Дочь поэта

Я кивнула – хорошо.

– Вот и отлично! Тогда до завтра! Адрес вышлю.

Слава ждал меня у метро. Едва заметив его в толпе, я бросилась к нему на шею и наконец разрыдалась. Он что-то пытался спросить, потом забросил это дело и просто гладил по лицу, вытирая залитые слезами щеки. А я плакала все слаще, вспоминая тепло совсем другой руки. Внезапный, полный ласки жест: от шеи вверх к затылку.

* * *

«Все поэты – нарциссы своей чернильницы», – писал как-то Тютчев Горчакову. Теперь-то я понимаю, что Госпремия была нужна ему как та самая жирная точка. В назидание литературным критикам, окололитературным сплетникам, внелитературным недоброжелателям. Точка, после которой можно и о душе подумать. Для меня же его сорочья страсть к собиранию всех золоченых кубков обернулась тем самым надсадным скрежетом транспора – стрелки перевели, и поезд моей судьбы рванул по предназначенному ему пути.

Деньги он и правда положил мне мизерные. Оправдываясь за позорные финансовые условия, говорил, что предлагает в нагрузку к себе, мэтру, не побоюсь этого слова, кхе-кхе, российского Парнаса, жизнь на свежем воздухе в престижном дачном месте. Я не спорила и уж совсем не пробовала торговаться – у меня, будем честны, тоже кое-что приплюсовывалось к непосредственным обязанностям литсекретаря. Но никому об этом знать было необязательно. Даже матери, чьи звонки на «Скайп» раздавались теперь в пустой пыльной квартире.

Помнится, как после того самого, первого, ужина Алекс взялась меня проводить в мою «светелку» – как назвал ее Двинский (идти к последней электричке или вызывать дорогостоящее такси мне категорически запретили).

– Вот выключатель. – Она зажгла абажур под потолком. Оглядела, будто тоже оказалась здесь впервые, комнату. – В шкафу лежит еще одно одеяло, если замерзнете. Пойдемте покажу вам ванную.

Та была за первой дверью направо пролетом ниже. В скошенное окошко под потолком глядела полная луна. Алекс приоткрыла его, вынула сигареты.

– Курите?

Я помотала головой.

– Это правильно. – Алекс вытряхнула сигарету. – Сколько он вам предложил за работу секретаря?

Я замялась.

– Копейки, как я понимаю.

– Это не важно.

Она едва слышно хмыкнула.

– Конечно нет. Ведь мы все должны быть счастливы просто от его присутствия рядом. А мы и счастливы, правда? – последнюю фразу она сказала уже луне.

Луна промолчала.

– Вы очень милы, Ника, – продолжила Алекс. В полутьме сверкнули глаза. – И вижу, хотите нам всем понравиться. Не утруждайтесь. Он все равно этого не допустит.

Я промолчала. И она, забрав с собой окурок, оставила меня наедине с моими мыслями.

Залитый бледным светом сад невнятно шептал мне свои предостережения. Ника, если бы ты больше доверяла знакам, ты бы босиком побежала на ту последнюю электричку… Но вместо этого я легла в чужую холодную постель, чувствуя себя принцессой-замарашкой, оказавшейся наконец внутри заколдованного замка.

Взбила слишком мягкую подушку: неужели это было так откровенно – мое очарование тремя Двинскими – Валя и муж Анны не в счет? Какой стыдной и смешной оказалась моя щенячья восторженность во время того первого ужина. Нет, сказала я себе – мне нет дела, сестрица, до вашей любви. Мне надо, чтобы вы все были в моем кармане – карманце, как говаривал Горлум. А любовь… Любовь в моем временном континууме мне нужна лишь от одного человека. И я его у вас – теплого, искрящегося, пусть иногда и колко играющего словами, скоро отберу.

Глава 17 Архивариус. Осень

Итак, третья супруга попала в серьезное ДТП, по результату которого получила нервный срыв, приведший к неделе в «Ренессансе». Удивительного в этом ничего не было. Странность заключалась в другом: в подобии внутрисемейного заговора молчания. Пару раз я невзначай заводила разговор с Анной: не опасно ли ездить по ледяным дорогам из-за города? Как дорого стоит ремонт (и даже изобрела с этой целью якобы собственную автодушечку породы «Ниссан» – почему «Ниссан», не спрашивайте)? И наконец, как психологически отыгрывается даже легкая авария? Ну же, Анюта, подбрось мне дровишек из семейного опыта! Ни-че-го. Казалось бы, тем для беседы у нас немного, так почему не поддержать эту самую беседу историей о попавшей в передрягу ДТП мачехе? Но нет, Анна с обычной благожелательностью меня выслушивала, кивала и даже сочувственно качала головой. О Вале – ни слова. Не знала? Не хотела знать?

Алекс, возможно, располагала большей информацией… Но к ней я пока подходить боялась. Что-то мне подсказывало, что версия моего с Костиком страстного романа удовлетворяет ее постольку-поскольку. Постольку, поскольку моя скромная персона ее не интересует от слова совсем. А вот Валя, Валя – прозрачное, отсидевшее в психушке дитя, Валя в синяках, Валя с ночными кошмарами – стала вдруг ей ближайшей подружкой. И эта история внезапной дружбы тоже меня злила: я банально ревновала, мысль металась в поисках ответа. Почему именно этим летом, прямо на моих глазах, произошел явный сдвиг в пользу никем ранее не любимой (даже пожилым мужем, признаемся себе) девочки? Чем, черт возьми, эта невзрачная крошка, к которой в доме раньше относились как к смеси кошки и прислуги, уточним: нерадивой прислуги и пуганой кошки – с раздражением и пренебрежением, – чем она так зацепила Алекс? Умную, ироничную, стильную, сильную Алекс, с которой – впервые за свою жизнь я сама хотела бы дружить?

Неужели она просто раньше меня узнала, что Валя – девочка весьма состоятельная? Захотела прислониться к пшеничным золотым миллионам, сварганить себе за счет алтайской родни коллекцию на какой-нибудь московской фешен-уик? Это мог бы быть понятный мотив, но сама я в него не верила. И злилась пуще прежнего от своей интеллектуальной беспомощности: казалось, вокруг меня прямо-таки рассыпаны тайные знаки, а я все не могу довести дело до конца, размотать нить, найти, возможно, совсем простое и невинное объяснение.

Но как-то утром, оставшись со своей чашкой кофе одна на веранде, я вдруг поняла, что есть кое-что, что я могу проверить. И выбежала, как была, в футболке и старых трениках, во двор, а оттуда в гараж. Завела машину и зашла в историю навигатора. Вот кладбище, которое я забила сама. Вот – место работы Анны, куда я же ее и возила. Были еще несколько адресов, куда в свое время меня просил заехать Двинский: все в центре города… Я прокручивала историю поездок дальше, дальше… Дальше и правда шли странные адреса – часто улица, без номера дома. Или – перекресток двух дорог. Но все – в загородной зоне. Дома друзей, куда ездили провести выходные? Места модных ресторанов на природе? Я вылезла из автомобиля, вернулась в дом, допила кофе и набрала телефон регбиста.

– Не спишь?

– Уже нет, – ответил сонный голос, в котором – вот удивительно – не слышалось недовольства.

– Ты в городе или в нашей деревне?

– С тех пор, как ты рядом, окопался на здешних болотах. А что, есть предложения о встрече?

– Лучше. Есть предложение вместе покататься.

– Куда это?

– По ленинским местам. И желательно на твоей большой и красивой машине.

– Я заинтригован.

– И правильно. Я выйду и пойду в направлении твоей дачи. Заберешь меня на углу через пятнадцать минут.

– Пятнадцать? – в голосе читался ужас.

– Обойдешься сегодня без макияжа и укладки, милый.

Он хмыкнул.

– Договорились.

Забавно, думала я, идя мимо модных дач к Нининым пенатам, что мы взяли некий странный для нашего дуэта кокетливо-ироничный тон. Думается, слово всегда имеет вес, отзывается в наших мозгах, даже когда произносящий его знает, что оно ложно. Стоило Косте признаться Алекс в нашем несуществующем страстном романе – и вуаля, ловите – эту легкую интимность в общении плюс полностью ушедшую иерархичность между нанимателем и нанятым персоналом. Крупным бизнесменом и мелкой сошкой-доносчиком.