Другой Владимир Высоцкий
Шрифт:
Спасите наши души!
Мы бредим от удушья…
В этом же протестном ряду стоит и другая тогдашняя песня Высоцкого — «Моя цыганская». Однако к цыганам имела отношение лишь ее музыка («Эх, раз, да еще раз!..»), а текст был привязан к современной действительности, но закамуфлирован под русскую старину (с кабаками, церквями, бабами-ягами, штофом и т. д.). Но люди умные (а таковых среди слушателей Высоцкого было немало) все прекрасно поняли:
И ни церковь, ни кабак — Ничего не свято! Нет, ребята, все не так! Все не так, ребята…Не менее известными произведениями Высоцкого того периода (кстати, кануна 50-летия Великого Октября) стали две его песни, которые можно смело отнести к разряду провидческих — в них он буквально
Все эти песни достаточно широко исполнялись Высоцким на его концертах, после чего они расходились по всей стране с помощью магнитофонных лент. И власть безучастно взирала на этот процесс, хотя из рядов той же творческой интеллигенции уже тогда раздавались возгласы «остановите Высоцкого!». Например, известный композитор Евгений Долматовский, который входил в художественный совет фирмы грамзаписи «Мелодия», во время дебатов по поводу выхода в свет первой пластинки Высоцкого (в нее вошли четыре песни из фильма «Вертикаль») заявил следующее:
«Любовь к Высоцкому — неприятие Советской власти. Нельзя заблуждаться: в его руках не гитара, а нечто страшное. И его минипластинка — бомба, подложенная под нас с вами. И если мы не станем минерами, через двадцать лет наши песни окажутся на помойке. И не только песни…»
Отметим, что это было сказано по поводу альпинистских песен Высоцкого, где не было опасного для власти подтекста. Однако Долматовский был резко против этой пластинки, поскольку прекрасно понимал, что она значительно «расширит горизонты» славы Высоцкого, главная стезя которого — песни аллюзивного характера. Как в воду глядел именитый композитор. Ровно через двадцать лет в стране будет бушевать горбачевская перестройка, приход которой в немалой степени приближал и Владимир Высоцкий. Не случайно его имя тогда будет поднято на щит либеральными перестройщиками. Что было потом, мы знаем: СССР был благополучно развален. И песни Е. Долматовского (как и большинства других советских композиторов), а также почти все советские ценности (как материальные, так и духовные) будут фактически выброшены на помойку. Но вернемся к событиям конца 60-х.
Именно тогда появляются первые официальные газетные публикации о творчестве Высоцкого, причем все они критические. Например, 11 января 1968 года газета «Ленинец» (Владивосток) опубликовала заметку В. Попова «Толпа послушна звонким фразам…», где автор предрек песням Высоцкого («трагического клоуна», как он его величает) короткую славу. По мнению журналиста:
«Некоторые песни коллег Высоцкого по жанру значительно интереснее и оригинальнее. Это «Париж», «Клоун» Ю. Кукина, большинство песен Б. Окуджавы, некоторые песни Ю. Кима и Ю. Визбора. Они намного интеллигентнее, тщательнее отделаны, и им обеспечена более долгая жизнь…
Ведь всерьез, как поэзию, песен Высоцкого не принимает никто, даже самые яростные из его сторонников.
Его песни и не могут быть поэзией: все они убийственно однообразны. И однообразны не формой, а своим содержанием, внутренним наполнением.
И если они получили популярность, то остается только посочувствовать эстетическим вкусам аудитории, испытывающей восторг при исполнении песен Высоцкого…»
Как мы знаем, автор заметки ошибется в своем прогнозе относительно будущей популярности Высоцкого — она не только не канет в неизвестность, но взлетит еще выше и намного опередит славу перечисленных выше бардов. Однако простим автору его неверный вывод, поскольку он не может знать о том факторе, который во многом будет способствовать взлету популярности Высоцкого. Корень его будет лежать в политической плоскости — в той консервации проблем, на которую пойдет высшее советское руководство из-за опасения расколоть элиту. В этой ситуации талант Высоцкого окажется наиболее востребован обществом, которое станет жадно ловить любую нетривиальную мысль, да еще упакованную в гротескно-сатирическую упаковку. Короче, «трагический клоун» и манипулятор Высоцкий миллионам советских людей оказался гораздо ближе, чем поднадоевшая власть-манипулятор.
Между тем заметка в периферийной газете осталась практически незамеченной широкой общественностью. Совсем иная история приключилась в том же 1968 году с другой публикацией: статьей под хлестким названием «О чем поет Высоцкий» в одном из центральных органов печати — «Советская Россия» (номер от 9 июня). Авторов статьи было двое: преподаватель консультационного пункта Госинститута культуры города Саратова Галина Мушта и журналист А. Бондарюк. Приведу лишь несколько отрывков из этой публикации:
«Мы очень внимательно прослушали, например, многочисленные записи таких песен московского артиста В. Высоцкого в авторском исполнении,
старались быть беспристрастными. Скажем прямо: те песни, которые он поет с эстрады, у нас сомнения не вызывают, и не о них мы хотим говорить. Есть у этого актера песни другие, которые он исполняет только для «избранных». В них под видом искусства преподносятся обывательщина, пошлость, безнравственность. Высоцкий поет от имени и во имя алкоголиков, штрафников, преступников, людей порочных и неполноценных. Это распоясавшиеся хулиганы, похваляющиеся своей безнаказанностью («Ну ничего, я им создам уют, живо он квартиру обменяет»)…Во имя чего поет Высоцкий? Он сам отвечает на этот вопрос: «ради справедливости и только». Но на поверку оказывается, что эта справедливость — клевета на нашу действительность. У него, например, не находится добрых слов о миллионах советских людей, отдавших свои жизни за Родину… Высоцкому приятна такая слава, которая «грустной собакой плетется за ним». И в погоне за этой сомнительной славой он не останавливается перед издевкой над советскими людьми, их патриотической гордостью…
Все это совсем не так наивно, как может показаться на первый взгляд: ржавчина не вдруг поражает металл, а исподволь, незаметно. И человек не вдруг начинает воспринимать и высказывать чужие взгляды. Сначала это просто сочувствие преступникам на том основании, что они тоже люди. Сначала — вроде шутя о милиции, которая «заламывает руки» и «с размаху бросает болезного», а потом возникает недовольство законом, правосудием.
«Различие между ядами вещественными и умственными, — писал Лев Толстой, — в том, что большинство ядов вещественных противны на вкус, яды же умственные… к несчастию, часто привлекательны».
Привлекательными кажутся многим поначалу и песни Высоцкого. Но вдумайтесь в текст, и вы поймете, какой внутренний смысл таится за их внешностью…»
Как видим, в этой статье авторы предъявляли Высоцкому куда более серьезные и обоснованные обвинения. По сути, они солидаризировались с поэтом Е. Долматовским, который, как мы помним, открыто заявлял, что Высоцкий — антисоветчик. Однако авторы статьи в «Советской России» пошли еще дальше: они уличили барда в антирусских настроениях. Этот упрек прямо вытекал из той борьбы, которую вели между собой либералы-западники и державники («Советская Россия» была печатным органом последних). Первые часто оперировали таким понятием, как «русский дух» (опять пересечение с А. Пушкиным, с его «там русский дух, там Русью пахнет»), пристегивая это понятие к разным ситуациям, где требовалось доказать величие и несгибаемость русской нации. Западники, в свою очередь, наличие этого «духа» не отрицали, но всячески пытались его уничижить, говоря, например, что наличие его не мешает русским одномоментно сохрянять в себе и рабскую покорность («рабская парадигма русской нации»).
Чтобы читателю стала понятна суть этих разногласий, приведу в качестве примера статью державника Михаила Лобанова, которая появилась в журнале «Молодая гвардия» почти одновременно со статьей в «Советской России» (летом того же 1968-го). В ней автор обвинил советскую интеллигенцию (ее либеральное крыло) в духовном вырождении, назвал ее «зараженной мещанством» массой, которая визгливо активна в отрицании и разрушительна. Курс, которым она шла, Лобанов назвал «неприемлемым для русского образа жизни». «Нет более лютого врага для народа, — писал он, — чем искус буржуазного благополучия, ибо «бытие в пределах желудочных радостей» неминуемо ведет к духовной деградации, к разложению национального духа». В итоге Лобанов призывал власть опираться не на прогнившую, сплошь проамериканскую (еврейскую) омещанившуюся интеллигенцию, а на простого мужика, который способен сохранить и укрепить национальный дух, национальную самобытность.
Следом за этой статьей в том же журнале вышла еще одна — В. Чалмаева на эту же тему. Там тоже осуждалась «вульгарная сытость» и «материальное благоденствие» интеллигенции и отмечалось, что русский народный дух не вмещается в официальные рамки, отведенные ему властью, как и сама власть «никоим образом не исчерпывает Россию».
Именно в этот спор, который шел уже на протяжении последних двух лет, и вплел свой голос Высоцкий. Над ним уже начал витать «искус буржуазного благополучия», к которому он, после стольких лет прозябания в нищете, получил возможность приобщиться посредством своего романа с Мариной Влади (в момент выхода статьи в «Совраске» актриса находилась в Москве, где снималась в фильме «Сюжет для небольшого рассказа»). Если бы верх в этом споре одержали адепты Лобанова и Чалмаева, то планы Высоцкого по завоеванию «материального благоденствия» вполне могли рухнуть, едва начавшись. Видимо, поэтому из-под его пера и родилась «Песня-сказка про джинна» (1967), где он вволю поерничал над национализмом русского розлива.