Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2 (др. издание)

— Иноходцахъ, а не одноходцахъ, замтилъ Донъ-Кихотъ. Санчо! подумай, за кого приняла бы насъ Дульцинея, еслибъ услышала какъ ты коверкаешь слова.

— Отъ одноходца до иноходца недалеко, возразилъ Санчо; но на чемъ бы он не хали, а только я въ жизнь мою не видлъ такихъ роскошныхъ дамъ, особенно какъ госпожа моя, принцесса Дульцинея, поражающая разомъ вс пять чувствъ.

— Санчо! въ благодарность за радостную всть дарю теб добычу, которая достанется мн въ первомъ ожидающемъ насъ приключеніи, или если хочешь будущихъ жеребятъ моихъ трехъ кобылъ, сказалъ Донъ-Кихотъ.

— Нтъ ужъ лучше жеребятъ, а съ добычей, Богъ съ ней, отвтилъ Санчо.

Продолжая разговоръ въ томъ же род, наши искатели приключеніи выхали изъ лсу, и Донъ-Кихотъ тотчасъ же окинулъ взглядомъ Тобозскую дорогу во всю ея длину, но видя на ней только трехъ крестьянокъ, онъ нсколько смутился, и спросилъ своего оруженосца, за городомъ ли онъ покинулъ трехъ великолпныхъ дамъ?

— Да гд же у васъ глаза, назади или спереди, отвчалъ Санчо, не видите вы разв этихъ трехъ дамъ, сіяющихъ, какъ въ полдень солнце и скачущихъ прямо сюда.

— Я вижу только трехъ крестьянокъ на трехъ ослахъ, отвтилъ Донъ-Кихотъ.

— Съ нами крестная сила! воскликнулъ Санчо. Возможная ли вещь — принять иноходцевъ, блыхъ какъ снгъ, если не боле, за трехъ ословъ. Клянусь Богомъ, вы или слпы ими очарованы.

— Санчо! это ты, кажется, ослпъ, возразилъ Донъ-Кихотъ. Что это ослы или ослицы, это такъ же врно, какъ то, что я Донъ-Кихотъ, а ты Санчо Пансо; по крайней мр мн такъ кажется.

— Полноте шутить; протрите-ка глаза и кланяйтесь скорй вашей дам, которая такъ близко отъ васъ, отвтилъ Санчо.

Съ послднимъ словомъ онъ поскакалъ на встрчу крестьянкамъ и, поровнявшись съ ними, соскочилъ съ осла, придержалъ его за узду и, упавъ на колни предъ какой-то мужичкой, воскликнулъ: «о, сіятельная принцесса, царица и герцогиня красоты! пролейте свтъ вашего вниманія на побжденнаго вами рыцаря, остановившагося неподвижно, какъ мраморная статуя, блднаго и смутившагося при вашемъ приближеніи. Я оруженосецъ его Санчо Пансо, а господинъ мой странствующій рыцарь Донъ-Кихотъ Ламанчскій, извстный подъ именемъ рыцаря печальнаго образа».

Тмъ временемъ, какъ Санчо говорилъ, влюбленный рыцарь упалъ на колна близъ своего оруженосца и, выпучивъ глаза, глядлъ на крестьянку, величаемую Санчо принцессой. Видя передъ собою толстую, курносую двку съ раздутымъ лицомъ, онъ, отъ удивленія, не могъ пошевелить губами. Крестьянки, въ свою очередь, видя, что имъ загораживаютъ дорогу какіе то два колнопреклоненные незнакомца, совершенно не похожіе одинъ на другого, поражены были не мене Донъ-Кихота. Наконецъ, та, къ которой Санчо держалъ рчь, попросила нашихъ искателей приключеній хать своей дорогой и оставить въ поко ее и двухъ другихъ крестьянокъ, потому что имъ некогда.

— Великая принцесса, воскликнулъ Санчо. О, всемірная дама Тобозо. Какъ не тронется великодушное сердце ваше, видя распростертымъ у вашихъ ногъ славу и красоту странствующаго рыцарства.

— Ишь ты, какіе важные господа, заговорила одна изъ крестьянокъ. Хуже мы, что-ли другихъ, что вы приходите трунить надъ нами? Убирайтесь-ка; убирайтесь.

— Встань Санчо, угрюмо сказалъ Донъ-Кихотъ; я вижу, что судьба, еще не насыщенная моими несчастіями, заперла пока вс пути, по которымъ радость могла бы проникнуть въ душу, оживляющую это бренное тло. А ты, продолжалъ онъ, обратившись къ крестьянк, ты — недосягаемый предлъ земной красоты, божественное соединеніе всхъ земныхъ совершенствъ, одна поддержка моей боготворящей тебя души, пусть преслдующій меня волшебникъ покрылъ глаза мои какимъ-то непонятнымъ туманомъ, скрывающимъ отъ меня, но не отъ другихъ, подъ чертами грубой крестьянки, твой образъ небесный, твою несравненную красоту; я тмъ не мене умоляю тебя кинуть на меня взоръ, полный любви, если только врагъ мой, волшебникъ, не преобразилъ и меня теперь въ какого-нибудь вампира, желая сдлать твоего рыцаря ужаснымъ въ твоихъ глазахъ. Ты видишь, боготворимая дама, мою врность, и преданность теб; ты видишь, что не смотря на козни враговъ моихъ, я не перестаю воздавать теб почести, достойныя твоей красоты.

— Таковскую нашли, отвчала крестьянка: стану я слушать, что вы тамъ городите. Пустите-ка, пустите насъ, намъ некогда по пустякамъ тратить съ вами время.

Санчо поспшилъ встать и пропустить мнимую Дульцинею, отъ души восхищенный удачными результатами придуманнаго имъ обмана, выпутавшаго его изъ весьма затруднительнаго положенія.

Когда воображаемой Дульцине дана была дорога, она ударяла своего осла гвоздемъ, насаженнымъ на палку, стараясь погнать его во всю рысь. Но оселъ, чувствуя на своей кож гвоздь чаще обыкновеннаго, началъ выдлывать такіе прыжки, что въ конц концовъ свалилъ мнимую Дульцинею на землю.

Влюбленный рыцарь поспшилъ въ ней на помощь, между тмъ какъ Санчо кинулся поправлять сдло, съхавшее у осла ея на самый животъ. Когда сидніе Дульцинеи было исправлено, Донъ-Кихотъ хотлъ на рукахъ донести свою очарованную даму до ея осла, но мнимая Дульцинея освободила его отъ этого труда. Протянувъ руки въ ше своего осла и опершись за нее, она сдлала шага три назадъ и потомъ, вскочивъ на него легче сокола, она въ то же мгновенье сидла уже верхомъ.

— Клянусь Святымъ Рохомъ! воскликнулъ Санчо, наша царица легче лани и заткнетъ за поясъ любаго оруженосца Кордовы и Мексики. Каково! въ одинъ прыжокъ очутиться верхомъ на кон и, посмотрите, посмотрите, какъ она, безъ шпоръ, пришпориваетъ своего иноходца, да и свита не отстаетъ отъ нее; вс он несутся какъ вихрь. Санчо говорилъ правду, потому что крестьянки мчались во весь опоръ, по крайней мр съ полмили.

Донъ-Кихотъ проводилъ ихъ глазами, и когда он скрылись у него изъ виду, сказалъ Санчо: «другъ мой! ты видишь теперь, до чего простирается ненависть во мн волшебниковъ. Ты видишь, въ какимъ презрннымъ уловкамъ прибгаютъ они, чтобы лишать меня того блаженства, которое могъ я испытать, созерцая красоту Дульцинеи. О, былъ ли на свт человкъ несчастне меня. Не служу ли я олицетвореніемъ несчастія? измнники! не довольствуясь превращеніемъ Дульцинеи въ грубую мужичку, не довольствуясь тмъ, что показали мн мою даму въ образ, недостойномъ ея званія и прелестей, они лишили еще ее того ароматнаго дыханія, которое отличаетъ дамъ высокаго происхожденія, не выходящихъ изъ міра духовъ и цвтовъ. Знаешь ли, Санчо, въ ту минуту, когда я приблизился къ Дульцине, чтобы посадить ее, по твоему на коня, а по моему осла, отъ нее такъ понесло лукомъ, что сердце во мн перевернулось.

— Подлые и презрнные волшебники! воскликнулъ Санчо, неужели жъ не придется мн увидть васъ вздернутыми всхъ вмст за одной осин? Много вы можете и много творите вы зла, но разв мало было для васъ, презрнная сволочь, превратить жемчугъ очей ея въ козлиные глаза, нити золотыхъ волосъ во что-то похожее на хвостъ рыжей коровы, словомъ, все прелестное въ отвратительное; въ чему вы лишили ее еще того природнаго аромата, который могъ бы напоминать нсколько о томъ, что скрыто подъ ея отвратительной наружностью; я, впрочемъ, продолжалъ онъ, видлъ въ ней только одну красоту, не помрачавшуюся никакими пятнами, а усиленную еще родимымъ пятномъ надъ верхнею губою, покрытымъ семью или осмью рыжими волосами, которые казались мн нитами чистйшаго золота.

— Судя по отношенію, существующему между родимыми пятнами на лиц съ пятнами на тл, замтилъ Донъ-Кихотъ, у Дульцинеи должно быть такое же родимое пятно на правомъ бедр, только мн кажется, что такіе большіе волосы, какъ ты говоришь, не могутъ рости на родимыхъ пятнахъ; это не въ порядк вещей.

— Клянусь Богомъ! они чрезвычайно идутъ къ ней, отвтилъ Санчо.

— Въ этомъ я увренъ, сказалъ Донъ-Кихотъ, потому что природа не дала Дульцине ничего, что не было бы олицетвореннымъ совершенствомъ; и эти родимыя пятна, о которыхъ упомянулъ ты, конечно, не составляютъ недостатковъ, а напротивъ, усиливаютъ еще ея ослпительныя прелести. Но скажи мн, Санчо, какого рода у нее было сдло?