Другие грабли. Том 3

— Я преподаю физкультуру в школе, — сказал я. — Разве что какой-нибудь двоечник затаил, которому я зачет по подтягиваниям не поставил, но это вряд ли.

— Да, я тоже не думаю, что это кто-то из детей, — сказал капитан. — У вас сломано несколько ребер, ушиб и гематома на голове, и ножевое ранение в правом боку. У вас сбиты костяшки пальцев, и это значит, что вы оборонялись, и оборонялись довольно успешно, но на том месте, где вас нашли, никаких следов схватки нам обнаружить не удалось. Все образцы крови и тканей, которые нам удалось получить с дорожного покрытия, принадлежат только вам.

— Может быть, они напали на меня где-то еще, а потом я пошел домой и не дошел, — сказал я.

— Тогда были бы следы… капли крови, которые указали бы нам направление, откуда вы пришли, — сказал Сидоров. Интересно, у них к каждому хулиганскому нападению так скрупулезно подходят, или это просто мне повезло наткнуться на педанта с гиперответственностью? — Скорее я бы предположил, что вас выбросили из машины.

— Может и так, — согласился я.

— Вы довольно легко со мной соглашаетесь, — заметил капитан.

— Потому что вы говорите вполне логичные вещи.

— И в целом вы довольно легко отнеслись к этой… ситуации, — сказал он. — Я имею в виду, обычно в подобных обстоятельствах человек испытывает обиду, злость, непонимание, почему из всех людей это произошло именно с ним, желание разобраться и установить виновников, а вы же держитесь так, словно это в вашей практике рядовой случай.

— Я просто философски отношусь к жизни, — сказал я.

— Это хорошо, что философски.

— Вы меня в чем-то подозреваете? — спросил я напрямую.

— О нет, отнюдь, — сказал он. — Я просто хочу разобраться в причинах этого вопиющего преступления.

Вопиющего преступления? Но ведь меня же даже не убили.

В моих старых добрых Люберцах день, за который никого не отбуцкали на пустыре или за гаражами, можно было отмечать в календаре красным, и их все равно набралось бы меньше, чем государственных праздников даже без учета обычных выходных. Видимо, я был неправ, утверждая, что Люберцы никогда не меняются.

Они изменились.

Или это лишение статуса города на них так подействовало?

— Я, на самом деле, тоже хочу, — сказал я. — Просто я на лекарствах. Может быть, поэтому вам и кажется, что мне все равно.

— Это хорошо, что вы об этом сказали. Я, знаете-ли, как-то не подумал, — он что-то записал на своем планшете. — Значит, у вас нет никаких догадок относительно того, кто мог на вас напасть?

— Никаких, — подтвердил я. — Возможно, злоумышленники и не хотели напасть именно на меня.

— Полагаете, они с кем-то вас перепутали?

— Полагаю, им просто было все равно, на кого нападать.

— Вы говорите о проявлении немотивированного насилия? — уточнил капитан Сидоров.

— Я говорю о проявлении насилия, мотивированного обычными хулиганскими побуждениями, — сказал я.

Он нахмурился.

— В нашем районе такого не бывает, — сказал он. — Мы побороли уличную молодежную преступность больше пятидесяти лет назад. У вас есть какие-то основания делать подобные предположения, Василий Иванович? Вы что-то знаете по роду своей профессиональной деятельности?

— Это была бы огромная моя недоработка, — попытался выкрутиться я. — Нет, я ничего не знаю. Не знаю даже, почему такая дичь мне в голову пришла. Может быть, это все из-за лекарств.

— Конечно, — согласился он.

Но я прямо-таки видел, как потерял в его глазах несколько пунктов репутации. Добропорядочный советский (или какой еще) гражданин просто не мог бы допустить подобной мысли, и если все-таки допустил, то, возможно, он или не добропорядочный, или и вовсе не советский. А, например, американский шпион под глубоким прикрытием.

Вот на таких мелочах, говорят, настоящие шпионы и палятся.

— Но вы хотя бы можете вспомнить, откуда вы шли? — спросил он.

— Я просто прогуливался, я каждый вечер прогуливаюсь, но не по одному и тому же маршруту, — добавил я на тот случай, если он захочет проверить камеры. — Вечерние прогулки очень полезны перед сном, знаете ли.

— Знаю, — кивнул он. — Что вы еще помните об этом вечере?

— Ничего особенного, — сказал я. — Вечер, как вечер.

— Вы с кем-то встречались? Может быть, с кем-то конфликтовали?

— Нет, — сказал я. — Я вообще довольно неконфликтный человек.

И тут мне в голову пришла ужасная мысль. А что, если в этом мире я женат? Мироздание вполне могло подумать, что это будет идеальным прикрытием, и наверняка было способно подстроить мне и такую пакость.

Нормально ли, что женатый человек за все это время не сказал ни слова о своей второй половине, не попросил ей позвонить или что-то вроде того? Или эту странность тоже можно списать на лекарства и амнезию?

— Что ж, думаю, что на данный момент я услышал достаточно, — сказал капитан Сидоров, поднимаясь со стула и аккуратно похлопывая меня по плечу. — Я вернусь к вам, когда узнаю что-то еще. Выздоравливайте, Василий Иванович.

— Сделаю все от меня зависящее, — пообещал я.

Он ушел, но остаться наедине со своими мыслями у меня все равно не получилось, потому что пришла медсестра. Она была мила, вежлива и улыбчива, как и все здесь, поинтересовалась, как я себя чувствую, проверила показания приборов, зачем-то поправила мне подушку и подала мне стакан воды. Когда она наконец-то покинула палату, дверь снова открылась и впустила внутрь строгого вида женщину средних лет. Белый халат она набросила на плечи, а в руках у нее была сумка с апельсинами и прочими фруктами, так что я догадался, что она не из больничного персонала.

Но стоило ей открыть рот, как от строгого вида не осталось и следа.

— Василий Иванович, голубчик, как же вас так угораздило? — запричитала она, пристраивая пакет с фруктами на тумбочке рядом с кроватью. — Мы в школе только узнали, и я сразу же к вам. Витаминов вам принесла, витамины они же в любом случае лишними не будут…

— Спасибо, — сказал я представительнице дружного педагогического коллектива школы, которую я в глаза не видел. Но в которой, видимо, работал и был на хорошем счету.