Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2 (др. издание)

— Нтъ, братъ, у меня желудокъ созданъ не для кореньевъ и травъ, замтилъ новый оруженосецъ. Господа мои пусть себ кушаютъ, что имъ угодно, и слдуютъ какимъ угодно рыцарскимъ постановленіямъ, меня это не касается. Я, другъ ты мой, безъ фляги вина и плотной закуски не пущусь ни съ какимъ чортомъ въ дорогу. Особенно въ фляг питаю какую то особенную любовь, и кажется не проходитъ минуты, чтобы я не обнимался и не чмокался съ нею.

Съ послднимъ словомъ онъ передалъ бутыль съ виномъ въ руки Санчо, который, приставивъ горлышко бутыли ко рту, глядлъ посл того добрыхъ четверть часа на звзды. Оторвавшись наконецъ отъ фляги, онъ опустилъ голову на грудь и съ глубокимъ вздохомъ проговорилъ: «о плутовское зелье! какое же оно забористое».

— Видишь ли, перебилъ его оруженосецъ рыцаря лса, какими словами самъ ты похваливаешь вино.

— Согласенъ, сказалъ Санчо, что назвать кого-нибудь, въ извстномъ случа, плутовскимъ отродьемъ, не значитъ еще обругать его. Но, скажи на милость, не сіудъ-реальское ли это вино?

— Угадалъ, чортъ возьми, отвчалъ собутыльникъ его, это точно старое сіудъ-реальское вино.

— А ты видно думалъ, что на такого простяка напалъ, который и вина твоего различить не съуметъ. Нтъ, братъ, говорилъ Санчо, мн достаточно понюхать вино, чтобы угадать откуда оно, каково на вкусъ, сколько ему лтъ, словомъ, представить весь его формуляръ. Впрочемъ тутъ ничего удивительнаго нтъ, продолжалъ онъ, у меня съ отцовской стороны было два родича, такихъ знатоковъ въ винахъ, какихъ и не запомнятъ въ Ламанч. Да вотъ чего лучше: однажды ихъ просили гд то попробовать вино въ чан и высказать о немъ свое мнніе. Что же ты думаешь? одинъ лизнулъ только языкомъ, а другой, такъ сказать, только носомъ; и посл этой пробы, одинъ замтилъ, что вино отзывается желзомъ, а другой, что оно отзывается козлятиной. Хозяинъ уврялъ, что чанъ его совершенно чистъ, и что онъ ршительно не понимаетъ, откуда могъ взяться въ его вин желзный или козлиный запахъ, но мастаки мои стояли на своемъ. Время между тмъ шло своимъ чередомъ, а вино уходило своимъ, и когда чанъ опорожнился наконецъ, тогда на дн его нашли маленькій ключикъ, висвшій на сафьянномъ ремешк. Каково теб это покажется? И мн ли, посл этого, не смыслить въ винахъ!

— Оттого то я и думаю, что не лучше ли намъ распрощаться съ этими странствованіями и приключеніями, отвчалъ оруженосецъ рыцаря лса, и отказаться отъ журавлей въ неб, чтобы не потерять синицы въ рукахъ. Право, возвратимся лучше во свояси, гд Богъ съуметъ найти насъ, если на то будетъ Его воля.

— Нтъ, сказалъ Санчо, пока господинъ мой не побываетъ въ Сарагосс, до тхъ поръ я не оставлю его, а что будетъ потомъ, объ этомъ успемъ еще разсудить. Собесдники наши договорились и допились наконецъ до того, что незамтно перешли въ объятія Морфея, сковавшаго ихъ языки и утолившаго ихъ жажду. И захрапли они съ порожней бутылью въ рукахъ и съ недожеваннымъ кускомъ пирога во рту. Въ этомъ положеніи мы на время и оставимъ ихъ, и обратимся къ рыцарямъ.

Глава XIV

Исторія передаетъ, что въ разговор, завязавшемся между двумя случайно встртившимися рыцарями, рыцарь лса сказалъ Донъ-Кихоту: «я долженъ признаться вамъ, наконецъ, благородный рыцарь, что судьба указала моему сердцу на несравненную Кассильду Вандалійскую; называю ее несравненной потому, что она дйствительно несравненна, по стройности своего стана и блеску красоты. Эта Кассильда, въ награду за мою чистую любовь къ ней, повелла мн, какъ некогда мачиха Геркулеса, совершить цлый рядъ самыхъ опасныхъ подвиговъ, постоянно общая, что въ конц каждаго изъ нихъ меня ожидаетъ исполненіе моихъ надеждъ. И что же? количество моихъ подвиговъ, выходящихъ одинъ изъ другаго, превосходитъ уже всякую мру и вроятіе, а все таки не знаю, когда наступитъ наконецъ тотъ, посл котораго меня ожидаетъ общанная награда Однажды Кассильда велла мн поразить славную севильскую великаншу Гиральду [5] , твердую и крпкую какъ металлъ, которая не двигаясь съ мста можетъ быть названа самой измнчивой и подвижной женщиной въ мір. Послушный слову моей повелительницы я пришелъ, увидлъ и побдилъ; я заставилъ славную великаншу стоять неподвижно цлую недлю, потому что въ теченіи недли дулъ сверный втеръ. Въ другой разъ она велла мн поднять и взвсить старинный гранитъ страшныхъ быковъ Гизандо, подвигъ боле приличный носильщику, чмъ рыцарю. Мало того: она велла мн кинуться въ пещеру Кобра, осмотрть ее и сдлать ей потомъ полное описаніе всего, что содержитъ въ себ эта глубокая и мрачная пропасть. Я останавливалъ движеніе Гиральды, взвсилъ быковъ Гизандо, — подвергая себя неслыханной опасности, опустился въ страшную пещеру, и описалъ моей дам все, что скрыто въ мрак этой бездны, и однако я нее еще не перестаю питаться однми надеждами, а она не становится мене требовательна и недоступна. Теперь, по ея приказанію, я долженъ объхать всю Испанію, и заставить всхъ странствующихъ рыцарей признать, что она прекрасне всхъ красавицъ міра, а я самый мужественный и наиболе влюбленный рыцарь. Я уже объздилъ половину Испаніи, побдилъ великое число дерзавшихъ противорчить мн рыцарей, но подвигъ, которымъ я особенно горжусь, это поединокъ съ знаменитымъ Донъ-Кихотомъ Ламанчскимъ, котораго я побдилъ и заставилъ признать Кассильду Вандалійскую прекрасне Дульцинеи Тобозской. для меня довольно этой одной побды, чтобы признать себя побдителемъ рыцарей всего міра, потому что Донъ-Кихотъ побдилъ ихъ всхъ, и теперь, по слову поэта, сказавшаго, что чмъ славне побжденный, тмъ больше славы побдителю его, вся громкая слава Донъ-Кихота и переходящая изъ устъ въ уста молва о безчисленныхъ подвигахъ его принадлежитъ всецло одному мн.»

5

Гиральда — большая бронзовая статуя, служащая флюгеромъ на мавританской башн Севильскаго собора.

Услышавъ это Донъ-Кихотъ чуть не остолбенлъ отъ удивленія. Не разъ порывался онъ изобличить наглую ложь рыцаря лса, и даже чуть было не проговорилъ роковой фразы: «ты лжешь,» но удержался, съ намреніемъ заставить самаго рыцаря лса обличить себя во лжи. Подъ вліяніемъ этой мысли, онъ спокойно сказалъ ему: «очень можетъ быть, благородный рыцарь, что вы побдили большую часть не только испанскихъ; но даже рыцарей цлаго міра; но чтобы вы побдили Донъ-Кихота, въ этомъ позвольте мн усумниться. Не побдили-ль вы какого-нибудь рыцаря, похожаго на Донъ-Кихота? хотя, правду сказать, онъ знаетъ мало себ подобныхъ.»

— Какъ, воскликнулъ рыцарь лса. Клянусь освщающимъ насъ небомъ я сражался съ Донъ-Кихотомъ, и побдилъ его, и онъ былъ въ моей власти. Это худой, высокій, длинноногій господинъ, съ желтоватымъ лицомъ, съ волосами съ просдью, съ орлинымъ носомъ, съ большими черными, падающими внизъ усами и немного искривленнымъ станомъ. Онъ извстенъ подъ именемъ рыцаря печальнаго образа, и держитъ при себ оруженосцемъ крестьянина Санчо Пансо. Онъ странствуетъ на славномъ кон Россинант и избралъ своей дамой Дульцинею Тобозскую, называвшуюся нкогда Альдонзо Лорензо, подобно тому, какъ я называю свою даму Кассильдой Вандалійской, потому что крестное имя ее Кассильда, и она андалузская уроженка. Если все, что я сказалъ вамъ въ подтвержденіе моихъ словъ, не въ силахъ убдить васъ, въ такомъ случа зову въ свидтели мой мечъ, который, надюсь, разсетъ ваше сомнніе.

— Сдлайте одолженіе успокойтесь и выслушайте меня хладнокровно, отвчалъ Донъ-Кихотъ. Нужно вамъ сказать, что Донъ-Кихотъ, лучшій мой другъ, который также дорогъ мн, какъ я самъ себ. По сдланному вами чрезвычайно точному и врному описанію этого рыцаря, я принужденъ врить, что вы побдили именно его, но съ другой стороны я вижу собственными глазами и осязаю, такъ сказать, собственными руками, полную невозможность того, что вы сказали, если только какой-нибудь врагъ его волшебникъ, — ихъ у него много, одинъ въ особенности преслдуетъ его, — не принялъ образа Донъ-Кихота съ намреніемъ заставить побдить себя, и тмъ поколебать славу врага его, стяжавшаго себ своими великими рыцарскими подвигами всемірную извстность. Чтобы окончательно убдить васъ въ этомъ, скажу вамъ, что враги его, волшебники, не боле двухъ дней тому назадъ, преобразили очаровательную Дульцинею Тобозскую въ грязную и отвратительную крестьянку; согласитесь, что они точно также могли преобразить и самого Донъ-Кихота! Если, однако, все это не въ силахъ убдить васъ въ истин сихъ словъ, то узнайте, что Донъ-Кихотъ, это я самъ, готовый съ оружіемъ въ рукахъ, верхомъ или пшій, или какъ вамъ будетъ угодно, подтвердить слова мои. Сказавъ это, онъ всталъ, гордо выпрямился, и взявшись за эфесъ меча ожидалъ отвта рыцаря лса.

Соперникъ его отвчалъ столь же спокойно: «хорошій плательщикъ не страшится срока уплаты, и тотъ, кто могъ побдить кого то, принявшаго вашъ образъ, можетъ надяться побдить и васъ самихъ. Но рыцарямъ неприлично сражаться во тьм и устроивать ночные поединки, подобно татямъ и разбойникамъ; поэтому обождемъ зари, и тогда сразимся съ такимъ условіемъ, что побжденный долженъ исполнить все, что прикажетъ ему побдитель, если только въ приказаніи этомъ не будетъ ничего противнаго чести рыцаря.»

— Согласенъ, вполн согласенъ, отвчалъ Донъ-Кихотъ. Въ ту же минуту рыцари отправились къ своимъ оруженосцамъ, которыхъ и нашли въ томъ положеніи, въ какомъ мы ихъ оставили. Разбудивъ ихъ, рыцари велли имъ держать коней на готов, и объявили, что на зар они готовятся вступить въ ужасный поединокъ. При этомъ извстіи Санчо съ перепугу затрясся всмъ тломъ. Посл того, что онъ слышалъ о храбрости рыцаря лса отъ его оруженосца, онъ сильно побаивался за Донъ-Кихота. Оруженосцы, не сказавъ ни слова, отправились выполнить данное имъ приказаніе. Дорогою оруженосецъ рыцаря лса сказалъ Санчо: «нужно теб, братъ, сказать, — въ Андалузіи есть такой обычай, что лица, находящіяся свидтелями при поединкахъ, не должны сидть сложа руки, когда другіе дерутся. Поэтому когда господа наши вступятъ въ бой, намъ тоже предстоятъ имть маленькое дло на ножахъ.»

— Таковскіе обычаи, быть можетъ, существуютъ между какими-нибудь хвастунишками, отвчалъ Санчо, но только не между настоящими оруженосцами странствующихъ рыцарей; по крайней мр господинъ мой никогда не говорилъ мн ни о чемъ подобномъ, а ужъ ему ли не знать обычаевъ странствующаго рыцарства. Во всякомъ случа, я то ужъ никакъ не намренъ слдовать такому дурацкому обычаю, драться салону, изъ-за того только, что господинъ мой дерется. Я лучше приму на себя вс тягости миролюбивыхъ оруженосцевъ, он не превзойдутъ двухъ фунтовъ церковнаго воска; это обойдется мн дешевле, чемъ корпія для перевязки моей башки, которую я считаю уже разломленной на двое. Къ тому же мн очень трудно сражаться безъ шпаги, которой у меня нтъ и никогда не было.

— Ну этой бд есть у меня чмъ помочь, возразилъ другой оруженосецъ. Есть у меня два одинаково длинныхъ холщевыхъ мшка; ты бери одинъ, а я возьму другой, и оба мы будемъ, значитъ, драться равнымъ оружіемъ.

— Изволь, братъ, на это я согласенъ, воскликнулъ Санчо. Этакое сраженіе, пожалуй, что запылитъ насъ, но ужъ ни въ какомъ случа не окровавитъ.

— Да, но вотъ видишь ли, для всу и для сопротивленія втру мы набьемъ ихъ одинаково плотно острыми камешками. И тогда мы буденъ фехтовать ими, какъ намъ будетъ угодно, остерегаясь только, чтобы не оцарапать себ кожи.

— Провалъ меня возьми! воскликнулъ Санчо, чтобы я сталъ набивать мшки такими нжностями, изъ-за того только, чтобы легче раскроить себ черепъ и переломать кости. — Дудки! не стану я драться, хотя бы ты набилъ твои мшки моткани шелку. Пусть себ господа наши дерутся, сколько имъ угодно, а мы станемъ лучше сть, пить, веселиться, потому что жизнь наша коротка, и нужно ею путно воспользоваться, а не самимъ пріискивать случая, какъ бы поскоре свихнуть себ шею.

— Все таки мы подеремся, по крайней мр съ полчаса, возразилъ оруженосецъ рыцаря лса.