Дождливое лето

Однажды приказали построиться на поверку всем и объявили, что евреи будут переселены в степной Крым и распределены в сельскохозяйственных общинах. Этому не то чтобы безоговорочно поверили, но сочли это возможным, тем более что было известно: в степном Крыму с довоенной поры существовали еврейские колхозы. Как там? что там сейчас? — здесь, на Южном берегу, никто пока не знал. Старик Рейфер даже рассчитывал найти приют у младшего брата, который работал в таком колхозе агрономом. А там уже всех евреев, кто не смог эвакуироваться, к тому времени расстреляли.

Да, до этого комендант гетто офицер-гестаповец намекнул, что от него-де немало зависит, и получил подношение. Люди цеплялись за тень надежды.

И вот однажды объявили о переселении. С узлами, вещами люди тронулись. И вдруг от ворот послышался вопль. Это поторопился кто-то из конвоя, стал отнимать вещи и бросать назад, в лагерь. Люди почувствовали неладное, но кругом жесткая охрана.

Варвара Николаевна осталась в помещении со своей парализованной хозяйкой. Остались и еще несколько человек, больных и старых. На следующий день пришли немцы, походили по опустевшему гетто, заглянули в барак, где оставались люди. Варвара Николаевна спросила одного в черной форме: «Нам-то что делать?» — «Ничего. Ждите. За вами приедут и отправят туда, где уже находятся остальные». — «Далеко это?» — «Нет, недалеко». Это и впрямь было совсем рядом. Расстреливали на массандровской свалке. Потом приехали на грузовике двое русских полицаев. Варвара Николаевна стала собираться вместе со своей старухой. Сама эта Варвара Николаевна чернява и горбоноса, но полицейский что-то заметил в ней и сказал:

— Паспорт!

Она дала. Полицейский посмотрел и сказал:

— Так ты русская? Значит, останешься, не поедешь.

— А как же она, парализованная?

— Ничего, обойдется.

Варвара Николаевна, все еще ничего не понимая, одела старуху. Ту вынесли и посадили в грузовик. Варвара Николаевна спохватилась, что не укутала ее пледом, и кинулась за ним в помещение, но полицейский остановил ее и повертел пальцем у виска: ты что, мол, совсем выжила из ума? На кой черт ей этот плед? И тут она все поняла, и полицейский это увидел. Крикнул:

— Чеши отсюда, пока жива! Бегом!

Она бежала вниз по Поликуровскому холму и все ждала выстрела в спину».

И наконец последняя запись такого рода.

«И до и после о Крыме было написано немало книг гораздо лучшего качества, но ни одна не пользовалась такой популярностью, как «Практический путеводитель по Крыму» Григория Москвича. Ничего, казалось бы, особенного, но дельные советы о маршрутах, информация о ценах, подробные карты и планы, которые и по сей день не потеряли практической, именно практической ценности, исторические сведения… А что еще нужно?

Как удивительно сегодня читать:

«Из Симферополя в Ялту отправляются или дилижансом, или в экипажах, или, наконец, на почтовых. Экипажи в тройку в Симферополе очень удобны, берут до Ялты 25 руб. и дороже (цена колеблется смотря по времени года). Извозчик едет без перепряжки и обыкновенно употребляет на проезд, с отдыхом и ночевкой в Алуште, одни сутки…»

Автор не лишен юмора. Приводя таксу извозного промысла, он пишет: «В Ялте существуют для извозчиков определенная такса и правила, которые всё предвидели, кроме способа, как именно заставить извозчиков возить по таксе».

А был еще у Москвича путеводитель по Кавказу, были издательство и книжная торговля…

Крымский путеводитель выходил до революции множество раз, уточнялся, совершенствовался, сменил «экипажи в тройку» на автомобиль — шел в ногу со временем. Фирма, по-видимому, процветала.

Я никогда специально не думала об этом Москвиче, но, попроси кто-нибудь, нарисовала бы, исходя из его же путеводителя, портрет шустрого, преуспевающего, ловкого, неунывающего и т. п. господина, который и в огне не горит, и в воде не тонет.

Куда он девался после революции? Право, не задумывалась. Он был для меня сродни явлениям из давнего прошлого, к которым мы большей частью испытываем лишь академический интерес.

Тень давно прошедшего — вот чем были для меня карманного формата книжечки его путеводителя, первые издания которого вышли еще в 80-е годы прошлого века.

А недавно нечаянно узнала, что Москвич глубоким и дряхлым стариком дожил в Ялте до второй мировой войны, жил здесь в оккупации и был расстрелян в конце 1943 года. Жил, голодал, пока кто-то не донес в полицию, что этот старик — еврей-выкрест».

Был то ли слишком поздний, то ли слишком ранний час. Во всяком случае, на улице послышалось шарканье метлы дворника.

То ли слишком поздно, то ли слишком рано… Надо бы все-таки прилечь, поспать, и не мог оторваться от теткиных папок. Ладно, эта будет последней на сегодня…

«Об Иоанне.

До чего же двусмысленно и невнятно его житие! Как, впрочем, и любые другие жития — не только христианские. Апологетические писания всегда вызывают сомнение. И немудрено: их цель — творить легенду, им не нужна обыденная проза. Однако совсем без фактов тоже нельзя — рассказ получится пустоватым. И тогда говорят о них, но уклончиво и как бы косвенным образом. Либо выдумывают факты.

В житии Иоанна вполне определенной представляется только первая фраза: «Сей преподобный отец наш Иоанн, сын Льва и Фотины, был епископом Готии при царях Константине и Льве, происходя из лежащей по ту сторону Понта земли тавро-скифов, принадлежащей стране Готов, из так называемого торжища Партенитов».

Род его происходит из «округи армениаков». Армяне, выброшенные в диаспору? Был же период, когда здесь, в Крыму, сложился один из центров армянской культуры.

Хороша фраза: «Сей преподобный муж, украшенный обильной благодатию за веру и дела, открывал и говорил по вдохновению от Бога и об отдаленном и о будущем». Удивительно! «И об отдаленном и о будущем…» Но что же он говорил? Дальше все, к сожалению, тонет в банальных житийных чудесах.

Значительнейшие события его жизни:

Во-первых, сопротивление иконоборчеству — «явился в царствующий град и, смело, с полною свободою побеседовав со всеми о почитании святых икон, снова возвратился к своим». Не будем преувеличивать во всем этом роль епископа маленькой, заморской епархии, ставшего к тому же епископом едва ли не явочным, говоря на современном языке, порядком. Но я о другом. Как смазывается, теряется со временем масштаб событий! Какие страсти кипели вокруг них когда-то! Сколько пролито крови в схватках тех же иконоборцев с иконопочитателями! А что мы знаем о них теперь? Кто они нам сейчас? Остроконечники и тупоконечники, спорящие, с какой стороны разбивать яйцо. Что осталось от них? Несколько строк в энциклопедическом словаре. Должно ли это быть уроком или утешением для последующих поколений? Не знаю. Да ведь и не станет, не стало уроком.

Другое важнейшее дело Иоанна — восстание против хазар, о котором мы мало что знаем. Возможно, первое и второе взаимно связано, однако в тексте об этом как-то глухо (см. «Житие», 2—3, 5).

Так, после упоминаний о Никейском соборе (787 г.) сразу же и как-то неожиданно: «А сей преподобный епископ Иоанн после этого вместе с самим народом был выдан начальникам хазаров, так как вместе с самим владетелем Готии, его начальниками и всем народом стоял за то, чтобы страною их не владели упомянутые хазары». Кем выдан?