Другой Владимир Высоцкий
Шрифт:
Однако, несмотря на подобные эксцессы, Влади все-таки решилась связать свою судьбу с человеком, который в припадках ярости был неконтролируем. Значит, скажет кто-то, любила, как женщина с истинно русскими корнями (а многие из них живут по принципу «бьет, значит, любит»). А кто-то возразит: может быть, имела свои меркантильные интересы или некое задание от тех людей, кто был крайне заинтересован в подобном союзе. В русле надвигающейся разрядки (детанта) Высоцкого предстояло интегрировать на Запад, и лучшего толкача, чем Влади, было трудно себе представить. Короче, если это и была любовь, то тесно завязанная на политику.
Кстати, уже спустя несколько дней после возвращения молодоженов из Грузии они вновь сошлись в противостоянии. Каком? Влади собиралась вместе с
Однако перед самым отъездом бард заехал к жене, видимо, надеясь, что она передумает и разделит с ним компанию. Но Влади ответила отказом. Более того, чтобы сорвать поездку мужа, она наслала на него… психиатров, которые должны были снять Высоцкого буквально с рейса во Внуково и увезти в клинику. Но барду в последний момент удалось договориться с сотрудниками аэропорта, и те не стали снимать его с рейса.
Самое интересное, но в психушку Высоцкий все равно попал. Случилось это сразу после возвращения из Сочи, когда бард снова ударился в загул и сорвал репетиции «Гамлета» в «Таганке» (Высоцкий играл там главную роль — принца датского). Любимов пригрозил актеру, что снимет его с вожделенной роли, если тот не ляжет в клинику. Артисту пришлось согласиться: он лег в психбольницу имени Кащенко, в отделение для буйных шизофреников. Что касается Влади, то она улетела в Париж, в сто первый раз обещая никогда больше не вернуться. Естественно, никуда она не делась — вернулась.
На почве загулов у Высоцкого портятся отношения не только с Любимовым, но и его женой Людмилой Целиковской, у которой режиссер, как мы помним, находился под каблуком. В те дни Высоцкий по какому-то делу позвонил домой Любимову, но трубку подняла его жена, которая обрушила на барда тираду следующего содержания:
— Я презираю тебя, этот театр проклятый, Петровича, что они тебя взяли обратно. Я презираю себя за то, что была на вашей этой собачьей свадьбе… Тебе тридцать с лишним, ты взрослый мужик! Зачем тебе эти свадьбы?! Ты бросил детей… Как мы тебя любили, так мы тебя теперь ненавидим. Ты стал плохо играть, плохо репетировать.
Высоцкий пытался было защищаться, начал говорить, что сознает свою вину, что искупит, но Целиковская была непреклонна:
— Что ты искупишь? Ты же стал бездарен, как пробка!.. — И бросила трубку.
Пересказывая друзьям этот разговор, Высоцкий смеялся, хотя было видно, что в тот день, когда он его услышал, ему было отнюдь не до шуток. Ведь в этом гневном выхлесте Целиковской ему была явлена реакция всех либеральных друзей «Таганки», которые видели в его пьянстве идейное предательство, отход от той борьбы, которую они вели с русскими державниками. Ведь если совсем недавно, каких-нибудь два года назад, Высоцкий был в авангарде либеральной борьбы со своими песнями «Охота на волков» и «Банька по-белому», с тем же фильмом «Интервенция», положенным на полку и тем самым обретшим ореол мученического произведения, то теперь он разменивает себя на опереточные «Опасные гастроли», а в поэзии ничего равного «Охоте» и «Баньке» больше не создал. Поэтому, если раньше те же пьянки и амурные скандалы ему прощались, то теперь с него уже спрашивается по первое число. Причем не кем-нибудь, а самой Людмилой Целиковской, которая в та-ганковской среде считалась фигурой не менее значимой, чем тот же Юрий Любимов (как мы помним, сам он называл свою супругу Генералом). И это не было преувеличением, учитывая, какую важную роль сыграла
эта женщина в появлении «Таганки», а также в формировании ее дискурса — явно антисоветского.Вспоминает актриса Л. Максакова: «Театр на Таганке создавался на квартире Целиковской. Она была его душой и очень отважным человеком. Никогда не забуду, как Любимова вызвали в высокую инстанцию и устроили очередную головомойку. Люся нервничала, переживала и, в конце концов не сдержавшись, набрала телефонный номер «высокой инстанции», попросила передать трубку мужу и своим звонким голосом приказала: «Юрий! Перестань унижаться! Пошли его к чертовой матери и немедленно домой! По дороге купи бутылку можайского молока». Она была настоящим бойцом…»
Так что, когда Целиковская отчитывала Высоцкого, это был разговор Генерала с подчиненным, который своим поведением дискредитирует святую идею и позорит коллектив, претендующий на звание передового в той войне, которую либералы вели с советской властью. В связи с этим душевное состояние Высоцкого после подобного разноса было далеко от идеального. С Любимовым и его царственной супругой его отношения накалились, жена укатила в Париж, пообещав, что больше ноги ее здесь никогда не будет, многие друзья отвернулись. Да и с родителями не все гладко. И в первую очередь, конечно же, с отцом.
Высоцкий еще в молодости начал «взбрыкивать» против его опеки, результатом чего стало то, что он бросил МИСИ, куда его устроил именно отец. После этого Семен Владимирович чуть ли не полгода не разговаривал с сыном. Потом, в 60-е, началось пьянство Высоцкого, которое вновь ударило в первую очередь по отцу, в еврейском роду которого никто этим недугом не страдал. Затем не меньшие треволнения свалились на голову родителя Высоцкого в связи с песенным творчеством сына, которое многими расценивалось как антисоветское. На этой почве у Семена Владимировича летом 68-го впервые в жизни разболелось сердце (об этом пишет в своих дневниках В. Золотухин).
Этой боли было от чего появиться, поскольку бывший офицер Советской Армии Семен Владимирович Высоцкий всю свою жизнь был горячим патриотом своей страны, тем самым советским евреем, который видел в советской власти больше хорошего, чем плохого. Однако его сын относился уже к другому поколению советских евреев — антисоветскому. И это было тем непреодолимым барьером, который пролег между отцом и сыном. Причем барьер этот с каждым годом рос, только укрепляя непонимание между двумя родными людьми. В иные периоды всегда лояльному к власти Семену Владимировичу было просто стыдно за своего сына перед окружающими.
С каких-то пор такое же непонимание стало возникать у Высоцкого и с родной матерью. Причем разногласия с ней базировались не на идеологической основе, а на бытовой: мать также не могла смириться с тем, что ее сын пьет и, бросив жену и двух детей, связал свою жизнь с иностранкой. Как писал сам Высоцкий Марине Влади в Париж:
«Я позвонил матери, оказалось, что сегодня она ночевала у одной из моих знакомых с радио. Могу представить себе их разговор!.. Идея все та же, чтобы люди знали, «какая она исключительная мать» и т. д. Она могла пойти как минимум в пять мест — к родственникам, но она пошла к моим «друзьям», бог с ней!.. Я сегодня злюсь, потому что к тому же она снова рылась в моих бумагах и читала их…»
Видимо, все эти переживания подвигли Высоцкого на написание в том году песни «Мои похорона», где он в шутливой форме описывает, как у него пьют кровь «вампиры», под которыми он, видимо, имел в виду как власть предержащих, так и своих близких:
…Вот они, гляди, стоят — Жала наготове — Очень выпить норовят По рюмашке крови… Ну нате, пейте кровь мою, Кровососы гнусные!Когда бард уйдет из жизни, на его похороны соберутся многие из тех, кого он при жизни, мягко говоря, недолюбливал. Те самые «вампиры», которые пили его кровь и высасывали из него последние остатки здоровья.