Догоняя рассвет

Лирой покидал Иристэд в состоянии душевной разбитости. Он больше не мог оставаться в плетущихся сетях интриг, окруженный предателями и в беспрестанном напоминании своей презренности. Он был отринут братьями, возлюбленной и даже самим собой в лице Рэндалла.

* * *

Лирой одичал. Перебиваясь с хлеба на кровь животных, он ослаб и побледнел еще более. Много сил он тратил бесплодно на неугасимую боль души, на жалость к себе, на досадное чувство собственной неполноценности, ведь жизнь могла быть полна счастья, не обрати судьба Лироя в вампирского урода.

Вскоре устав от голода и преследуемого всюду отчаянья, он распалился бессильным гневом и впервые за долгие годы вонзил клыки в человека, встав на путь нравственного падения вопреки склонности сдерживать жажду. Охотничий инстинкт взял верх — Лирой пил кровь убитого на тракте скитальца, приходил в блаженное беспамятство от полноты насыщения и все никак не мог взять в голову, почему отказывал себе в желании поддаться истинной природе демона.

Его глаза затянула чернота и отступила только с чувством сытости.

Вернувшись на постоялый двор, где Лирой оставался ночевать, как человек, привыкший к мягким подушкам и теплой постели, он присоединился к столу знатных имперцев, державших свой путь до Атроса, и заиграл с ними в кости, поставив на кон три золотых. Коротая вечер в веселости и хмелю, Лирой с азартом подхватывал их состязание круг за кругом, то умножая выигрыш, то претерпевая полное фиаско до последней монеты. А потому он не сразу заметил, как из темного угла зала за ним пристально наблюдал мужчина с мерцавшими золотом локонами.

Заметив на себе взгляд Лироя, Оберон приподнял подбородок и слегка улыбнулся, обрадованный разоблачению. Смех, выпивка, игра — все замелькало позади, как наваждение.

Некогда близкие друзья встретились снова.

— Что ты здесь делаешь? — зашипел Лирой, сурово нахмуривая брови. — Еще и так далеко от убежища.

— Слежу за тем, как ты справляешься, — беспечно ответил ему Оберон. Мягкий, ласковый и вместе с тем соблазнительный голос вампира растекался рекой горячего меда.

— Выглядишь неважно, — отметил Лирой с презрительной усмешкой.

Оберон посерел, казалось, с последнего столкновения он уменьшился, поскольку не горел былой силой, уверенностью, огнем сопротивления. Но это ничуть не умаляло его красоты, — вампир дразнил и распалял воображение смертных женщин, а то и некоторых мужчин своим пленительным очарованием, изящностью манер, неспешными движениями того, кого время не гнало.

— Признаться, когда я лишился части клана, это всерьез подкосило меня, но после я только утвердился в намерении забрать каждую каплю человеческой крови, — алые глаза Оберона возбужденно сверкнули. — Присоединяйся, Лирой, нас ждет достойное будущее без угнетения и нужды. Мы будем править вместе — ты, я, Венона. Как в старые времена. Ты наверняка еще помнишь вкус этой привязанности, признай, не таким уж гадким он был.

— Вынужден не согласиться.

— Да, я ошибся, — внезапно кивнул ему Оберон без тени иронии или нарочитой нежности, — заигрался в хозяина, но только потому, что ты позволял мне играть. А теперь мы оба выросли и все осознали. Я снова предлагаю тебе дружбу и даже больше — свое покровительство. Мы отлично ладили до тех пор, пока не впали в разногласия. Уверяю, с моей стороны подобного больше не повторится.

Речь Оберона звучала твердо и одушевленно вразрез его внешней немощности. Мысль о воссоединении наполнила вампира силой и даже придала живости глазам, и эти видимые перемены расположили Лироя — мало кто столь яро и искренне искал его общества.

— Не понимаю твоих сомнений, — поднялся Оберон, — пытаться убедить меня, что ты прикипел к людям после того, как разделался с одним из них на тракте, было бы глупо. Ты —охотник, они — жертвы, так распорядилась судьба. И я хотел бы видеть такого талантливого вампира, как ты, рядом с собой на троне.

— В качестве слуги?

— Я сказал «вампира», — улыбаясь, парировал Оберон. — Я завершу твое обращение, мы станем равными. Подумай от какого славного будущего ты отказываешься.

Мысль о возвышении немало взбудоражила Лироя.

Как много раз он терпел удары, которые наносила ему жизнь. Искал счастья в отрицании демонской сущности, но так и остался чужим, недостойным любви и доверия. Он устал биться с обманом и метаться в непробиваемых стенах неприятия.

Честный же по натуре даже в темных желаниях Оберон открыт был лелеять его под своим сильным крылом. Лирой ничего не ответил, хотя сердцем и принял решение.

Он злодей. Так было всегда и во всех зазеркальных реальностях.

Глава 16 Бегство

Амари было всего только десять лет отроду, когда ее приобрел в собственность господин Габриэль Мерсер. С прибрежного рынка работорговли экипаж Мерсера тронулся и помчался со скоростью молнии к сухопутной границе в Балисарду, а далее прямиком в Блэкпорт — небольшой городок близ столицы, в котором расположилось средоточие преступного мира.

Надо сказать, что несмотря на всю его грязь и безнадежную греховность, предлежащую искоренению, Блэкпорт все же был особенным городом: особенно жесток, особенно суров и неприветлив, особенно выгоден королю Бардалфу XII. Царившее здесь беззаконие породило независимую шпионскую сеть, переулок торговцев информацией столь же ценной, сколь и презренной в способах ее добычи, а главное — гильдию наемных убийц, ассасинов. Всего за мешок золотых — а золота у Бардалфа было достаточно — Блэкпорт мог снабдить корону сведениями, которые многие побрезговали бы выудить самостоятельно, а также головорезами, готовыми беспрекословно подчиниться приказу и исполнить его без рассуждений о нравственности.

Приоткрыв бархатную шторку кареты, маленькая Амари разглядывала затянутые сизой мглой разбитые улочки, косые линии крыш и стен обшарпанных домов, обезображенные шрамами лица. Сумерки уже совсем сгустились, отчего дворец, на площади которого остановился экипаж господина Мерсера, казался поистине зловещим.

Здание, обнесенное высокой кованной оградой с остроконечными пиками, производило отталкивающее и даже какое-то гнетущее впечатление. Простые прямоугольные формы дворца соединяли длинные крытые галереи со стрельчатыми окнами. Фасад, путь к которому выложен широкими ступенями лестницы, был украшен декоративной сталью и скульптурными горгульями. Не менее боязно Амари посматривала в сторону каменного изваяния перед входом: на мраморном постаменте высилась женщина с надвинутым на лицо капюшоном и прижимала двумя руками к груди кинжал. Должно быть, она представляла собой фигуру не малозначимую для заведения. И только позже Амари предстоит выяснить, что это Амалея — божественная покровительница теней.

Мерсер вышел из кареты, Амари и еще трое детей не старше ее самой последовали за ним, как за мамой уткой, хотя Мерсер — хмурый, худощавый мужчина с сухим лицом, свойственным подлому интригану, куда более напоминал стервятника. Пока Амари с каждым шагом становилась все ближе к дворцу, ее не покидало ощущение, что на ней сосредоточены чьи-то пристальные взгляды, однако, озираясь по сторонам, девочка не заметила ни единого часового, прятавшегося под сумрачной завесой. Обманчиво уязвимое здание оставалось под неустанным надзором теневых воинов — это знание так же ожидало Амари впереди.