Дни мародёров

Последние несколько ступенек Ремус пролетел, спотыкаясь и почти что падая.

В гостиной кто-то был — это самое главное.

Девчонка вскочила с дивана, когда Ремус почти что скатился вниз, хватаясь за стену.

Веснушки. Джейми Лина Пикс с пятого курса. Сириус говорил, что у неё славная задница.

— Помогите... — выдохнул Ремус и ничком рухнул на ковер.

— Давай-давай, мой дорогой, открывай рот!

Это было первое, что он услышал. Строгий, но в то же время поразительно ласковый голос.

Где он мог его слышать?

Он попытался открыть глаза.

Свет ослепил его.

«Я жив...»

А затем кто-то силой разжал ему челюсти и в рот полилась вода. Ремус глотал её и глотал, не понимая, что к чему, пока не почувствовал свой желудок — затем всё тело кинулось куда-то, он свесился откуда-то и исторгнул поток мутной жидкости.

— Вот так, хорошо! Ну-ка, ещё раз!

Кто-то выпрямил его тяжелое, чужое и неповоротливое тело. Снова ему открыли рот...

Снова его стошнило.

Отвратительная процедура повторялась и повторялась и этому кошмару не было конца...

Потом его уложили на подушку.

В расплывающемся мире мелькнули чьи-то знакомые глаза.

И рыжие волосы.

Лили. Это Лили Эванс разжимала его рот, пока мадам Помфри вливала в него воду. Её руки наверняка до сих пор были в его рвоте...

Или нет?

Неожиданно его щеки коснулось что-то сухое и шелковистое. Он почувствовал, что опять проваливается в забытие и мучительно вернулся в сознание.

Серьезный и сосредоточенный взгляд. Маленькая складочка между бровей. Лили убрала пальцы с его щеки и прижала ладонь к его лбу, проверяя температуру.

— Лили... — сипит он растерзанным горлом.

— Ш-ш... теперь всё будет хорошо. Спи.

— Я проснусь? — едва слышно шепчет он, не в силах бороться с липким, тягучим сном.

Последнее, что он видит — Лили легонько улыбается и складочка между её бровей исчезает.

— Да.

День двенадцатый

— Ты уверен, что я уже могу их впустить? Мне-то все равно, что с ними будет, для тебя сейчас важнее всего покой, но профессор Макгонагал жалуется, что они пропускают уроки и чуть ли не ночуют под этой дверью! — мадам Помфри отошла от постели Ремуса, делая какие-то пометки в своем блокноте. — Ну что, впускать?

Ремус тяжело сглотнул и кивнул, сжав одеяло. Он сидел, прислонившись к подушке. На нем была его старая полосатая пижама.

Ходить пока что было тяжело, но он уже смог самостоятельно проделать путь от койки до окна. Солнечного, удивительно солнечного для декабря окна...

— Ну тогда пеняй на себя, — решительно заявила медсестра и открыла дверь. — Эй, вы! Входите! Только помните, что ему сейчас нужен покой!

После этих её слова в коридоре раздалась жуткая возня, что-то оглушительно грохнулось на пол, а затем медсестра отшатнулась от прохода и в дверь вломился Джеймс. Ему в спину тут же врезался Бродяга, а следом за ними, едва не теряя равновесие под тяжестью какого-то пакета — Питер.

В первую секунду друзья застыли, во все глаза глядя на Ремуса.

Джеймс был просто ошарашен — Ремусу всегда было не по себе, когда из глаз его лучшего друга пропадали эти его вечные «черти». Это означало, что Сохатый испуган. А напугать его было труднее всего на свете.

Другое дело Сириус. Он стоял у Джеймса за плечом и когда Ремус посмотрел ему в глаза, сам перепугался до смерти. Когда Бродяга становился похожим на свою мать, это значило, что дело совсем плохо и лучше всем найти себе укрытие. Вот и сейчас, он был зол как тысяча чертей и Ремус всерьез побоялся, что Бродяга выхватит палочку и пальнет в него чем-нибудь...

— Идиот...живой! — вдруг прошептал Сохатый, разорвав натянувшуюся тишину и в следующий момент он с бешеным криком «ЖИВОЙ, МАТЬ ЕГО!», рванул к койке Ремуса и схватил его в сокрушительные объятия, рывком поднимая с постели. Мадам Помфри моментально всполошилась и заквохтала, но Питер, пробегая мимо, сунул ей свой гигантский пакет, из которого всё время что-то высыпалось и тем самым нейтрализовал медсестру.

Не успел Джеймс выпустить Ремуса, как на его место явился Бродяга.

— Я дождусь того момента, когда ты, кретин, встанешь с этой койки, а потом набью тебе рожу! — прорычал он и, обнимая Ремуса, так сильно хлопнул его по спине, что из Ремуса чуть не вышибло дух. — Долбанный идиот...

Питер был менее эмоционален, он обнял Ремуса как-то скованно и смущенно, зато сердечно потряс его руку. Глаза Хвоста слезились даже больше обычного и казалось он вот-вот разревется.

— Что вы тут устраиваете?! — медсестра подковыляла к ним с тяжелым пакетом. Парни, уже разместившиеся вокруг Ремуса на его кровати, оглянулись, но не встали, только Питер испуганно дернулся. — Ему нужен покой! Покой и тишина!

Сохатый перемигнулся с Бродягой.

Тот чуть сузил глаза и неторопливо поднялся с койки.

— Простите нас, мэм, — вкрадчиво заговорил он. — Мы просто все очень взволнованы, вы же понимаете. Конечно, ему нужен покой и мы, конечно, не будем шуметь... — он как бы невзначай отобрал у медсестры тяжелый пакет, — ...давайте это мне, он слишком тяжелый и, о, а это вам! — Бродяга опять же, как будто случайно выудил из пакета плитку самого лучшего сливочного шоколада из «Сладкого королевства», и протянул медсестре. — Мы скоро уйдем, обещаю. Всего пять минут и вы нас больше никогда не увидите.

Мадам Помфри беспомощно оглядела взлохмаченные головы мальчишек.

В глазах Сохатого снова запрыгали бесенята.

— Ну... разве что недолго, — сдалась она. — И не вздумайте кормить и поить его всякой пакостью!

— Ну что вы, — Бродяга прижал ладонь к груди, а потом вдруг склонился и сердечно поцеловал суховатую, пропахшую лекарствами руку медсестры.

Мадам Помфри расфыркалась, сердито отняла руку, но нельзя сказать, чтобы она была очень недовольной, когда уходила в свой кабинет с большой шоколадкой в кармане.

— Ну и какого черта ты сразу не рассказал, в чем дело? Думаешь мы бы не поняли?

— Я боялся, что вы начнете меня презирать.

Сохатый возмущенно фыркнул и хлопнул себя по ноге, выражая всё своё недовольство сразу.

Он сидел рядом с Ремусом, потеснив его у подушки и вытянув на постели длинные ноги в блестящих школьных туфлях. Сириус прислонялся спиной к изножью кровати. Питер, которому не хватило места, сидел на соседней кровати.

В руках у всех было сливочное пиво, заблагорассудно перелитое в бутылки из-под сока.