Другой Владимир Высоцкий

Да что там говорить, если ни в СССР, ни на Западе тот же КГБ ни словом не обмолвился о «художествах» Высоцкого: ни о его хроническом алкоголизме, ни о наркомании. По меркам того времени подобные пороки (особенно последний) считались позорными и могли бы отвратить от певца миллионы его поклонников. А если бы к этому еще добавились рассказы о том, как певец, будучи женатым человеком и являясь отцом двух детей, вел беспорядочную половую жизнь (например, одномоментно жил сразу стремя женщинами: со своей женой, а также с артисткой своего театра Татьяной Иваненко, да еще соблазнил и звезду французского экрана Марину Влади), то у Высоцкого могли возникнуть серьезные проблемы с его популярностью среди определенной части населения. Но советская пропаганда, не жалевшая других известных артистов и публикуя о них весьма нелицеприятные статьи в центральной прессе, в случае с Высоцким как в рот воды набрала: ни одного из его многочисленных «грехов» перед широкой публикой разоблачено не было. Что только утвердило его во мнении, что с этой властью можно вести себя весьма дерзко. Как пел он сам:

Да это ж такое везение, братцы, — Теперь я спокоен — чего мне бояться!..

На мой взгляд, советский режим подвела его чрезмерная благонамеренность. Даже вступив на путь мелкобуржуазной конвергенции, он не спешил перенимать у Запада его методы пропаганды, хотя в отдельных случаях это было просто необходимо. Например, никто не мешал создать в СССР первое «желтое» печатное издание — массовый журнал или газету, где можно было не только рассказывать о личной жизни «звезд» (а спрос на подобного рода информацию в СССР стремительно рос), но и публиковать разного рода журналистские расследования, а также разоблачительные статьи о противниках режима. Такое издание помогло бы режиму, во-первых, хоть в какой-то мере удовлетворить голод советских людей на образы, во-вторых — стало бы весьма эффективным средством держать в узде отдельных распоясавшихся кумиров. Попасть на страницы подобного издания в качестве жертвы мало бы кто из последних захотел.

Однако ничего подобного режимом сделано не было ни в 60-е, ни в 70-е годы, что в итоге и привело к горбачевской перестройке с ее одноглазой гласностью. А если бы режим озаботился этим чуть раньше, то ситуацию можно было попытаться спасти. Просто нужно было к старым способам манипуляции массовым сознанием придумать новые. Высоцкий эти способы в своих песнях придумал, а вот его оппоненты не сумели (или им не дали этого сделать). Но эту проблему необходимо было решать еще в конце 60-х или в начале 70-х, когда голод на образы в советском обществе только начал охватывать широкие слои населения. Послушаем на этот счет С. Кара-Мурзу:

«Большая часть потребности в образах была объявлена в СССР ненужной, а то и порочной… Никак не ответив на жизненные, хотя и неосознанные, потребности целых поколений молодежи, родившейся и воспитанной в условиях крупного города, советский строй буквально создал своего могильщика — массы обездоленных…

Предпосылки для этой узости советского проекта кроются и в крестьянском мышлении большевиков, и в тяжелых четырех десятилетиях, когда человека питали духовные, почти религиозные образы — долга, Родины…

Важной причиной было и воздействие на советскую философию материализма, из которого все мысли Маркса о товарном фетишизме были, по сути, выкинуты. Остались только грубые выводы — об эксплуатации. Хотя, надо признать, Маркс не вполне разработал тему, понять его сложно. Но он хоть видел проблему, предупреждал о ней. Беда советского строя была не в том, что проблему плохо решали — ее игнорировали, а страдающих людей считали симулянтами и подвергали презрению. Так возникла и двойная мораль (сама-то номенклатура образы потребляла), и озлобление.

К проблеме голода на образы тесно примыкает другая объективная причина неосознанного недовольства жизнью в городском советском обществе начиная с 60-х годов — избыточная надежность социального уклада, его детерминированность. Порождаемая этим скука значительной части населения, особенно молодежи — оборотная сторона высокой социальной защищенности, важнейшего достоинства советского строя. В СССР все хуже удовлетворялась одна из основных потребностей не только человека, но и животных — потребность в неопределенности, в приключении.

Как биологический вид, человек возник и развился в поиске и охоте. Стремление к «приключению» заложено в нас биологически, как инстинкт, и было важным фактором эволюции человека. Поэтому любой социальный порядок, не позволяющий ответить на зов этого инстинкта, будет рано или поздно отвергнут. У старших поколений с этим не было проблем — и смертельного риска, и приключений судьба им предоставила сверх меры. А что оставалось, начиная с 60-х годов, всей массе молодежи, которая на своей шкуре не испытала ни войны, ни разрухи? БАМ, водка и преступность? Этого было мало. Риск и борьба были при трениях и столкновениях именно с бюрократией, с государством, что и создавало его образ врага…

Жизнь советского человека с его гарантированным благосостоянием (даже если оно было велико!) превращается в бесцельное существование. Тошно жить, если очки стоят три рубля. Разбили — пошел и купил. Чтобы не было скучно, тебе уже нужно как минимум пырнуть ножом. Но в этой игре у нормального человека не бывает побед, одни поражения — и такая игра проблемы не решает. Среднему человеку жить при развитом социализме стало скучно. И никакого выхода из этой скуки наш проект не предлагал. И тут речь идет не об ошибке Суслова или даже Ленина. Тот социализм, что строили большевики, был эффективен как проект людей, испытавших беду. Это могла быть беда обездоленных и оскорбленных социальных слоев, беда нации, ощущающей угрозу колонизации, беда разрушенной войной страны. Но проект не отвечал запросам общества благополучного — общества, уже пережившего и забывшего беду…»

Но вернемся к статье «О чем поет Высоцкий».

Она оказалась первой критической публикацией о песенном творчестве нашего героя, опубликованной в советской центральной прессе (на периферии подобные статьи, как мы помним, начали выходить чуть раньше). Почему же удар по Высоцкому был нанесен именно в это время (июнь 68-го), а, скажем, не раньше, когда он вовсю занимался «блатным» творчеством? А дело было в очередном витке борьбы державников и либералов внутри страны, а также в событиях, которые происходили в Восточной Европе — в таких странах, как Чехословакия и Польша. И вновь в этих событиях одним из главенствующих вопросов был «еврейский».

В ЧССР вот уже более пяти лет шли либеральные реформы (аналог хрущевской «оттепели»), которые в значительной мере направлялись как местными евреями, так и зарубежными. Например, чуть позже вскроется, что значительные суммы на них выделял банкирский дом Ротшильдов, а также американские банкиры-евреи. Спросите, в чем был их интерес? Да все в том же: отделить ЧССР от СССР и ускорить процесс дезинтеграции Восточного блока. Чтобы этот план осуществить, никаких финансовых затрат мировому еврейству было не жалко. Тем более что денег у них тогда стало, что называется, немерено. Как признался уже в наши дни публицист Л. Радзиховский:

«Вопреки бреду «протоколов» («Протоколы Сионских мудрецов». — Ф. Р.) и Генри Форда роль евреев в американском капитализме начала XX века была более чем скромной. Швейная промышленность, Голливуд, очень небольшое влияние в банковской сфере (те же «Голдман-Сакс» или «Соломон Бразерс» не имели и малой части того влияния, что сейчас) — вот, пожалуй, и все, что касается крупного бизнеса. Только после войны, а еще больше с 1960-х годов качественно изменилась роль евреев в американском бизнесе…»