Домби и сын

Флоренса была уже почти не ребенокъ. Мракъ и таинственное уединеніе въ этотъ часъ и въ этомъ мст, гд смерть такъ недавно произвела свое страшное опустошеніе, могли бы поразить ужасомъ фантазію двушки, которой уже было около четырнадцати лтъ. Но ея невинное воображеніе было слишкомъ переполнено одною мыслью и не допускало постороннихъ картинъ. Любовь пылала въ ея сердц, любовь непризнанная, отверженная, но всегда обращенная на одинъ и тотъ же предметъ.

Тоскливое паденіе дождевыхъ капель, стонъ и завываніе втра, болзненная дрожь чахоточныхъ деревьевъ, торжественный бой часового колокола, — все это отнюдь не ослабляло завтной мысли и не уменьшало ея интереса. Воспоминанія о покойномъ брат, всегда присущія ея душ, слились съ этою же мыслью и еще боле усилили ее. И быть отчужденной, быть потерянной для отеческаго сердца! никогда не прикоснуться къ этому человку, не взглянуть на его лицо! Охъ! бдное, бдное дитя!

И съ того рокового дня она не смыкала очей и не ложилась въ постель, не совершивъ напередъ ночного путешествія къ его дверямъ. Это была бы поразительно страшная и вмст трогательная сцена, если бы кто увидлъ, какъ она теперь, среди непроницаемаго мрака, украдкой спускалась съ лстничныхъ ступеней, останавливаясь поминутно съ трепещущимъ сердцемъ, съ опухшими глазами, съ распущенными волосами, которые густыми прядями разввались по ея плечамъ и по блднымъ щекамъ, орошеннымъ свжими слезами. Но никто не видалъ этого явленія, скрытаго полуночнымъ мракомъ.

Спустившись въ эту ночь съ лстничныхъ ступеней, Флоренса увидла, что дверь въ кабинетъ отца была отворена, — не боле какъ на ширину волоса, но все же отворена, и это было въ первый разъ. Въ углубленіи мерцала лампа, бросавшая тусклый свтъ на окружающіе предметы, Первымъ побужденіемъ робкой двушки было удалиться назадъ, и она уступила этому побужденію. Ея вторая мысль — воротиться и войти въ кабинетъ. Не зная, на что ршиться, она нсколько минутъ простояла неподвижно на лстничной ступени.

Наконецъ, второе побужденіе одержало верхъ надъ ея колебаніемъ. Лучъ свта, пробивавшійся черезъ отверстіе и падавшій тонкою нитью на мраморный полъ, свтилъ для нея лучемъ небесной надежды. Она воротилась, и почти сама не зная, что длаетъ, но инстинктивно побуждаемая однимъ и тмъ же чувствомъ, ухватилась дрожащими руками за половинки пріотворенной двери и… вошла.

Ея отецъ сидлъ за столомъ въ углубленіи кабинета. Онъ приводилъ въ порядокъ бумаги и рвалъ ненужные листы, упадавшіе мелкими клочьями къ его ногамъ. Дождевыя капли барабанили въ огромныя стекла передней комнаты, гд такъ часто онъ наблюдалъ бднаго Павла, еще младенца. Пронзительный втеръ завывалъ вокругъ всего дома.

Но ничего не слыхалъ м-ръ Домби. Онъ сидлъ, погруженный въ думу, съ глазами, неподвижно устремленными на столъ, и глубока была его дума, такъ глубока, что едва ли бы могла пробудить его походка боле тяжелая, чмъ легкая поступь робкой двушки. Однако-жъ лицо его обратилось на нее, суровое, постное, мрачное лицо, которому догоравшая лампа сообщала какой-то дикій отпечатокъ. Угрюмый взглядъ его принялъ вопросительное выраженіе.

— Папа! папа! — поговори со мной, милый папа!

При этомъ голос онъ вздрогнулъ и быстро вскочилъ со стула. Флоренса остановилась подл него съ распростертыми руками, но онъ отступилъ назадъ.

— Чего теб надобно? — сказалъ онъ суровымъ тономъ, — зачмъ ты пришла сюда? что тебя напугало?

Если что ее напугало, такъ это было лицо, обращенное на нее. Любовь, пылаюшая въ груди его молодой дочери, леденла передъ этимъ взглядомъ: она стояла и смотрла на ыего, какъ мраморный истуканъ.

И не виднлось на этомъ лиц ни малйшихъ слдовъ нжности или состраданія, не искрилось на немъ проблеска отеческой любви, участія или чего-нибудь похожаго на раскаяніе! Но была однако-жъ какая=то перемна на этомъ лиц. Прежнее равнодушіе и холодное принужденіе уступили чему-то мсто; но чему именно, — Флоренса и догадывалась и не смла догадываться. Но она видла, или, точне, чувствовала эту перемну безъ словъ и безъ имени, и физіономія отца бросала тнь на ея чело.

Какъ? Неужели онъ видлъ въ ней свою счастливую соперницу въ любви сына, и досадовалъ, что она жива и здорова! Неужели дикая ревность и чудовищная гордость отравили сладкія воспоминанія, при которыхъ бдное дитя могло бы сдлаться дороже и миле для его сердца! Возможно ли, чтобы мысль о сын придавала горечь его взгляду, обращенному на единственную дочь, цвтущую красотою, полную счастливыхъ надеждъ въ начинающейся весн своей жизни?

Флоренса не задавала себ такихъ вопросовъ, но любовь безнадежная и отвергнутая иметъ зоркіе глаза, a надежда замерла въ ея сердц, когда она устремила неподвижный взоръ на лицо отца.

. — Я спрашиваю, Флоренса, чего ты испугалась? Что тебя заставило сюда придти?

— Я пришла, папа…

— Противъ моей воли. Зачмъ?

Флоренса видла — онъ зналъ зачмъ. Яркими буквами пламенла его мысль на дикомъ и угрюмомъ чел. Жгучею стрлой впилась она въ отверженную грудь, и… вырвала изъ нея болзненный, протяжный, постепенно-замиравшій крикъ страшнаго отчаянія!

Да, припомнитъ это м-ръ Домби въ грядующіе годы! Крикъ его дочери исчезъ и замеръ въ воздух, но не исчезнетъ онъ и не замретъ въ тайник его души. Да, припомнитъ это м-ръ Домби въ грядущіе годы!

Онъ взялъ ее за руку холодно и небрежно, едва дотрогиваясь до ея пальцевъ. Потомъ съ зажженною свчею въ другой рук онъ новелъ ее къ дверямъ.

— Ты устала, — сказалъ онъ, — теб нуженъ покой. Всмъ намъ нуженъ покой, Флоренса. Ступай. Теб, видно, пригрезилось.

Да, пригрезилось. Но теперь эти грёзы прошли, и она чувствовала, что он никогда боле не возвратятся.

— Я посвчу теб здсь на лстниц. Весь домъ наверху теперь твой, — сказалъ отецъ тихимъ голосомъ, — ты теперь полная хозяйка, Доброй ночи.

Закрывъ лицо руками, она зарыдала и едва могла проговорить:

— Доброй ночи, милый папа!

Взбираясь по лстниц, она еще разъ оглянулась наэадъ, какъ будто хотла воротиться, какъ будто надялась, что отецъ позоветъ ее. Но это была мгновенная и совсмъ безотрадная надежда. Отецъ продолжалъ стоять внизу, безъ движенія и безъ словъ, до тхъ поръ, пока не скрылась въ темнот его дочь и не затихъ шорохъ ея платья.

Да, припомнитъ это м-ръ Домби въ грядущіе годы! Проливной дождь крупными каплями падалъ на кровлю, втеръ дико завывалъ вокругъ пустыннаго дома, — дурные признаки! Да, припомнитъ это м-ръ Домби въ грядущіе годы!

Послдній разъ какъ онъ наблюдалъ ее съ этого же мста, она взбиралась на лстничныя ступени съ его сыномъ на рукахъ. Это воспоминаніе не растрогало его души, не расшевелило его сердца. Онъ вошелъ въ комнату, заперъ дверь, слъ на кресло и заплакалъ о своемъ сын… но дочь для него не существовала.

Вмсто того чтобы спать, Діогенъ стоялъ на караул y своего поста и съ тревожнымъ нетерпніемъ дожидался отсутствующей хозяйки.

— О, Діогенъ, милый Діогенъ! полюби меня ради его.

Но Діогенъ уже любилъ ее всмъ сердцемъ своимъ и всми собачьими способностями не ради чего другого прочаго, a ради собственной особы, и спшилъ, какъ могъ, выразить свои врноподданническія чувства. Онъ началъ прыгать и кривляться на вс возможныя манеры и въ заключеніе, поднявшись на заднія ноги, зацарапалъ дюжими когтями половинки дверей, между тмъ какъ хозяйка его уже спала и видла во сн группу розовыхъ дтей, ласкаемыхъ отцомъ. Наконецъ, выбившись изъ силъ, Діогенъ отъ досады скомкалъ свою постель въ подушку и разлегся вверхъ ногами на голыхъ доскахъ во всю длину своей привязи. Въ этомъ положеніи онъ направилъ глаза на дверь спальни и замигалъ самымъ неистовымъ образомъ. Посл этой продлки онъ заснулъ, и во сн ему пригрезился его непримиримый врагъ, который, какъ слдуетъ, былъ встрченъ громкимъ и храбрымъ лаемъ.