Добрый мир

просидел!.. И чего

ради? Чтобы помутузили мальчишку лишний

раз? С больной ведь ногой не больно-то набегаешься...

Иван Борисович отмахивался: что может понимать женщина в этих

вещах? Парню только на пользу пойдет. Пусть волю закаляет. В жизни всяко-

разно придется: и через боль, и через немогу... И ведь через три недели —

первый бой!

— «Бой», «бой»...— сердито передразнивала мужа Екатерина

Павловна.— Кто б из вас

добру учил! Вон, один такой как раз в нашу

группу дитятю водит; ты, говорит, никому спуску не давай, чуть что —

сразу сдачу! Так то не

дите, а кошмар какой-то. Не успеешь отвернуться — уже кому-нибудь

нос разбил. Пять лет

всего — а уж изверг какой-то растет... Ты небось, Борька, тоже там

направо и налево шуруешь? Говорят, тренер твой очень тобой доволен?

— Ничего я не шурую,— нахмурился Борь

ка.

В тот же день к шести вечера он пошел в спортзал. Но не дошел. По

дороге он вдруг представил себе, что Олег Константинович снова поставит

его в пару со Стасиком. Чтоб волю закаляли. И характер. Оба...

В нерешительности он сел на заснеженную скамейку невдалеке от

спортзала. Начинало уже темнеть. В туманном от мороза воздухе мельтешили

мелкие-мелкие колючие снежинки. Стайка воробьев слетела с голого тополя и

запрыгала по промерзшему асфальту перед скамейкой. Борька вдруг

вспомнил, что рассказывала им учительница зоологии: в тяжелые морозные

зимы больше половины мелких птиц погибает от холода; десятки тысяч,

миллионы воробьев и синиц не доживают до весны... Быстро сунув руку в

карман пальто, Борька достал оттуда горсть кедровых орешков и стал кормить

воробьев.

— Мамка велела быть добрым,— стыдливо про себя усмехаясь,

пробормотал он.— Цып-цып, цып, черти мохнатые, или как вас там... Чик-

чирик, чик-чирик. Ешьте, пока дядя добрый.

— Эй, Сверчок! — окликнули его со стороны трамвайной остановки.

— Ты чего там сидишь? Айда быстрей, уже без пяти!

Гошка Конь, его товарищ по секции, пританцовывая и прижав к

воротнику ухо, ждал, когда он подойдет.

— Ты иди, я сегодня еще не могу! — крикнул в ответ Борька.— Нога

еще не поправилась!

Воробьи, испугавшись его крика, отлетели метра на три в сторону.

Вытряхнув из кармана остатки орехов, Борька встал и захромал в

сторону детской библиотеки. Где-то надо было убить время. Тем более Стасик

Кириллов говорил ему, что в читальном зале можно взять все что угодно, даже

«Рассказы Южных морей» Джека Лондона и всего Беляева. О поступке своем

он долго не размышлял. «Не хочу и не пойду,— забыв, что надо хромать,

бубнил он себе под нос.— И вообще в легкую атлетику запишусь. Насильно

не заставят...» Неизвестно к чему, он вдруг вспомнил упражнения с «лапой»:

Олег Константинович дразнит его кожаной «лапой», а он, танцуя вокруг,

лупит по ней изо всех сил. «Резче, резче, Сверчок! — подбадривает его

тренер.— И левой активнее. Правая всегда — ударная, она у тебя на забой».

На «лапе» какой-то шутник намалевал черной пастой глаза, нос и рот. Рот

большой, а глаза маленькие, щелочками, и из каждого капает по три

здоровущих слезы. Больно бедной... «Пусть Гошка Конь по ней колотит,—

злорадно думал Борька.— Тому хоть лапу колотить, хоть девчонок». Гошка

Конев учился в одном с ним классе, и Борька очень его не любил за

постоянное горячее желание выяснять, кто сильнее.

В библиотеке было тепло и тихо. Две девчонки, чуть постарше его,

сидели вместе за столом у окна и приглушенно над чем-то хихикали. Кроме

них никого не было. Библиотекарша спросила его, записан ли он в

абонемент,—

он не был записан — и завела на него карточку.

Борька попросил «Продавец воздуха». Большой знаток Беляева,

Стасик считал эту вещь вообще «отпадной».

Он читал до восьми вечера, до самого закрытия библиотеки, и домой

пришел почти как с секции, чуть только позже. Отца еще не было. Екатерина

Павловна разогрела картошку с мойвой и посидела с ним, пока он ел.

— Ну что, набили по репке? — сочувствен

но спросила она.

Борька пробурчал в ответ что-то нечленораздельное.

— Лучше бы книжку почитал,— вздохнув, сказала Екатерина

Павловна и нагнулась над его больной ногой.— Болит?

— Маленько,— скромно соврал Борька. И вдруг спросил: — А чего

читать-то? Откуда у нас книги? Вон у Киры — дак целый шкаф...

Книг в их доме и в самом деле было не больше пяти. Они лежали в

тумбочке под телевизором, и Борька знал пару названий: «Гулящая» и

«Избранное». Еще одна, толстая, была без обложки. Как он выяснил после

ужина, это был Максим Горький: «Детство», «В людях» и «Мои

университеты».

— ...Ну так давай книг купим,— согласилась с сыном Екатерина

Павловна.— Завтра

вот возьму пять рублей — и пойдем в магазин. А хотел бы, так в

библиотеку записался. Заодно и мне бы чего-нибудь почитать

взял.

Покормив сына, Екатерина Павловна села в большой комнате вязать. А

Борька взял Горького и пошел к себе. Отец, когда пришел с

работы, застал его лежащим в кровати на животе с раскрытой книгой.

— Чего это ты вдруг глаза портить взялся? — спросил Иван

Борисович сына.— Уроки-то хоть сделал?

— Угу,— не отрываясь от книги, ответил Борька.

— Как отзанимался? Все еще удар прямой левой разучиваете?

— Ну.

— Че нукаешь? Как нога?

Борька, не оборачиваясь, неуверенно пожал плечами:

— Ниче, нормально...

— М-да, с вами набеседуешься,— недовольно проворчал Иван

Борисович и пошел в ванную мыться.