Домби и сын

Что всего удивительне, даже м-съ Чиккъ, дама съ твердымъ и возвышеннымъ характеромъ, потеряла при этомъ присутствіе духа и пребыла безмолвною, взирая на прекрасное юное лицо, исполненное невыразимой нжности и состраданія. Вскор, однако-жъ, она совершенно оправилась и, возвышая голосъ, — a извстно, что возвысить голосъ и возвратить присутствіе духа одно и то же — продолжала свою рчь съ важнымъ достоинствомъ:

— Флоренса, милое дитя мое, твой бдный папаша по временамъ бываетъ очень страненъ, и спрашивать меня о немъ почти все равно, что спрашивать о такомъ предмет, котораго я, право, не понимаю. Кажется, никто больше меня не иметъ надъ нимъ власти, и при всемъ томъ въ послднее время онъ очень мало говорилъ со мною. Я видла его раза два или три, да и то мелькомъ, все равно, что вовсе не видла, потому что его кабинетъ постоянно закрытъ. Я сказала твоему пап: — "Павелъ!" — я именно такъ выразилась. — "Павелъ! почему бы теб, мой другь, не принять чего-нибудь возбудительнаго?" A твой папа отвчалъ: "Луиза, пожалуйста оставь меня. Мн ничего не нужно. Мн очень хорошо и одному". Если бы завтра, Лукреція, допросили меня передъ судомъ, я бы поклялась, что онъ произнесъ именно эти слова.

Миссъ Токсъ выразила свое удивленіе слдующимъ изреченіемъ:

— Вы, милая Луиза, всегда поступаете методически.

— Короче сказать, моя милая, между мной и твоимъ папашей до ныншняго дня ничего не произошло, такъ-таки ршительно ничего. Когда я напомнила ему, что сэръ Барнетъ и леди Скеттльзъ прислали къ намъ очень пріятное письмо… Ахъ, Боже мой! какъ леди Скеттльзъ любила нашего ангельчика! — куда двался мой платокъ?

Миссъ Токсъ вынула изъ ридикюля и подала карманный платокъ.

— Чрезвычайно пріятное письмо. Они принимаютъ въ насъ самое искреннее участіе и просятъ тебя, Флоренса, къ себ. Для тебя нужно теперь развлеченіе, моя милая. Когда я сказала твоему папаш, что я и миссъ Токсъ собираемся домой, онъ только махнулъ рукой; a потомъ, на мой вопросъ: не будетъ ли съ его стороны препятствій къ твоему вызду? онъ отвчалъ: "Нтъ, Луиза, длай, что хочешь".

Флоренса подняла на нее заплаканные глаза.

— Впрочемъ, ты можешь, если угодно, и не хать къ Скеттльзамъ. Оставайся, пожалуй, дома или позжай со мной.

— Я хотла бы, тетенька, остаться дома.

— Какъ теб угодно. Я, впрочемъ, заране знала, что ты сдлаешь странный выборъ. Ты всегда была очень странна, даже дика, смю сказать. Всякая другая на твоемъ мст посл того, что случилось — милая Лукреція я опять затеряла платокъ — поставила бы за особенную честь воспользоваться такимъ пріятнымъ приглашеніемъ.

— Я бы не хотла думать, — отвчала Флоренса, — что мн надобно чуждаться нашего дома. Не хо тла бы, милая тетенька, воображать, что его… его верхнія комнаты должны теперь оставаться пустыми и печальными. Позвольте мн никуда не вызжать. О, братецъ, милый братецъ!

Это было естественное непобдимое волненіе, и оно пробивалось даже между пальцами, которыми бдная сиротка закрывала свое лицо.

— Что-жъ такое, дитя мое? — сказала м-съ Чиккъ посл короткой паузы. — Я ни въ какомъ случа не намрена теб длать непріятностей: ты сама это знаешь. Хочешь остаться дома, — и оставайся съ Богомъ. Можешь длать, что теб угодно. Никто не принуждаетъ тебя, Флоренса, да никто и не захочетъ принуждать: кому какое дло?

Флоренса печально кивнула головой.

— Я принялась было совтовать твоему бдному папа, — продолжала м-съ Чиккъ, — развлечь себя прогулкой и перемною мстности, a онъ отвчалъ, что въ непродолжительномъ времени намренъ сдлать загородное путешествіе. Надюсь, онъ скоро отправится, и чмъ скоре, тмъ лучше. Быть можетъ, вечеръ или два онъ займется еще бумагами и другими длами, соединенными — ахъ, Боже мой! куда это все двается мой платокъ? Лукреція, подайте пожалуйста свой. — Отецъ твой, дитя мое, Домби, — краса и честь фамиліи. За него бояться нечего. Онъ сдлаетъ усиліе, — заключила м-съ Чиккъ, осушая съ большимъ стараніемъ заплаканные глаза противоположными углами платка своей пріятельницы.

— A мн, тетенька, — робко спросила Флоренса, — ничего нельзя для него…

— Какая ты странная, душа моя! — поспшно перебила м-съ Чиккъ. — Что это ты забрала себ въ голову? Если твой папа мн, — слышишь ли? — мн сказалъ: "Луиза, оставь меня одного; мн ничего не нужноі" — что посл этого, думаешь ты, сказалъ бы онъ теб? Ты не должна ему показываться и на глаза, дитя мое. И не мечтай объ этомъ.

— Тетенька, — сказала Флоренса, — позвольте проститься съ вами: я пойду спать.

М-съ Чиккъ одобрила это намреніе и поцловала племянницу. Но миссъ Токсъ, подъ маловажнымъ предлогомъ поискать наверху затерянный платокъ, отправилась вслдъ за Флоренсой и старалась ее утшить, къ великому неудовольствію Сусанны Нипперъ, для которой миссъ Токсъ была хуже всякаго крокодила. Впрочемъ, на этотъ разъ ея участіе, кажется, было искреннее: какихъ выгодъ могла она ожидать отъ состраданія къ отверженному ребенку?

И неужели, кром Сусанны Нипперъ, некому было облегчить тоску растерзаннаго сердца? кром Выжиги никто не простиралъ къ ней объятій? никто не обращалъ къ ней своего лица? никто не говорилъ ей утшительнаго слова? никто, никто, никто! Флоренса была одна въ пустынномъ мір, и ни одно сердце не раздляло ея страданій. Безъ брата и безъ матери, круглая сирота была теперь, въ полномъ смысл, брошена на произволъ судьбы, и только одна Сусанна сочувствовала ея горю. О, какъ она нуждалась въ этомъ сочувствіи!

Когда гости разъхались по домамъ, и въ мрачномъ жилищ м-ра Домби возстановился привычный порядокъ, слуги принялись за свои дла, a м-ръ Домби безвыходно заперся въ кабинет. Флоренса въ первые дни плакала отъ утра до ночи, бродила вверху и внизу, a иногда, въ припадк отчаянной тоски, убгала въ свою комнату, ломала руки, бросалась на постель и не знала никакого утшенія. Каждый предметъ пробуждалъ въ ней горестныя воспоминанія, и несчастная терпла невыносимую пытку въ этой юдоли плача и скорби.

Но чистая любовь не можетъ горть разрушительнымъ пожаромъ въ невинномъ сердц. Только такое пламя, которое въ своемъ глубочайшемъ состав отзывается смраднымъ запахомъ земли, пожираетъ болзненную грудь, между тмъ, какъ священный огонь неба, огонь безкорыстной любви и самоотверженія, не производитъ разрушительнаго дйствія на человческое сердце. Вскор душевный миръ и безмятежное спокойствіе озарили кроткое лицо этого ангела, и Флоренса, хотя все еще плакала, но самая грусть уже сдлалась для нея источникомь наслажденія.

Прошло немного времени, и взоръ ея, свтлый и спокойный, обращался опять къ золотымъ волнамъ, струившимся на стен на прежнемъ мст и въ прежніе часы яснаго вечера. Прошло немного времени, и опять сидла она одна въ роковой комнат, кроткая и страждущая, какъ будто блдный страдалецъ все еще томился на своей маленькой постели. И какъ скоро лютая скорбь врывалась въ ея сердце, она становилась на колни, и уста ея пламенли молитвой, и духъ ея возносился высоко надъ треволненіями вседневной жизни.

Прошло немного времени, и нжный голосокъ ея снова раздавался по сумеркамъ въ этомъ мрачномъ, уныломъ и пустомъ жилищ, и снова напвала она арію, къ которой такъ часто прислушивался ея братъ, опустивъ головку на ея колни. И когда потухали послдніе лучи солнца, въ ея комнат дрожали и переливались музыкальные звуки, и казалось, будто братъ опять упрашиваетъ ее пть, какъ въ тотъ первый и послдній праздникъ своей жизни, въ ту роковую ночь, когда изсякъ источникъ его жизни. И часто эти печальныя воспоминанія трепетали на клавишахъ инструмента, и дрожащій голосъ ея замиралъ, наконецъ, въ поток горькихъ слезъ!