Дочь поэта

– Что нового? – спросила я.

– Да ничего особенно. – Он что-то жевал. – А у тебя?

– Я его встретила.

Он не спросил кого.

– И как прошло?

Я пожала плечами:

– Неплохо. Представилась поклонницей дарования. Разжилась мейлом живого гения.

– Ну что. Поздравляю!

– Да уж. Но есть одна проблема.

– Так я и думал. – На том конце щелкнула зажигалка. – Иначе с чего б мне привалило счастье в виде твоего звонка?

Я молчала.

– Что молчишь? Излагай.

– У тебя хорошие стихи? – решилась я.

– Мне нравятся.

– Это не ответ.

– Дома их печатали.

– Печатали?! – сердце мое упало.

– В студенческом альманахе. Выдали даже какую-то премию. Я ее пропил.

– Кто б сомневался! – я облегченно засмеялась. Альманах – ерунда. Никто не докопается. – Мне нужны твои стихи. Для развития знакомства. Одолжишь?

– Правильно ли я понимаю, что ты хочешь выдать их за свои?

– Пока не знаю. Может, и не рискну. – Я усмехнулась в трубку. – Пришлешь?

– Привезу, – усмехнулся он в ответ.

* * *

Это были хорошие стихи. Он принес мне распечатку, выложил на стол. Налил себе чай и смотрел коршуном, как я откладываю одну за другой страницы.

Читала я медленно. Кроме желания оценить по достоинству творчество моего студента (непрошенного друга? возможного любовника?) я выискивала те, которые могли бы понравиться Двинскому. В нескольких случаях замена мужского рода глагола на женский не обделяла рифму, и это я тоже отмечала благосклонно. Иногда со свежим интересом поглядывала на человека напротив: колченогий мой кузнечик, вот откуда, оказывается, растет твоя самонадеянность! Из простых, но сильных метафор. Из приблатненного лирического героя, мешающего молодежный сленг с классическим четырехстопным ямбом.

– Хочешь есть?

Он поднял бровь.

– Чудны дела твои, Господи. Накормишь? Может, еще и спать уложишь?

– Не наглей.

– Ты наконец поняла, с кем имеешь дело, – поскакал он за мной на кухню. – Логично предположить, что, впечатлившись моим дарованием, ты…

– Отдамся тебе прямо на этом кухонном столе?

Он критически оглядел стол.

– Не слишком-то удобно.

– Зачем думать об удобстве, – сунула я ему в руки бекон и вялую проросшую луковицу, – раз уж у нас такая страсть?

Он хмыкнул, оглядев скудный набор.

– Страсть страстью, а на ужин-то что?

– Яичница, милый.

– Прозаичненько.

– Не всем же быть поэтами.

– Ладно. Из твоих ручек – хоть яду. – И он взялся резать лук.

– Слушай, – вспомнилось непонятное слово из его виршей. – Что такое «мясик»?

– Мясокомбинат. Страшноватое местечко. Там впахивали родители всех моих дворовых приятелей. Маме повезло – она, как и я, инвалид с детства. – Я хмыкнула. Хороша же была жизнь на мясике, если сочетание «повезло быть инвалидом» не резало ему слух. – Попала в заводскую библиотеку. – Он растерянно повертел в руках бекон.

– Пожарь. И лук тоже. – Кивнула я. – А ты, значит, был тамошний ботаник? Брал интеллектом?

Он захохотал:

– Чем-чем? Не слыхали о таком. – Он стер слезы рукой с ножом. – Наглостью я брал. Получал за это регулярно по морде и яйцам, но выжил. Еще химию знал – самогон варил с ребятами, как большой. Сахар, дрожжи, процесс брожения…

– Ну ничего себе! – я мельком улыбнулась. – А как стихи начал писать?

– А чтобы не сдохнуть, – он хмыкнул. – Я ж астматик. И трусоват. Идешь, бывало, по темной лестнице, а жил я, как назло, на последнем этаже. И боишься, что сейчас по башке ударят, разденут и там и оставят. И как начну задыхаться.

– И?

– И начинал читать какие-то стихи. Сначала чужие, потом свои. Держал ритм. Так отлаживал дыхание.

Я молча на него смотрела. Он подошел ко мне. Взял мою руку. Поцеловал в ладонь.

– Я с урками общался, Никочка. С убийцами выпивал. Потом шел читать Верлена. Но теперь я твой. И стишки мои – твои, если хочешь. Все мое – твое. Бери, если нужно. Пользуйся.

Глава 15 Архивариус. Осень

Последнее время спала я отвратительно. Бесконечный дождь бил прямиком по нервам. Ночью дом казался мне мрачнее обычного, пустота, вызванная смертью хозяина, – невыносимей. Старое дерево дачки скрипело то тут, то там, ни на минуту не успокаивалось. Стучали костяшками в окно голые ветки: как тебе спится, Ника? Как там твоя совесть, крошка?

Совесть моя выдыхала и стонала вместе с финской дачей. Стоило закрыть глаза, как уставший мозг выдавал картинки из фильмов ужасов: грязная мыльная вода в ванной крутилась водоворотом, вот из мутного варева появляются артритные пальцы, хватаются за бортик, еще чуть-чуть, и из нее появится страшная голова – такая, какая она сейчас и лежит под землей на пригородном кладбище: с разъеденной щекой и сгнившими губами. Губы шевелятся, шевелятся, будто…

– Ааа! – Я рывком села на кровати.

Первые секунды мне казалось, что это мой собственный крик. Но он повторился: высокий, смертельно испуганный фальцет. Валя!

Я кубарем скатилась на пролет вниз, распахнула дверь ее комнаты. В полутьме над ней уже склонилась фигура в белой футболке.

– Тише, тише, это просто сон.

Валя рыдала навзрыд. Алекс – а это была именно она – гладила ее по голове и плечам.

– Я не хочу туда, – всхлипывала мачеха. – Ты же никому не расскажешь? Обещай, что никому не расскажешь!

– Нет. Ну, успокойся. – Падчерица отвела спутавшиеся волосы от мокрого от слез лица. – Ты в безопасности. Ты теперь в безопасности.

Я сделала несколько шагов назад. Моя помощь здесь уже без надобности. С кем из семьи Двинских может быть спокойнее, чем с Алекс? Алекс, с ее стальным характером и взглядом, как бритва.

* * *

– Надо съездить в ту больницу.

Мы сидели с Костей в машине на обочине шоссе. Я смотрела на его идеальный профиль, он – вперед, явно не видя окружающего пейзажа. Молодая вдова стала казаться любопытнейшей темой для исследования.

– В «Ренессанс»? – уточнила я.

– Ну а в какую еще.

– А толку? Никаких справок они не дают.

– Это сотрудники на рецепции. И врачи с хорошим жалованьем. Но есть еще няньки, санитары. Те, кому зарплата позволяет рисковать работой.

– Хочешь подкупить весь младший персонал?

Костя со сладострастием отодрал с мясом заусенец, облизнул выступившую каплю крови. Я отвернулась. Все в этой семье неврастеники. Все.

– Поехали. – Он завел мотор. – Всех не подкупим. Но что-то да выясним.

Я пожала плечами. Меня всегда пленяла эта уверенность красивых людей в успехе. Несомненно, удача улыбается им чаще, чем бедным уродам. Какой смысл, лениво думалось мне, устраивать революции, если на следующий же день после мужчина с таким лицом, как у моего попутчика, получит от жизни больше бонусов, чем женщина с такой физиономией, как моя?