус ожидал, что профессор встревожится и бросится к нему с расспросами, но тот только улыбнулся и обошел гигантские стопки из книг, окружающие его стол.

— Конечно, я как раз сейчас свободен! Проходи, — и он жестом пригласил Ремуса присесть в одно из кресел у камина. Между креслами примостился круглый чайный столик на колесиках — кроме двух чашек с танцующими гиппогрифами, на нем стояла очень красивая клетка со спящей феей-светляком, от которой исходил мягкий, матовый свет.