Другой Владимир Высоцкий

Между тем другого «множителя стереотипов» — барда Александра Галича — 25 июня 1974 года выдворили из страны. Почему? Как мы помним, они с Высоцким занимались одним и тем же: «перекодировали» сознание советских людей с государственного на антигосударственное, частное. Однако если Высоцкий делал это с помощью аллюзий, то Галич рубил правду-матку почти в открытую. В итоге власти предержащие решили, что «Боливар не выдержит двоих», и решили убить сразу двух зайцев: избавить себя от лишних хлопот с Галичем, а также расчистить дорогу Высоцкому, слава которого была куда шире, чем у Галича.

В том году из-под пера Высоцкого родилось стихотворение «Мы все живем как будто, но…», где он рассуждает о ситуации, когда «одни под пули подставиться рискнули — и сразу: кто — в могиле, кто — в почете», а другие «средь суеты и кутерьмы — ах, как давно мы не прямы! — то гнемся бить поклоны впрок, а то — завязывать шнурок…». Вполне вероятно, что стихотворение это родилось после отъезда из страны Галича.

Высылка из страны певца четко укладывалась в стратегию кремлевских либералов, которые, влияя на Брежнева, убедили его в том, что опасность для иделогии представляют лишь «радикальные подрывные элементы», в то время как остальные безопасны, а иные из них (как тот же Высоцкий) даже полезны. Судя по всему, Брежнев доверился мнению Андропова, который в случае с Высоцким выбрал не древний афинский вариант решения проблемы, а китайский (так называемый «принцип шашек го»). Что это за варианты? Вот как их описывает в своих «48 законах власти» уже упоминавшийся нами ранее политолог Роберт Грин:

«Жители древних Афин обладали социальными инстинктами, не знакомыми нашим современникам. Граждане в буквальном смысле этого слова — афиняне чувствовали опасность, исходящую от асоциального поведения. Они видели, что такое поведение часто проявлялось в других формах: позиция «я лучше и праведнее всех», за которой проступает стремление навязать свои стандарты окружающим; чрезмерное тщеславие, удовлетворяемое в ущерб интересам общества; комплекс превосходства; тихое интриганство; разного рода асоциальность… Афиняне не делали попыток перевоспитать людей, ведущих себя подобным образом, или как-то обособить их, или же применить по отношению к ним жестокие наказания — все эти подходы лишь привели бы к появлению новых проблем. Выход был простым и действенным: избавиться от них.

Внутри любой группы можно проследить и обнаружить источник неприятностей — несчастливого, хронически неудовлетворенного человека, постоянно стоящего в оппозиции и заражающего общество своим образом мыслей. Вы не успеваете отдать себе отчет в том, что происходит, а неудовлетворенность, инакомыслие уже расползаются. Действуйте, пока еще можно распутать узел неприятностей и понять, кто все заварил… Поступите по примеру афинян: избавьтесь от них, пока не поздно. Отделите их от группы, прежде чем они поднимут смуту. Не давайте им времени внести разлад и заронить тревогу или недовольство, нельзя позволить им развернуться. Пусть пострадает один ради того, чтобы остальные получили возможность жить спокойно. Порази пастыря — и паства рассеется…».

А вот как выглядит другой принцип — китайский:

«В китайских шашках го задача игрока — изолировать шашки врага в тупиках, где они делаются неподвижными и бесполезными. Часто лучше изолировать врага, чем уничтожить, — вы будете выглядеть менее жестоким при равном результате, поскольку в играх власти изоляция равносильна смерти.

Наиболее эффективная форма изоляции — отделить жертву от основания ее власти. Когда Мао Цзедун хотел исключить врага из правящей элиты, он не вступал в прямую конфронтацию с этим человеком. Он тихо и незаметно работал над тем, чтобы изолировать врага, разобщая его соратников, обращая их против него, уменьшая количество тех, кто его поддерживал. Вскоре получалось так, что человек незаметно сходил со сцены вроде сам по себе…»

Итак, советскими властями был избран «афинский» вариант по отношению к Александру Галичу и «китайский» — с Владимиром Высоцким. Несмотря на то что во власти были влиятельные радикалы, которые советовали Брежневу и с Высоцким разобраться «по-афински», генсек на это не пошел, целиком положившись на мнение Андропова. При этом последнему, судя по всему, не стоило большого труда переубедить Брежнева: достаточно было в качестве последнего аргумента дать ему послушать «радикальные» песни Галича и вполне лояльные (те же военные) песни Высоцкого. Да еще пообещать, что КГБ найдет возможность так изолировать диссидентский пыл Высоцкого, что тот большого вреда обществу не причинит. Шеф КГБ таким образом достаточно часто обводил вокруг пальца доверчивого генсека, плетя за его спиной интриги, которые помогали ему проворачивать большие дела. Сохранение Высоцкого относилось к этой же категории андроповских дел: понимая, что певец является одним из самых талантливых (и любимых многими) инакомыслящих в стране, Андропов видел в нем прекрасного «рыхлителя почвы» для будущей либеральной перестройки, во главе которой он видел, естественно, исключительно себя. Читаем в дневнике работника Международного отдела ЦК КПСС А. Черняева от 9 марта 1975 года:

«Недавно мне Шахназаров (помощник Андропова. — Ф. Р.) сказал «по секрету», что ему достоверно известно из интимных источников, что изначальная мечта и ставка «председателя» (Андропова. — Ф. Р.) — стать Генеральным после Брежнева…»

2 октября 1974 года (в те дни, когда Высоцкий находился с гастролями в Прибалтике) на съемках фильма «Они сражались за Родину» скончался Василий Шукшин. Большинство его коллег восприняли эту внезапную кончину как личную трагедию. Говорят, Андрей Тарковский, едва ему об этом сообщили, упал в обморок. А Владимир Высоцкий впервые в жизни заплакал. Позднее он сам признается в этом: «Я никогда не плакал. Вообще. Даже маленький когда был, у меня слез не было — наверное, не работали железы. Меня даже в театре просили — я играл Достоевского, и режиссер сказал: «Ну, тут, Володь, нужно, чтобы слезы были». И у меня комок в горле, я говорить не могу — а слез нету. Но когда мне сказали, что Вася Шукшин умер, у меня первый раз брызнули слезы из глаз…»

Вообще за годы, прошедшие со дня смерти Высоцкого, кто только не писал о его отношениях с В. Шукшиным. Причем практически все писавшие об этом сходятся в том, что это была настоящая мужская дружба, проверенная временем (учитывая, что Шукшин и Высоцкий познакомились в начале 60-х в общей компании на Большом Каретном). Однако, на мой взгляд, дружба если и была, то, скорее, шапочная, поскольку их разделяла не только существенная разница в возрасте (почти девять лет), но и нечто большее. Полагаю, если бы Шукшин и Высоцкий на каком-то этапе сошлись друг с другом, то очень быстро и разошлись бы — настолько разные это были люди, как по характеру, так и по своим жизненным устремлениям. Например, можно с уверенностью сказать, что питие Высоцкого было бы противно Шукшину. Сам он примерно с 68-го года с этим делом резко «завязал» и с тех пор относился к пьющим людям, мягко говоря, недружелюбно. Причем никаких скидок на талант и регалии не делал. По этому поводу приведу слова писателя В. Белова, близко знавшего В. Шукшина:

«В конце 60-х я хотел написать очерк о своем отце, о Гагарине и Твардовском. Обо всех троих. Я поделился в Москве своим замыслом с Макарычем (с Шукшиным. — Ф. Р.). Он слишком резко сказал о Гагарине: пьяница! Так резко, что у меня пропало желание писать очерк. Документализм повернулся ко мне новым, не предвиденным мною боком…»

Можно себе представить, как бы отнесся Шукшин к запойным делам Высоцкого, если от него на этой почве даже многие верные и старые друзья отвернулись.

Не меньше причин разойтись у Шукшина и Высоцкого было из-за идейных разногласий. Как уже отмечалось, они сходились в общем неприятии той советской власти, которая называлась «развитым социализмом», но это было чисто тактическое сходство, поскольку в глубинном подходе они резко расходились: Шукшин считал главным пороком этой власти, что она «жидовская» (и оттого пропиталась коммерческим духом), а Высоцкий, наоборот, полагал, что именно евреев, как носителей более прогрессивных идей, в ней как раз в должной мере и не хватает для полного счастья. Именно поэтому Шукшин общался с русскими националистами (почвенниками) и жадно читал запрещенную литературу именно почвеннического направления (особенно книги философа В. Розанова), не жалея за фотокопии никаких денег. А Высоцкий общался с либералами-западниками и в основном читал литературу этого направления. Во всяком случае, так было при жизни Шукшина — то есть до осени 74-го.

Поэтому если большинство неприятностей в творчестве Шукшину приносили именно держиморды еврейского происхождения (или люди, разделявшие их идеи), то Высоцкому, наоборот — славянского. По этому поводу приведу высказывания все того же В. Белова, где он делится своими воспоминаниями на тему «еврейство и Шукшин»:

«Макарычу попадало от «французов» еще больше, чем мне… Шукшин все эти годы был в центре борьбы за национальную, а не интернационально-еврейскую Россию…

Память запечатлела многие острые разговоры. Однажды мы были у Анатолия Заболоцкого (оператор, который работал вместе с Шукшиным над его фильмами. — Ф. Р.) и говорили о странном сходстве евреев с женщинами. Вспомнили, что говаривал о женщинах Пушкин. Дома в Вологде у меня имелся случайный томик Пушкина. На 39-й странице есть такой текст: «Браните мужчин вообще, разбирайте все их пороки, ни один не подумает заступиться. Но дотроньтесь сатирически до прекрасного пола — все женщины восстанут на вас единодушно — они составляют один народ, одну секту». («Как евреи» — это была моя добавка к Пушкину)…»