Двадцать и двадцать один. Наивность

Что было делать, раз говорит, значит нужно, и пусть это будет послеупаднеческое состояние.

– С этими Львами вечно какие-то передряги, – пробубнили большевики.

– После одной затяжки такой эффект, – рассуждал Троцкий. – Всё! Бросаю курить!

– Может, ты болен чем-то? – с заботой спрашивал Каменев. – Температура, недосыпание, тошнота, усталость. А сейчас осень, грипп ходит… Так, подожди, ты сегодня завтракал?

– Нет, не помню. Я с утра сразу сюда, помню, что меня не сразу пустили, потом совещания, принимали манифест, потом я распорядился об отправке войск…

– Всё ясно, – с улыбкой сказал Каменев. – Ты голоден. С какого дня не ел?

– С позавчерашнего, мне не до еды было! – возразил Троцкий Льву, и краем глаз взглянул на часы. – Ёпрст! Уже полдень! Сейчас должно начаться совещание делегатов завтрашнего съезда!

– Стой! – Каменев ловко удержал бледного Троцкого за рукав. – Пока не поешь, никуда не пойдёшь! Ты хоть понимаешь, а если повториться? Некому будет вести восстание! Все разъехались по твоей милости! Я сказал, не пойдёшь!

Как официально прикреплённый ко Второму Съезду Советов, Коба, около двенадцати часов дня появился возле Смольного. Порядок в редакции он успел навести ещё с утра, с Лениным было всё совершенно спокойно, так что роль Кобы в этой революции была «играть в мирные намерения». А за миротворчество он выступал ещё на Первом съезде. Хотя на саму подготовку к Съезду он мог и не являться, но необходимо было дать понять делегатам других партий, что социал-демократы – люди приличные, мирные и порядочные. Была ещё одна задача, но о ней позже. А пока, появившись на собрание Коба, как всегда занял неприметное место и спокойно стал дожидаться второго делегата Троцкого. Но Коба дал себе слово: пока идёт революция, с Троцким постараться не общаться вовсе. Последний прибыл примерно через четверть часа.

– А, и вы здесь, Иосиф Виссарионович, – с высокомерной ноткой заметил Лев Кобу [сделал одолжение, что вообще заметил]. – Решили всё-таки посетить собрание?

– Я должен был прибыть сюда, и я прибыл, а вот вы опоздали, – коротко заметил он, стараясь не показывать своё раздражение.

– Я перед вами отчитываться не собираюсь, – отрезал Троцкий. Он внимательнейшим образом наблюдал за всеми выступающими. Кобу же этот вопрос мало интересовал, его ещё ждал митинг в Политехническом институте, где он должен был выполнить главную свою задачу: передать записку от Ленина.

Он видел сегодня Вождя, он был крайне взволнован. Переживал из-за того, что не может принять участие в восстании, что он сейчас не там, не в Смольном, а должен трусливо прятаться. Коба как мог, старался его успокоить, но разве это возможно, когда человек осознаёт свою беспомощность в деле, ради которого он работал почти всю свою жизнь. Он корил себя за свою неосведомлённость, но осторожность в первую очередь должна присутствовать. Убьют Ленина, убьют всех – Коба это понимал, а ещё он понимал, что если убьют Ленина, то место вождя нагло займёт Троцкий и тогда… У Кобы не будет будущего. Как смело Лев о крови говорит, о перманентной революции, о её мировой значимости, храбро посылает войска повстанцев в бой, нисколько не боясь проигрыша и возможных смертей. А Коба волновался – можно было ждать любой исход, но не за себя – в любом случае Коба останется в живых, за революцию. Что будет делать он, если погибнут все? Переметнётся на сторону Керенского? Нет, Коба не Троцкий, не променяет партию. И всё же… Если всё провалится? Почему только у него такие мысли, почему другие уверенны в победе без вариантов? Что они знают? Те самые правила? То заветное слово…Одно слово в игре решает всё, но какое?

Ленин не мог больше ждать и терпеть. Он ходил по квартире туда-сюда, попытался занять себя чем-нибудь, но всё без толку. Переворот практически свершён без его участия, история такого ему не простит. Нужно было срочно отправляться в Смольный… Немедленно…

– Рахья, приведите мне Сталина, – потребовал Ильич финну, который его охранял. – Мне нужен Сталин, я должен идти в Смольный.

– Что вы! – возразил финн. – Никак нельзя!

Подумав несколько минут, Ленин ответит:

– Нет, вы правы. Это отнимет уйму времени. Я один пойду.

– Вас могут убить юнкера! Они пока что патрулируют город!

– Не проблема, я загримируюсь, и меня ни за что никакая полиция не узнает! Поймите, это архи-преархиважно! – упрашивал охранника Ильич. У Ленина была такая особенность – ему никто и ничего не мог запретить или в чём-либо отказать, он об этом знал и смело эту особенность использовал. Тщательно загримировавшись, а именно: обвязавшись платком, словно от зубной боли и надев огромные очки, Ленин без страха, но с упрёками отправился в Смольный, где Вождя совсем не ждали. Минув проспект и перейдя дорогу, казалось бы всё протекало безобидно, не вызывающе подозрений. Но это было только начало пути. Чтобы пройти к Смольному, нужно было минуть несколько кварталов и мосточков. И вот тут, практически раскрыв свою сущность, Ильич чуть не попался. Он был практически около Смольного, стоило только быстро перебежать улицу, но на его пути возникла юная девушка лет двадцати, потерянно и наивно хлопающая большими голубыми глазами.

– Дяденька, извините, пожалуйста, – остановила он Ильича. – Не подскажете, как пройти на Шпалерную улицу?

– Заблудились, деточка? – улыбнулся ей Ильич, который совсем забыл, что загримирован. Он вытянул правую руку вперёд, уверенно указывая направление. – Можно пройти два квартала дворами прямо… Нет, мы пойдём не таким путём. Не таким путём надо идти. Идёте, значит, прямо, там увидите поворот налево, смело сворачивайте по нему и прямиком выйдете на Шпалерную улицу. Да, это архиверный путь!

– Спасибо большое, – поблагодарила девушка Ленина и быстрым шагом направилась по тому направлению, которое посоветовал ей Ильич.

– Верной дорогой идёте, товарищ! – крикнул Ленин ей вслед, благо, что его успел одёрнуть финн Рахья. –Да будет вам, помочь заблудившемуся человеку нужно! Идёмте же скорее в Смольный!

Важный факт: Ленин явился в Смольный уже поздно вечером, пока он добирался, во дворец прибыли долгожданные матросы из Кронштадта – ни одно пока что большевистское восстание без них в этом году не проводилось. Пока их пересчитывали, Ильич без лишнего шума пробрался в здание Смольного: тут же ему в глаза бросился бодрый Троцкий, который в вестибюле отдавал последние указания. «То-то он обрадуется», – подумал, усмехнувшись, Ленин и скромно, даже боязливо приблизился к лидеру революции.

– Извините, как пройти на Шпалерную улицу? – робким голосом спросил Ленин у Льва. Тот замолчал, и удивлённо посмотрел на странного незнакомого дядьку. Эти наивные и потерянные голубые глаза напомнили Ильичу ту самую девушку. – Снова не узнали, батенька?

Глаза Троцкого увеличились раза в два, он побледнел, как мел, дыхание участилось и по скорости сопение напомнило насос.

– Владимир Ильич, это вы? – тихо спросил он.

– Таки не узнал, значит, хорошо замаскировался, – восторжествовал Ильич. Троцкий беспомощно посмотрел по сторонам – никто ли на него не смотрит, и медленно оттащил Ленина в сторонку.

– Вы как сюда попали?! – негодовал Лев. – Вас же убить могли! Юнкера по всему городу ходят!!! О чём вы думали?!

– Успокойтесь, Лев Давидович, как видите, не убили.

– Но могли! Риск огромный, а, – Троцкий резко снизил голос до шёпота. – А если вас на съезде кто-нибудь узнает?

– Но вы же не узнали, – весело подмигнул ему Ленин.

– У меня близорукость, – неутешительно ответил Троцкий. – Эх, что об этом говорить. Но это был весьма неразумный поступок!

– Я знаю, знаю, извините уж меня, мне совесть не позволила всё восстание просидеть на конспиративке. Идемте Лев, есть повод собрать всех наших товарищей...

...этой ночью никто спать не будет.

====== Глава 28. Что тебе снится, Крейсер Аврора ======

…в час, когда утро взойдет над Невой.

Москва. Курский вокзал. Вечер 30 апреля 2017 год.

– Ты всё взял, что тебе необходимо?

– У меня, кроме этой сумки и ножа, больше ничего и не было. А если ты имеешь в виду папку с «революцией», то она там.

Михаил и Виктория вместе шли по перрону, быстро и бесшумно обходя кучки ждущих и отбывающих в путь людей. Орлов, согнувшись в три погибели, на всякий случай надвинул капюшон на голову, и его страх был вполне оправдан – со времени амнистии прошло совсем немного времени. Виктория шла в элегантном сером плаще, держа идеальную осанку, на руках были натянуты кожаные чёрные перчатки. В одной руке она держала ручку перевозного чемодана, скажем так, немаленького размера, а во второй нечто тёмное, большое похожее на футляр. Единственные яркие пятна – бардовый шарфик, который обматывал шею девушки несколько раз, и ярко-красный цвет помады. Для полного комплекта интеллигентки 30-х годов ей не хватало только трости. Она движением сняла капюшон с Мишиной головы.