Дни яблок

— Треногу? — переспросила Аня. — Это как стул? Зачем?

— Есть мнение, что они там, в Константинополе, так и стояли — с треногой на голове. Пророческой. Раньше на ней пифия сидела, а дальше храм закрыли…

— Хорошо, что не поставили, — убеждённо сказала Гамелина. — Сам смотри — торчать у нас, с табуреткой на голове… Какой-то позор. Хоть и копия.

— Не все копия, — заметил я. — Одна — самая настоящая. Из Дельф.

— А… — сопоставила данные Гамелина. — Это та, что он купил по случаю, почти на свалке, меценат этот. В Турции. Помню, говорил кто-то…

— Я и говорил, я постоянно об этом говорю, а вы всё мимо ушей. А ты подумай: у нас, можно сказать на перекрёстке, с базаром рядом, голова стоит античная!

— Ты заносишься очень, — сказала Аня делано равнодушно. — Стоит и стоит, хорошо, что не упала. Что-то античное за тебя геометрию не сделает, например.

— Ну, — ответил я, — мало ли как, что…

— Я так и знала, — вздохнула она, — самонадеянность и хвастовство. Постоянно. А мне говорили… даже предупреждали… А всё потому, что ешь куриные сердечки, — подытожила Гамелина — От них обязательно станешь злым… Пряжа! — внезапно оживилась она. — Скажи мне, как ты думаешь, будет на Узвозе пряжа? Там выносят иногда ведь. Ты что, оглох? Куда ты все время так смотрит?.. Это ж и не очень вежливо, я ведь разговариваю с тобой — а ты глазами шаришь.

— О, — только и ответил я. — И не скажу, не знаю…

— Ну, вот! Опять, — мрачным тоном заметила Аня. — Накатило…

— Не могу тебе всё сказать, — важно заметил я. — Но смотреть тут есть на что. Короче, мне надо завязать глаза, а то я так не всё увидеть смогу, и слышу… это хуже. А ты можешь очки надеть, кстати.

— Не люблю в них ходить на улице. Особенно днём. Вижу, как на меня смотрят.

— Не бойся, смотреть станут на меня, — заметил я, и мы двинулись в сторону Артшколы и дома, порознь миновав колонну. На меня упала едва различимая тень. Я поёжился.

— Аня, — нервно сказал я, — мы обошли с двух сторон высокое… Ты же в курсе, да? Надо поздороваться заново.

— А то поссоримся, — сказала Гамелина. — «Давай вернёмся» тоже работает. Если, например, на то же самое место вернуться — вспомнишь, что забыл.

— Вроде ничего не забывал… — удивился я.

— А это? — спросила Гамелина и поцеловала меня до перерыва дыхания.

— Провалы в памяти… — просипел я.

— У тебя кровь на губе, — сказала Аня. — Теперь я знаю. Ты на вкус гемоглобин.

— Хорошо, что хоть не пшёнка.

И мы вернулись, выписав почти идеальную восьмёрку по площади, к тому месту, откуда начали — принялись обходить столп, колонну, Змей. Конечно же, противусолонь, конечно же, мы смеялись, конечно же, в глаз мне попала соринка… Минуту спустя Гамелина вдруг выпустила мою руку и вновь нас разделила сначала тень от колонны, а потом и сам Змеиный столп.

«Привет на сто лет», — сказал я положенное на той стороне. И ответа не дождался…

Я сделал шаг, другой, почти обошёл колонну снова — нашлась толь ко коробочка с бисером и стеклярусом. Аня пропала.

Вокруг было туманно, светло и тихо. Очень тихо. Слишком.

Змеиная колонна переливалась оттенками зелёного, медь ясно проступала сквозь осень, гранитный узор из брусчатки влажно блестел серым, чёрным, бордовым… Зодиак. Я выбрал свой знак, потоптался на Скорпионе, обернулся через левое плечо и пошёл к столпу. Глядя на восточную, подлинную голову.

Настоящая настоящая змея с ипподрома глянула на меня свысока. Левым глазом. Затем сказала что-то соседкам, немного насмешливо, цокая языком изо всех сил.

Я подошёл поближе и покопался в сумке… Нашёл нужное…

— Хайре! — поздоровался я. — Я, Александр из здешних, несу вам угодную жертву: вот пепел, вот сласть, вот кровь. — Ия положил обугленный кусочек медовых сот у подножия колонны. Затем уколол палец… На соты закапала кровь.

— Ссмертный, — спросила восточная голова, — сскаши, ссмертный. Это ссмея?

Возле колонны вновь кружился павлин, собравший в себя, казалось, все оттенки заката.

— Нет, — честно ответил я. — Это крылатое существо.

— Но ссхоше со ссмеёй, — прошелестела голова.

— Я бы хотел задать вопрос, даже два, — начал я.

— Ссначала расссмотрим зертву, — сказали головы почти хором. Из столба выползла, ну, словно бы стекла по нему вниз, огромная трёхголовая тень. Тщательно обнюхала подношение и… — Ссвезина! — раздалось мгновение спустя. — Сстарый мёд! — зашипела западная голова… — Сславно! — закончила тень у ног моих и соты провалились сквозь землю.

— Я бы хотел узнать ответ, — начал я…

— Тогда сспроси, — сказала тень по-гречески.

— Нужно жечь листья или попросите живую кровь? — спросил я.

— Второе, — ответили тёмные головы, и густая чёрная тьма закрутилась около столпа. В глубине упругого мрака то и дело вспыхивали зелёные, будто патина, искры…

Пришлось опять колоть палец, и я порезался.

— Пропажа твоя за двумя воротами, между низом и горою, — сказала подлинная голова.

— Нехорошее место здесь. — буркнул я, пытаясь унять кровь. — Я понимаю твой греческий. Не к добру это…

— С этой стороны понятно все, — возразила тень, тройной её голос напоминал стереоэффект. — Спрашивай ещё…

— Ни к чему, — ответил я, — ты напился моей крови и вижу я то, что видел ты недавно. К западу, к востоку и на юг. А на север ты не смотришь.

— Сславно, — прошипела тень увеселяясь, — сславный ссмертный. Смекалистый.

И тьма, чёрно-зелёная, подступила ко мне ближе, звякая бронзовой чешуёй.

— Как звали тебя в Ромайе, Семара? Не говори, знаю… просто дракон? — поинтересовался я.

— Сслушай, ссмертный, — ответила тень, — ну, ты ссабавный! Приходи в любое время, приноссси сссладкое и ссвонкую мусссыку — будем много говорить о Ромайе, о Матери Городов и колесницах.

— Обязательно приду, — сказал я. — Поздней весной. Когда ночи коротки. Принесу вино и венки. Певцов и пьяниц приводи ты. А нынче драконы спят… Апохайре тебе, змей Сегодня. — И я отправился, через весь туман, сквозь Сенку и пешеходный переход, домой.

Из тумана вышел я быстро. Город обретался, где был, а день плёлся к вечеру, и за реку летели галки. Я засмотрелся на них — и просто чудом увернулся от двойки: всё те же искры, лязг и звон хрипящий.

Дома было тепло. Слышно было, как пряники поют на кухне нечто заунывное. Оказалось, «Кукушку». Под грустные песни пряники снимали урожай — на столе Солнце и Месяц собирали землянику с листьями вместе, остальные же трудились на полу — обирали с ножек стола горох. Кошка играла с четырьмя клубочками шерсти сразу.