Другой Владимир Высоцкий

…Я б дома кинул молот без труда, — Ужасно далеко, куда подалее, И лучше — если б раз и навсегда… Я все же зашвырну в такую даль его, Что и судья с ищейкой не найдет…

В песне «В голове моей тучи безумных идей…» (1971) речь идет о футбольном болельщике, который прорывается через милицейский кордон на важный матч. Ситуация бытовая, но она нужна Высоцкому (который, кстати, никогда болельщиком не был и даже любимой команды не имел), чтобы в завуалированной форме высказать в песне свое творческое кредо — борьба с властью, несмотря ни на какие препоны:

Меня можно спокойно отдел отстранить — Робок я перед сильными, каюсь, — Но нельзя меня силою остановить, Если я на футбол прорываюсь!

В другой спортивной песне — «Про прыгуна в длину» (1971) — Высоцкий опять шифрует свое противостояние с властью под историю с прыгуном, который заступает за беговую черту и поэтому никак не может поставить рекорд. В подтексте под «чертой» автор подразумевает идеологическую черту, которую прочертили советские власти в культуре. Именно она мешает Высоцкому жить и творить в полную силу. И только «стоит за черту переступить — превращаюсь в человека-кенгуру» — то есть нарушение запретов делает Высоцкого подлинным «рекордсменом». И он мечтает: «Если б ту черту да к черту отменить — я б Америку догнал и перегнал!»

Самое интересное, но в реальной действительности идеологическую черту Высоцкий переступал постоянно, и власть не особенно ему в этом и мешала. А когда все-таки пыталась это сделать, то это только удесятеряло его силы и приводило к потрясающим результатам. То есть пресловутая идеологическая черта, прочерченная в советской культуре, являлась мощным стимулом для творческих людей. Вот сегодня эту черту отменили, и где теперь оказались наши творцы? Правильно, в одном неприличном месте.

Но вернемся к песне «Я все вопросы освещу сполна…» и к теме лукавства Высоцкого. Оно ведь содержится не только в строчках, где он отрицает свое «эзопство». В самом начале Песни он, например, заявляет:

Нет, у меня сейчас любовниц нет. А будут ли? Пока что не намерен. Не пью примерно около двух лет. Запью ли вновь? Не знаю, не уверен…

Начнем с любовниц. Известно, что в те периоды, когда в Москве не было Марины Влади, наш герой вовсю крутил амуры с актрисой своего же театра Татьяной Иваненко. Эти «амуры» приведут к тому, что в 1972 году у них родится дочь.

Что касается пития, то два «сухих» года, о которых пишет Высоцкий, ну никак не получаются. Достаточно напомнить его армянскую гастроль весной 1970-го, после которой он в очередной раз угодил в больницу. А песня «Я все вопросы освещу сполна…» написана спустя пол года после этого.

В марте 1971 года произошло очередное воссоединение Высоцкого и Влади. Последняя согласилась вернуться к мужу только в том случае, если он… «зашьется». То есть позволит врачам вшить в себя «торпеду» («эспераль», что в переводе с французского означает «надежда»). Это венгерское изобретение — капсула, вшиваемая в вену человека, и если больной принимает в себя даже незначительное количество алкоголя, тут же возникает тяжелейшая реакция, могущая привести к смерти. Действие капсулы ограничивалось всего несколькими месяцами, однако Влади пошла на хитрость: сообщила мужу, что срок ее действия — два года.

Вспоминает М. Влади: «Однажды мне случается сниматься с одним иностранным актером. Он, видя, как я взбудоражена, и поняв с полуслова мою тревогу, рассказывает, что сам сталкивался с этой ужасной проблемой. Он больше не пьет вот уже много лет, после того как ему вшили специальную крошечную капсулку…

Естественно, ты должен решить все сам. Это что-то вроде преграды. Химическая смирительная рубашка, которая не дает взять бутылку. Страшный договор со смертью. Если все-таки человек выпивает, его убивает шок. У меня в сумочке — маленькая стерильная пробирка с капсулками. Каждая содержит необходимую дозу лекарства. Я терпеливо объясняю это тебе. В твоем отекшем лице мне знакомы только глаза. Ты не веришь. Ничто, по-твоему, не в состоянии остановить разрушение, начавшееся в тебе еще в юности. Со всей силой моей любви к тебе я пытаюсь возражать: все возможно, стоит только захотеть, и, чем умирать, лучше уж попробовать заключить это тяжелое пари… Ты соглашаешься.

Эта имплантация, проведенная на кухонном столе одним из приятелей-хирургов, которому я показываю, как надо делать, — первая в длинной серии…»

Эта серия действительно станет длинной, поскольку наставить Высоцкого на путь истинный не удастся ни его жене, ни медицине — ни советской, ни французской. Однако алкоголизм барда имел не только отрицательную сторону — подрывал его здоровье, но и положительную, как для поэта и манипулятора: подхлестывал его злость, толкал на новые поэтические выхлесты. В песне «Горизонт» (1971) накал страстей, что называется, зашкаливал:

…Я знаю — мне не раз в колеса палки ткнут. Догадываюсь, в чем и как меня обманут. Я знаю, где мой беге ухмылкой пресекут И где через дорогу трос натянут… Мой финиш — горизонт — по-прежнему далек, Я ленту не порвал, но я покончил с тросом, — Канат не пересек мой шейный позвонок, Но из кустов стреляют по колесам…

Все, кто слышал эту песню, понимали, о чем в ней поется — о нелегкой судьбе самого Высоцкого. Как и в других своих произведениях, он и здесь до предела обострил конфликт героя (то есть себя) с невидимыми врагами, «нечистоплотными в споре и расчетах» (под ними подразумевались люди из власти). Здесь и «палки в колеса», и «трос-канату шейного позвонка», и «скользкие повороты» (судьбы, естественно), и «стрельба по колесам» и т. д. На фоне умильной советской эстрады, а также почти полного отсутствия исполнителей, поющих подобные эмоциональные протестные песни, можно смело сказать, что успех Высоцкому был гарантирован априори. Страдальцев у нас всегда любили и сочувствовали им. Кстати, люди, «крышевавшие» Высоцкого, тоже прекрасно были об этом осведомлены, поэтому прилагали максимум усилий к тому, чтобы именно этот певец (как наиболее яркий представитель либерального инакомыслия) сохранял за собой ореол гонимого. Чтобы он как можно дольше «стоял у амбразуры» (строчка из еще одной песни Высоцкого того же года — «Певец у микрофона» (1971).

Я весь в свету, доступен всем глазам, — Я приступил к привычной процедуре: Я к микрофону встал как к образам… Нет-нет, сегодня точно — к амбразуре…

Вообще в том 1971 году Высоцкий родил на свет целую серию шлягеров, которые прибавили к его и без того широкой славе дополнительные очки. Среди шуточных песен это были: «Милицейский протокол» («Считай по-нашему, мы выпили немного…»), «Марафон» («Я бегу, топчу, скользя по гаревой дорожке…»), «Мои похорона» («Сон мне снится…»), «Про Кука».

Среди социальных песен (протестных) это были: «Маски», «Песня про первые ряды», «Песенка про мангустов», «Песня конченого человека», «Не покупают никакой еды…», «Целуя знамя…», те же «Горизонт», «Певец у микрофона», «Песня микрофона». В последних песнях Высоцкий буквально рвал струны и душу, пытаясь убедить слушателей в неблагополучии как своей собственной судьбы, так и общей, слушательской. Короче:

…Убытки терпит целая страна. Но вера есть, все зиждется на вере, — Объявлена смертельная война Одной несчастной, бедненькой холере… …И понял я: холера — не чума, — У каждого всегда своя холера!

Скажем прямо, эти «крики души», вырывавшиеся из горла Высоцкого, находили положительный отклик у многомиллионной аудитории, которая в силу своей социальной пассивности всегда готова поклоняться любому, кто объявит себя бунтарем. Однако в самой богемной среде, которая именно во времена брежневского «застоя» начала стремительно обуржуазиваться, к Высоцкому было двоякое отношение. Там многие отдавали должное его несомненному таланту, но в то же время не понимали, почему он так «рвет глотку». Собственно, ради чего, если сам, как тогда говорили, полностью «упакован»? Жена у него — иностранка, деньги с концертов «капают» приличные, в кино снимают. Да, по-настоящему «зеленый свет» власти перед ним не зажигали, но это естественно, учитывая, какую стезю избрал для себя Высоцкий — социальное бунтарство. Поэтому заявления самого певца, что «меня ведь не рубли на гонку завели» (из «Горизонта»), этими людьми воспринимались скептически. Дескать, куда же без милых, без рубликов денешься? Не случайно и в самом Театре на Таганке таковых скептиков было предостаточно. Например, в те же сентябрьские дни Валерий Золотухин записал в своем дневнике следующее наблюдение: