Дочь поэта

Он улыбнулся, дрогнув бровями.

– У меня есть молодой человек, – сказала вдруг я.

– Да? Кхм. Вот и отлично. – Потрепал он меня по голове. Почти так же, как пробегавших мимо детишек.

И вдруг рванул вперед, не оглядываясь.

А я последовала за ним с идиотской блуждающей улыбкой на лице. Двинский меня явно приревновал. И это было чертовски приятно.

Дома, прямо на ступеньках веранды, сидела с ноутбуком на коленях Анна.

– Срочная статья, – пояснила она на наш удивленный взгляд. – Спустилась вниз, чтобы хоть чуть-чуть погоды ухватить – иначе совсем обидно. А вы как – нагулялись?

Мы хором кивнули.

– Вид у вас, по крайней мере, весьма свежий.

Мы с Двинским взглянули друг на друга и расхохотались: оба наших весьма массивных носа – чье фамильное сходство, к счастью, здесь еще никто не заметил, отливали красным. Еще пару дней – и облезут.

– Я в ванну, – кинул Двинский. Это было традицией: прогулка, неспешная ванна под музыку барокко, ужин. Вскоре с другого конца дачки раздались первые скрипичные аккорды.

Я примостилась рядом с Анной: мне давно хотелось расспросить ее о матери. Странно, на даче – ни в общих комнатах, ни в спальнях у дочерей, не было ни одной ее фотографии. Внезапный такт по отношению к Вале? Обида Двинского на супругу, что умерла, оставив на него двух дочек? Что я знала о ней, кроме того, что Двинский ей изменял (с моей матерью)? И, вероятно, не только с ней. Я задумалась, как приступить к аккуратному допросу.

Я повернула голову и вздрогнула: Анна сидела, глядя на меня пристально, будто в первый раз. Я похолодела. Неужели кто-то наконец разглядел наше сумасшедшее сходство?

– Хочу вас предупредить. – Анна бегло улыбнулась. – Для моего отца не существует понятия легкого приятельства. Или – профессиональных рамок.

Я выдохнула – да здравствует семейная слепота Двинских.

– Не понимаю, о чем вы.

Анна прикрыла ноутбук в знак повышенного внимания к беседе.

– Ника, он захочет заменить вам весь мир. Отговорит от жениха, друзей, родителей. Останется только он сам. И на какое-то время такой обмен даже покажется вам равноценным. Но это иллюзия. И расставание с ней будет болезненным. Простите.

Я вгляделась в ее безмятежное лицо. Неужели и тут – ревность? Это было уже второе по счету предостережение – теперь уже от старшей сестры. Значит ли это, что я поднялась на одну ступень с официальными дочерями? То ли еще будет, Нюта, хотелось сказать мне. Это не он мне. А я ему заменю всех жен и дочерей, вместе взятых. Ты уж прости.

И вздрогнула от болезненного торжества. Но вслух ответила так же безмятежно:

– Ничего страшного. Жених, друзья, родители? Из озвученного списка у меня все равно ничего нет.

* * *

Завтрак по традиции накрывала Валя. Это была одна из немногих – если не единственная – ее обязанность в доме. Алекс часто ночевала в городской квартире или приезжала после модных вечеринок совсем под утро и вставала поздно. Анна, напротив, была жаворонком – рано ложилась, но поутру принималась за статьи: писала она для нескольких изданий. Захватывала разные темы – общей оставалась культурная повестка и крайне доброжелательный тон. Я, помнится, еще до встречи с Двинским прочла несколько ее заметок, и они мне показались беззубой скукотой. Не критической оценкой, а скорее информационным листком: вот тут театральные премьеры, а тут – кинофестивали, а там, гляньте – литературные новинки. Казалось бы, яркие культурные события: есть где оттоптаться, сладострастно съязвить, столкнуть, наконец, веер разнополярных мнений, раз уж своего не имелось. Но нет: только вежливый интерес, только нейтральные прилагательные. Двинский как-то мельком прошелся по творчеству дочерей: одна бунтарка, рок-н-ролльщица, любительница вечеринок и мимолетных связей. Короче: сотрясательница основ. Вторая, будто пытаясь скомпенсировать первую, живет в режиме оптимального равновесия.

– Думал, ее рано или поздно выгонят из всех ее паршивых листков. И что ты думаешь? Напротив. Благожелательность по нынешним временам – редкий талант! Особливо среди творческой братии. Все мечтают о положительных рецензиях, за них, кстати, если заказные, и платят больше, чем за разгромные. Расчет верный: ругать-то всегда попроще.

– А они у Ани заказные?

– А черт ее знает. Может, главред деньги и берет. Но моя-то блаженная так и так пишет, боясь кого невзначай обидеть. Зато огромный плюс: у Нюты нет в этих кругах не то что врага – недоброжелателя. Как упомяну на светских тусовках про дочку, все передают приветы, ручку жмут. Еще бы, кто им еще тиснет вместо: отвратный, пошлый, вторичный – любопытный, оригинальный и легкоузнаваемый?

Итак, Анна с утра пораньше кропала про оригинальный или легкоузнаваемый контент российской культуры, Алекс в это время только падала в постель. А мышка Валя тихонько исчезала из дома – судя по легинсам и спортивному бра – на пробежку. Маршрут включал супермаркет у станции, там пекли свежий хлеб и сдобу для здешней состоятельной публики. К восьми часам Валя неизменно прибегала обратно, программировала кофемашину на американо, раскладывала круассаны и резала багет, выставляла на стол несколько видов варенья и сыр, и только после этого отправлялась под душ.

Вообще третья жена Двинского казалась в доме почти привидением – полупрозрачным акварельным наброском. Все свои вещи (в том числе верхнюю одежду и обувь, которую та же Алекс без стеснения роняла где попало) неизменно раскладывала, развешивала исключительно в своей комнате-келье. За столом так же неизменно молчала. Вне приемов пищи исчезала – ездила в спортивный клуб в Зеленогорск или сидела в своей комнате. Остается загадкой, как в то утро ее сумка оказалась на веранде? Руки были заняты пакетами из магазина? Скинув ее с плеча, бросилась распаковывать продукты, да так и забыла сумку у двери? В свою очередь я, получасом позже, неуклюже, как, собственно, и всегда, стягивала у той же двери резиновые сапоги. Шел град, я выбежала прикрыть клубничные кусты (да, вот такая я сделалась фанатичная садоводка-любительница). Сапоги – бывшие Нютины – были мне маловаты, и снимать их каждый раз оборачивалось сущей мукой. Я кряхтела, тужилась, и наконец первый соскочил, а я, чуть не упав сама, опрокинула сумку. На пол выкатился бесцветный блеск для губ, звякнули ключи от машины и – с легким шелестом – выскользнул серебристый блистер с таблетками. Допрыгнув до него, я закинула было лекарство обратно… но так и замерла на одной ноге. Ого! Вот так неожиданная встреча.

Беседу я завела очень аккуратно, дождавшись, когда никого не оказалось дома. Мы с Двинским, крайне довольные друг другом, умудрились рассортировать по годам все его черновики. Кроме того, я догадалась скачать на мобильный программку, позволяющую сканировать и приводить в удобочитаемый вид даже самые выцветшие или неясные строки, написанные на обрывках бумаги и полях пожелтевших газет пятьдесят, а то и шестьдесят лет тому назад.

– Надо же! Я уже сам не помнил, как это читать! Каждый раз экспериментировал! А тут – на тебе, прямо привет из шестьдесят восьмого года!

Он был счастлив как ребенок. Я – горда собой: уже месяц как я занималась малознакомой мне текстологией. Иногда действительно помогало сканирование. Увеличить четкость, добавить яркости – компьютерные штучки, так умилявшие Двинского. Но самой мне намного больше нравилось отслеживать логику его бесконечных почеркушек: понять, в каком порядке что вымарывалось и – почему?

Положим, из-за измененной первой строки менялась рифма в третьей, в поэтических терзаниях искалась новая, дальше – слетал тот или иной эпитет, и юный Двинский в далеком шестьдесят восьмом в ярости выбрасывал все к чертям собачьим. В рассеянности рисовал на полях женскую грудь, потом – волнообразно подчеркивал то немногое, что ему хотелось сохранить, и начинал сызнова… Расшифровка написанного была схожа с детской игрой, разгадыванием литературного ребуса. Но вовсе не ребус был мне интересен, и, увы! – не сами стихи. А Двинский. Его настроение, иногда – уровень опьянения (он признавался, что не раз писал под мухой). Шаг за шагом я отлавливала движение его мысли и чувства, факт невинного воровства у поэтов прошлого яркой метафоры и наконец с любопытством вглядывалась в пышный бюст на полях: имеет ли он конкретный прототип, или просто – юношеские эротические фантазии?

Одним словом, я потихоньку стала отличным литсекретарем. И причина моих внезапных успехов объяснялась просто: стихи Двинского – словно его параллельная биография. А мои расшифровки – попыткой застать время, когда меня не было рядом. Связаться с ним, так сказать, через позывные творчества – ну если уж в общем быте судьба нам отказала.

Разве он сам не говорил, что жизнь вторична по отношению к поэзии? А раз так – мои расследования сближали меня с ним больше, чем его совместное существование с Алекс и Анной. Я брала над ними верх, пусть они об этом даже не догадывались. Вот почему я была готова целый вечер сидеть над старыми черновиками, чтобы утром – как охотничий пес поноску – предъявить ему за завтраком очередной, давно забытый вариант стиха: часто много удачнее официального, уже канонизированного множеством изданий. Двинский тогда вставал во весь свой немалый рост, брал меня за плечи и звонко расцеловывал в обе щеки под ироничными (Алекс) и благожелательными (Анна) взглядами. (Валя бо2льшую часть времени сидела, опустив глаза в тарелку.)