Дом для изгоев

Коридор поменялся. Стал шире, выглядел уже не таким заброшенным, факелы уже не чадили, исчезла плесень, стало чище под ногами. И в конце коридора я заметил приоткрытую дверь… Неужели Шоусси там? Я ускорил шаг, но проклятая дверь словно отодвигалась от меня. Тогда я побежал и, к своей радости, понял, что наконец-то приближаюсь к цели.

Достигнув двери, я ухватился за массивную бронзовую ручку, так, словно боялся, что меня отбросит назад. А потом заглянул внутрь… и на долю секунды замер в полном ступоре.

Этот ступор продолжался не больше минуты, но то, что я увидел, врезалось мне в память навсегда. На каком-то странном приспособлении лицом вниз был растянут обнажённый Шоусси. Спину его покрывали свежие кровавые полосы от кнута. Этот кнут, видимо, отброшенный за ненадобностью, валялся рядом. А Нойоты… Да, они там были. Двое здоровых почти обнажённых мужчин, с лицами, мало обременёнными печатью интеллекта. Этакая мелкая сошка для грязных делишек. Один из них с резкими шлепками входил в Шоусси сзади, второй брал его спереди. Я даже успел разглядеть что-то вроде маски, случалось такое видеть в прошлой жизни…. в фильмах немецкого производства… Так вот, эта «маска» была надета на лицо Шоусси, чтобы он не мог препятствовать этому проникновению.

Третий Нойот, сидевший у жаровни с тлеющими углями, наблюдал за этой сценой со скучающим видом. Вот этот выглядел до жути благообразно – тонкое, даже породистое, умное лицо, холодный серьёзный взгляд… Он спокойно наблюдал, как при нём ломают человека, и с хладнокровием рептилии прикидывал, сколько ещё Шоусси сможет выдержать. И если двое насильников были мне противны до отвращения, то третий… третий был омерзителен. Очистить мир от подобной мрази не преступление. Благодеяние.

Между тем один из насильников, тот, что толкался в рот Шоусси, издал низкий гортанный стон и сыто отвалился от измученного парня. По маске потекла сперма, а насильник, преспокойно вытерев своё хозяйство валявшейся рядом тряпицей, подтянул кожаные штаны и спросил третьего:

– Прикажете позвать ещё кого-то, кирие Бентайр? А то мы притомились малость…

Третий прищурился, отпил глоток из бокала с рубиновой жидкостью, который сжимал в руке, внимательно взглянул на Шоусси, чьё тело продолжало содрогаться от толчков второго, и спокойным, прямо-таки академическим тоном сказал:

– Позови ещё двоих из казарм… Нет, лучше троих. Мы и так слишком долго с ним возимся, а сегодня, думаю, удастся его дожать. Он и так на грани. Но выносливый, гадёныш, ничего не скажешь…

Спрашивающий слегка поклонился и направился к двери, гнусно ухмыльнувшись. К этому времени мне было уже плевать – воспоминание это или не воспоминание. Я рывком распахнул дверь, влетел в каморку, и с ладоней моих сорвалось несколько огненных шаров. Один ударил в грудь первого насильника, второй - ниже… Ну, да, именно туда. Комната мгновенно наполнилась отвратительным запахом горелого мяса и палёной кожи, второй насильник сориентировался не сразу, и третий огненный шар влетел ему прямо в открытый от удивления рот. Вопль, который успел издать насильник, моментально захлебнулся…

Третий оказался быстрее, в меня полетели два странной формы кинжала с изогнутыми, словно «пламенеющими» клинками, но я их расплавил ещё на подлёте, сформировав вместо шаров огненную плеть. Эта плеть обвилась вокруг шеи третьего, и я с наслаждением дёрнул, выжигая горло. На пол третий рухнул уже окончательно и безоговорочно мёртвым, как и первые двое.

А я бросился к Шоусси, разрезал какой-то железкой ремни, сорвал с него маску и обнял. В глазах парня, до этого бессмысленных от боли и отчаяния, промелькнуло узнавание.

– Мирон… - прошептал он. – Мирон… Это ты… ты меня спас…

– Пора просыпаться, Шоусси, - прошептал я, подхватывая его на руки. – Я сжёг эти твои кошмары, сожгу и другие…

После этих слов я вновь оказался у костра. Шоусси, уткнувшийся мне в плечо, беззвучно рыдал.

– Шоусси, - прошептал я, - Шоусси…

Тот поднял голову, и я увидел открытые, полные боли глаза.

– Я вспомнил, - прошептал он. – Это я вспомнил… Нойоты… Они сначала заставляли меня сражаться… А потом стали мучить… Их было много… много тех, кто проделывал со мной такое. Такая грязь… Я грязный… Как ты можешь касаться меня… Ты же видел, что со мной творили…

И он стал вырываться из моих объятий, шепча:

– Тебе нельзя меня касаться… Я грязен… Я самому себе противен… Мирон…

Но я не собирался отпускать Шоусси, наоборот, обнял покрепче и зашептал:

– Не смей так думать… Это не твоя грязь. Это их грязь. Ты ни в чём не виноват. И я тебя ни за что не отпущу. Жаль, что я спалил этих тварей только в твоём воспоминании. Но я их запомнил… И если они повстречаются мне – я и наяву проделаю то же. И ни на миг не пожалею. Ты вспомнишь всё, Шоусси… И это будут не только плохие, но и светлые воспоминания. И всегда, всегда когда тебе будет вспоминаться что-то плохое – помни: я рядом. Я всегда буду рядом. Никто больше не обидит тебя, обещаю…

– Зачем я тебе?
– неуверенно отозвался Шоусси. – Ты нравишься Шеру. Он хороший, чистый мальчик… в отличие от меня. Он может быть твоим счастьем. Не я.

– Нет! – прошипел я. – Я люблю Шера, но только как брата! И никак иначе! И он это понимает, Шоусси. А тебя… тебя я люблю… совсем по-другому. Правда.

Слова «я люблю тебя» сорвались с моих губ так легко и естественно, словно я был готов сказать их уже давно. Я никому и никогда не говорил такого. Но правдивее этих слов я ничего в жизни не произносил.

– Любишь? – неверяще прошептал Шоусси. – Разве можно такого, как я – любить? Такого…

Его снова стало трясти, я понял, что ещё немного и начнётся самая настоящая истерика, которая может неизвестно чем закончиться, учитывая, что Шоусси – Воздушный. За себя я не боялся, но Шоусси мог навредить сам себе. И я мягко коснулся губами его губ, вовлекая в поцелуй. Ничего другого я придумать просто не мог, понадеявшись на поговорку, что клин клином вышибают. Я целовал Шоусси нежно, осторожно, бережно, чувствуя, как уходит дрожь, как расслабляется его тело, как он начинает мне отвечать, как сам прижимается ко мне, как учащается его дыхание… И это было прекрасно, это было лучше всего, что я испытывал в своей жизни. А когда наш поцелуй закончился, губы Шоусси изогнулись в улыбке, и он прошептал:

– Правда, любишь…

– Конечно, правда, - отозвался я. – А теперь – спи… У нас завтра трудный день.

– А… Я думал… - тут Шоусси снова напрягся, и я уверился, что заходить дальше поцелуев, как бы мне этого ни хотелось, пока не стоит.

– А у нас всё ещё будет… Всё-всё… И я хочу, чтобы это по-настоящему, чтобы ты не был расстроен и измучен… Чтобы ты получил удовольствие, и чтобы твои воспоминания не мешали тебе… И так будет, Шоусси, обязательно будет.

– Будет, - прошептал он улыбаясь. – Будет…