Дважды – не умирать

– Полтора «рожка»… А у тебя?

– Два.

Они сидели, обреченно понимая безысходность положения. Еще один штурм – и им нечем будет отбиваться. Что тогда? Плен?

– Я живьем им не дамся, – произнес, словно угадав мысли Урманова сержант. – У меня «лимонка» припасена. Если что – взорву себя вместе с ними. А ты?

Урманов не знал, что ответить. Свои гранаты он все уже израсходовал в бою. Может, и следовало бы оставить одну для себя – но об этом он как-то не подумал.

– В плен к ним лучше не попадать, – продолжил сержант. – Издеваться будут… Видел я однажды двух пацанов. Страшное дело… А ты?.. Боишься?

– Боюсь… – признался Урманов.

– Я вспомнил, – оживился сержант, – у Сереги одна граната осталась. Ему она теперь не нужна. Хочешь, принесу?

– Принеси.

Урманов чувствовал себя словно во сне. Будто бы и не с ним все это происходит. Реальность вселяла ужас, а близость неизбежной развязки вызывала в душе отчаянный трепет.

Сержант вернулся с гранатой, сунул ее Урманову. Тот машинально взял, сунул в карман.

– Аллах акба-а-а-а-а-ар! – донеслось с улицы и вслед за тем, страшной силы удар потряс стены дома.

– Бам-м-м-м!

Урманов инстинктивно пригнулся, втянул голову в плечи. От взрыва заложило уши… Подняв столб белого дыма, в левом крыле обрушились перекрытия.

Сержант передернул затвор.

– Прощай, брат.

– Прощай…

Они обнялись.

Укрывшись за откосом оконной рамы, Урманов поднял автомат. Сквозь прицел он увидел бегущих к дому людей. Туман слегка скрадывал их очертания. Они громко кричали «Аллах акбар!» и стреляли перед собой. Урманов тоже приложился и выстрелил. Один из бежавших упал. Урманов выбрал другую цель и снова нажал на спуск. Еще один боевик, словно споткнувшись, растянулся на обочине дороги… Чтобы сэкономить патроны, Урманов решил стрелять одиночными. Сделав несколько прицельных выстрелов, он метнулся к соседнему окну. И тут… Желто-белое пламя яркой вспышкой абсолютно беззвучно полыхнуло у него перед глазами, затем разом наступила полная и беспросветная темнота.

– Смотри, Анзор, этот вроде живой…

Урманов с трудом открыл глаза. Прямо перед ним стояли вооруженные, одетые в камуфляж и гражданскую одежду люди. Их силуэты были не четкими и расплывались. Один из них пнул его в бок тяжелым ботинком.

– Встать!

Урманов сделал попытку подняться, но едва оторвал голову от земли, все поплыло у него перед глазами, и он снова бессильно откинулся на спину.

Возвращение к действительности было тяжелым. Он медленно приходил в себя после контузии. Кружилась и болела голова, уши, словно ватой заткнули, тело казалось чужим – тяжелым и непослушным.

Еще когда он занимался боксом, отметил такую особенность: чем сильнее удар, тем меньше ты его ощущаешь. Нокдаун и нокаут человек вообще не чувствует… Но вот процесс возвращения – довольно неприятный, тяжелый и болезненный. Отсюда он сделал вывод: не уходить больно, а возвращаться тяжело.

Что-то подобное промелькнуло в его мыслях, когда Урманов собрав волю в кулак, неимоверным усилием заставил себя подняться.

– Кантрактнык? – спросил, оскалившись, грузный бородатый мужчина – судя по всему, старший среди боевиков.

– Нет… – тихо ответил Урманов. – Срочник.

– Дакумэнты.

Урманов полез во внутренний карман, достал военный билет.

Боевики рассматривали пленного с интересом. Они походили на стаю голодных волков, окруживших добычу. В глазах их не было ни жалости, ни сострадания… Урманов обреченно ждал решения своей судьбы.

– Ты зачэм пришел суда? – невысокий, востроносый боевик с жидкими усами и такой же реденькой бородой, в очках, похожий на взъерошенного воробья, больно ткнул Урманова стволом автомата в грудь. – Тэбя кто звал? Кто приглашал тэбя, русский?

Он говорил с характерным кавказским акцентом и при этом слегка картавил.

– Я солдат, – произнес Урманов, стараясь не смотреть ему в глаза. – Мне дали приказ…

– Но ты стрелял в мэня! – воинственно наседал на него боевик. – И в нэго!.. И в нэго!.. Во всэх нас…

– Я защищался. Вы напали, а я… Я вынужден был это делать.

– Ладна, Геха, помолчи! – высокий и грузный бородач отстранил «воробья». – Что с нагой? Ранэн?

Только сейчас Урманов почувствовал боль. Штанина выше голенища была вспорота и пропитана кровью. Пошевелив ступней, он услышал, как хлюпает в сапоге.

– Висар, пасматри.

Немолодой, с седыми пышными усами боевик достал нож, надрезал голенище, осмотрел рану.

– Рана глубокая, рваная, но кость, вроде, не задэта.

– Идти сможэшь? – спросил боевик.

– Да, – с готовностью подтвердил Урманов, понимая, что возможно, от этого будет зависеть его участь. Внутренне он уже приготовился к смерти, к тому, что его прикончат прямо здесь и был обнадежен этим вопросом.

– Анзор, там еще адын дышит, – сообщил бритый наголо коренастый боевик с черной косынкой на голове.

– Вэди суда, – приказал бородач.

– Он бэз сознания… Что с ним дэлать?

– Ты, Иса, мэня спрашиваешь, да?

– Ну, ты командыр…

– Чего ты ходышь? Чего ты спрашиваешь?.. Сам рэши этот вопрос!

Боевик в черной косынке ушел, и вслед за тем раздалась короткая автоматная очередь.

«Это ведь Николай там был» – подумал Урманов.

– На, перэвяжись, – подал ему бинт боевик, по имени Висар.

Урманов сел на пол, стащил разрезанный наполовину сапог, вытряхнул из него загустевшую кровь, перевязал как смог рваную рану.

Удалось ему это с большим трудом. Каждое движение головой вызывало ощущение карусели: то стена начнет вращаться, то потолок, то пол вдруг кренился, норовя встать на дыбы. Последствия контузии давали о себе знать.

Между собой боевики переговаривались в основном на понятном Урманову русском языке. Это его сначала удивило, но потом он понял – а на каком языке им еще общаться? Ведь среди них были люди самых разных национальностей, которых полиглотами при всем желании назвать было нельзя. А русский худо-бедно – все знали.

Из разговоров Урманов узнал, что основное здание им взять не удалось. Там все еще держались наши ребята. Но стрельбу прекратили по взаимной договоренности, чтобы дать боевикам собрать убитых. Передышка защитникам комендатуры тоже была выгодна. Патронов у них судя по всему оставалось только-только… А так – появлялся шанс продержаться. Ведь даже боевикам было ясно, что подмога уже близко.

– Живей, живей! – нетерпеливо подгонял своих соратников Анзор. – Шевэлитесь… Всэх пэресчитать по головам! Сколько пришло, столько и уйдет! Пятнадцать минут даю!

Урманов, шагая в окружении боевиков, изо всех сил старался держать равновесие. В голове было одно – только бы не упасть. Ему даже руки не стали связывать. Востроносый очкарик Геха подгонял его пинками под зад.

Вся дорога была заставлена машинами: грузовики, джипы, микроавтобусы. Боевики, разбившись по группам, стаскивали со всех сторон убитых и раненных. Тут же сортировали: убитых в один транспорт, раненых – в другой.

Урманов ловил на себе взгляды, полные ненависти. Ему хотелось стать невидимым, спрятаться, исчезнуть… Пугающая неизвестность тяжелым камнем давила на сердце. Страшное слово плен приобретало зловещую реальность. Как он завидовал сейчас тем ребятам, что были в главном здании. Как ему хотелось оказаться сейчас среди них.

– Эй, ты! – Геха ударил Урманова прикладом в спину. – Давай в машину, быстро!

Хромая, Урманов кое-как доковылял до крытого брезентом грузовика, попытался взобраться, но у него не получилось – мешала раненная нога. Тогда один из боевиков нагнулся и схватил его сверху за ворот, а Геха подтолкнул снизу руками. Урманов тяжело повалился на дощатый пол, и, подавив стон, неловко отполз от края. Геха ловко запрыгнул следом.

– Аллах акба-а-а-а-а-ар! Аллах акба-а-а-а-а-ар! – зазвучало со всех сторон.Урча моторами, колонна боевиков спешно покинула маленький поселок и под покровом тумана бесследно растворилась в поросших густым лесом горах.

Глава 4

Быстрым потоком бежит чистая прозрачная вода. Клокочет на стремнине, журчит на перекатах, несет меж каменистых берегов опавшие листья, ветви деревьев, клочья пористой пены. В тихих омутах река замирает, собирается с силами… Сквозь толщу воды пробиваются лучи солнца. В их свете видно, как стайка маленьких рыбешек, взблескивая чешуей, кормится на мелководье. А если чуть перевести взгляд и посмотреть под другим углом, то на поверхности реки становятся видны отражения облаков, плывущих по синему небу и высоких скалистых гор, нависающих над берегами. Единство воды, гор и неба символизирует вечность. Вот дети, играющие у реки… Они вырастут, состарятся, умрут. И их внуки, пройдя отмеренный им цикл жизни – тоже; и внуки внуков канут в Лету… А эти горы, река и небо – будут такими же, как сейчас. И никто из живущих не заметит в них перемены.

– Эй, ты чего, уснул?! – резкий окрик вернул Урманова к действительности. Он торопливо схватил ведро и, зачерпнув речной воды, поспешил наверх, карабкаясь по крутому, поросшему колючим кустарником склону.

На дороге стояла подвода, запряженная гнедой лошадью. Огромная металлическая бочка возвышалась позади охранника, развалившегося на передке. Урманов вылил ведро воды в открытое отверстие и снова отправился к реке. Чтобы наполнить бочку доверху, надо было сходить туда-сюда не меньше двадцати раз. Под конец он уже едва передвигал ноги.

Уже полтора месяца Урманов в плену. За это время рана его затянулась, контузия тоже почти перестала давать о себе знать. И не смотря на побои, унижения и тяжелый, изнуряющий труд, он все еще не утратил волю к жизни.

После того боя его долго везли по горам и наконец привезли на отдаленный хутор, километрах в полутора от основного поселка. Там, в огромном особняке, за высоким забором, жили больше десятка человек.

Хозяин Джамал – уверенный, неторопливый и немногословный мужчина, плотного сложения, в возрасте далеко за пятьдесят. Круглое лицо, борода, серая папаха на коротко стриженой голове… Говорил он тихо, но к его словам внимательно прислушивались. Судя по всему, он был полевым командиром.

Его жена – Фариза была моложе его, статная, черноглазая. Жили они бездетно, но у Фаризы под одеждой был заметен живот. Без сомнения, она ждала ребенка.

С ними вместе проживали еще: родная сестра Фаризы Ада – высокая дородная женщина, с пышными формами; ее дочь Саният – юная, тонкая, стройная улыбчивая девушка; сын Казбек – молодой, гибкий, черноволосый красавец, ровесник Урманова; муж Ады – Тагир – худой, усатый, немолодой уже человек с усталыми глазами и смуглым лицом, посеченным ранними морщинами. Видно было, что ему в жизни многое довелось повидать. И повоевать тоже пришлось… Левая рука после ранения, почти не действовала, три пальца не гнулись – работали только указательный и большой.

Под одной крышей с ними жили так же: Бана – спокойная, добрая шестидесятилетняя женщина, видимо тоже чья-то родня и Нанаш – лет на десять помладше, со следами увядающей красоты на когда-то прекрасном лице. Обе женщины занимались готовкой, стиркой и прочими хозяйственными делами.

В кирпичной пристройке к дому обитал Висар – седой, приземистый, полноватый, слегка косолапящий при ходьбе. Именно он давал Урманову бинт после боя, чтобы перевязать рану… Висар был здесь вроде завхоза.

Охрана проживала в отдельном строении. Иса – коренастый бритый наголо боевик и Геха – очкарик, похожий на взъерошенного воробья, были Урманову знакомы с первых часов плена. Третий охранник – непривычно улыбчивый, черноусый Шама – казался здесь самым обаятельным. Старшим над всеми охранниками был Назарбек – нервный, взвинченный, непредсказуемый. С медвежьим каким-то взглядом и схожим обличием…

Для пленных в том же дворе был выделен небольшой сарай с висячим замком на тяжелых двойных дверях. Кроме Урманова там содержались еще трое: бывший солдат-срочник Паша и двое тридцатилетних строителей – Стас и Федор. Солдата взяли после расстрела колонны, а строителей – во время налета на один из поселков, к северу от Терека.

Пол в сарае был земляной, возле одной из стен – деревянные нары. На них лежали набитые соломой матрацы, на которых пленники спали. Подушками им служили валики, скатанные из старых половиков. Кормили два раза в день. С утра давали на четверых пол буханки черного хлеба и кружку воды. Вечером к тому же рациону добавлялась миска какой-нибудь похлебки или разваренной крупы. Работать приходилось много: пилили, кололи дрова, таскали воду, копали землю, строили дома и погреба. Поднимали их ровно в шесть утра, обратно загоняли в десять вечера. Никогда еще в своей жизни Урманов столько не работал. Иногда усталость была настолько сильной, что он буквально с ног валился. Но страшнее физического изматывающего труда были постоянные унижения. Самое последнее животное имело здесь больше прав, чем эти несчастные пленники. Урманов навсегда запомнил, с каким презрением смотрела на него Фариза, когда он робко переспросил, из какого мешка сыпать корм курам. Запомнил, как кричала Ада, сотрясая все свои телеса: «Он же тупой, тупой! Недоразвитый!», когда он случайно опрокинул во дворе ведро с пойлом для скотины. Справедливости ради надо сказать, что в отличие от этих двух сестер, Бана, Нанаш и Саният относились к пленникам довольно нейтрально. И даже с некоторым сочувствием… Это так же касалось и мужчин. Не все они смотрели на них с ненавистью. Тагир, например, никогда не позволял сорвать на ком-нибудь из пленных свою злость. Так же сдержанно вел себя Шама. Хозяин дома Джамал их и вовсе не замечал. А вот остальные нет-нет, да и пробовали «поточить» на несчастных свои кулаки. И при этом не испытывали особых угрызений совести, что, мол, бить слабых и беззащитных – это неблагородно и недостойно настоящих мужчин. Нет… Били и не каялись. Но при этом у каждого имелись свои личные мотивы. Иса, например, бил просто так, без всякого интереса, просто затем, чтобы не подумали, что он слишком мягкотелый. Назарбек тоже особого энтузиазма в этом деле не проявлял: бил, чтобы боялись. Ему хотелось казаться значимым и важным. Как-никак, хоть и маленький, а начальник… Геха, похоже, мстил за свое безрадостное детство, когда ему слабому и тщедушному очкарику доставалось от своих более сильных сверстников. Висар тоже по жизни особой мужественностью не отличался, а выглядеть храбрым и отчаянным хотелось. Поэтому, при случае, своего не упускал… Казбек, тот бил пленных скорее из юношеского любопытства – посмотреть что будет, как будет… И при этом тренировался, набивал руку, чтобы поставить удар, как в кино. Раз – и противник лежит… У всех была разная мотивация. Но так издеваться над пленными, как это делал Анзор – не мог никто. Это было его призвание, особый талант… Он получал от процесса истинное наслаждение. Законченный подлец, садист по своей природе, Анзор стремился не только причинить человеку физическую боль, но и растоптать его как личность. Ему мало было заставить человека страдать и корчиться в муках. Ему необходимо было унизить жертву до такой степени, чтобы полностью подчинить своей воле, превратить в покорное, бессловесное животное. Анзор приезжал на хутор не часто, но каждый его приезд пленники ожидали с трепетом, потому что знали – добра тут не жди, он обязательно найдет повод к кому-нибудь прицепиться.

После полудня на тракторном прицепе привезли дрова – толстые, неошкуренные бревна. Пленники разгрузили их на заднем дворе. Затем двое – Стас и Федор – начали пилить эти бревна на чурбачки, а Урманов с Пашей стали колоть их топорами.

«Вжик-вжик, вжик-вжик, вжик-вжик!» – мерно повизгивала тонкая железная двуручная пила, вгрызаясь в податливое сухое дерево. Желтовато-белые мелкие опилки струей вылетали из-под острых зубьев. Свежий древесный запах приятно щекотал ноздри.

И эти неторопливые размеренные звуки, и этот особенный запах напомнили Урманову детство. Он отчетливо увидел тихую улицу на окраине города, тесно стоящие в ряд друг подле друга одноэтажные деревянные дома, ноздреватый подтаявший снег по окраинам грунтовой дороги… Отец с дедом пилят сухие березовые дрова, а они с братом откатывают напиленные чурбаки в сторону. В теплом вечернем воздухе витают запахи влажной земли, талого снега, горьковатого печного дыма. В полном безветрии тут и там роятся комары-толкунцы, издалека доносятся гудки тепловозов, стук вагонных колес. Дети играют в догонялки и их звонкие голоса эхом разносятся по округе. Скрипят и хлопают калитки, лают собаки, бодрый дикторский голос передает погоду на завтра. И огромное красное солнце медленно опускается за горизонт.

– Бунц!..

Урманов вздрогнул от резкого звука и втянул голову в плечи. Потом осторожно оглянулся назад. Это от ветра упал прислоненный к стене лист железа. Урманов облегченно вздохнул, почувствовав, как мелкая противная дрожь, постепенно успокаивается, стихает у него внутри. Нервы, нервы… За время, проведенное в плену он стал похож на маленького напуганного зверька. Любой резкий звук, любой окрик, заставлял его вздрагивать и замирать от страха. Даже во сне он не мог избавиться от этого изматывающего чувства постоянной опасности… Легко быть героем, когда тебя не бьют по голове.

Урманов поднял с земли отпиленный чурбачок, установил его на более широкий, приземистый, служащий подставкой, взмахнул колуном.

– Хлоп!

Колун с глухим звуком воткнулся в сухое дерево аккурат посередине круглого среза. Урманов пошатал его за длинное топорище, вытащил и снова взмахнул им над головой, стараясь ударить ближе к краю.

– Хлоп!

Тяжелый металлический клин тюкнулся в чурбак точно над следом от первого удара. Ни влево, ни вправо – как по линеечке. Теперь надо было ударить вниз, чтобы наметить линию, по которой чурбак будет разделен на две половинки.

– Хлоп!

Колун послушно воткнулся в ближний край круглого среза, окончательно завершив разметку. Теперь надо было бить строго по этой линии… Взмахивая и с силой опуская увесистый колун в обозначенный след, Урманов за несколько ударов развалил чурбак надвое. Затем, поставив на подставку одну из половинок, он методично начал раскалывать ее на поленья.

Сухое дерево хорошо кололось вдоль волокон и небольшие аккуратные полешки с легким треском отлетали в сторону.

Охранники Иса и Геха сидели неподалеку и тихо переговаривались между собой на своем, непонятном Урманову языке. На русском здесь, за оградой дома, говорили редко, в основном – с пленными.

Из-за дома появился Назарбек. Как обычно взвинченный, суетливый… За ним едва поспевал Тагир.

– Так, трое!.. Ты, ты и ты!.. Быстро за мной! Машина пришла, будэте разгружать.

– А я? – спросил Урманов.

– Продолжай заныматься.

Охранники ушли вместе со всеми. Присматривать за Урмановым остался Тагир.

– Сядь, отдохни, – предложил он пленному.

– Ругаться будут, если увидят…

– А-а-а, ничего, – махнул рукой Тагир. – Я скажу, разрэшил…

Урманов опустил колун и присел на свежеспиленный чурбачек. Здесь, за ветром, на солнышке было тепло. Хотя в природе уже отчетливо чувствовалась осень. Сонная оса, тяжело волоча желтое полосатое брюхо, ползала возле ног по примятой, пожухлой траве.

– Скоро зима, – сказал Тагир, потирая ладонью небритый щетинистый подбородок. – У вас там, навэрно, холодно, да?

– Да, – кивнул Урманов. – Холодно… И снега много.

– От Москвы далеко?

– Далеко.

– А я в Москве учился.

– Правда? – удивился Урманов.

– На агронома, – подтвердил Тагир. – Вэсело было… Харашо… Зачем вайна эта? Кто придумал, а?

Урманов пожал плечами. Он не знал, что ответить.

– Да-а-а, – задумчиво произнес Тагир. – Война… Она как нэверная жэнщина… Сначала манит, прельщает, а потом, забрав у тэбя все – радость, здоровье, близких – выбрасывает на обочину. Война калечит душу. И никакими лекарствами потом это не вылечишь…

Тагир тяжело вздохнул.

– Тэбе сколько лэт?

– Девятнадцать, ответил Урманов.

– Как девятнадцать? – удивился Тагир. – Я думал – трыдцать.

– Почему?

– Ты себя в зэркало видэл? Сэдой вэсь.

Урманов подумал, что давно уже не видел себя в зеркало.

– Моему Казбэку тожэ дэвятнадцать… Учиться надо парню, да куда сэйчас отправишь?

Послышались шаги и голоса. Урманов поднялся, взял в руки колун. Охранники и пленные вернулись. Украдкой, улучив момент, Павел шепнул:

– Анзор приехал.

Урманов помрачнел… Новость ему была явно не в радость. Приехал, теперь жди беды… В последнее время Анзор уделял Урманову особое внимание. С чем это было связано – трудно сказать. Но скорее всего каким-то своим звериным чутьем боевик угадал в нем внутреннюю силу, непокорность и, стремился, во что бы то ни стало сломать, превратить в бессловесную тварь, чтобы у того не оставалось ни малейших воспоминаний о том, что когда-то он был человеком.

«Вжик-вжик, вжик-вжик!» – снова сипло запела ручная пила.

Урманов поднял над головой колун.

– Хлоп!

Отколотое от чурки полено упало рядом. Он вновь вскинул колун и с силой бросил его вниз.

– Трах-х!

Урманов опешил… В руках у него осталось одно топорище. Тяжелый железный клин не попал по чурке, оказавшись чуть дальше, чем следовало, а удар пришелся как раз на топорище.

– Э-э-э-! Сламал! – почти радостно выкрикнул Геха. – Ну, щас будет тэбе!

– Там и так трещина уже была, – робко попробовал оправдаться Урманов, но бесполезно.

– Анзо-о-ор! – закричал Геха на весь двор, увидев идущего мимо бородача. – Смотри!

Анзор подошел, встал рядом.

– Что хотэл?

– Вот, топор сломал.

– Этот, что ли? – бородач ткнул пальцем в Урманова.

– Да…

– Пошли, – бросил Анзор, грубо хватая пленника за плечо.

Урманов понял – расплаты не миновать. И покорно поплелся за ним к сараю.

Внутри было темно. Анзор включил лампочку перед входом.

– Ты бэзрукий, что ли? – без предисловий начал Бородач, с силой толкнув ладонями Урманова в грудь. – Ты топор никогда нэ дэржал, да?

Урманов от толчка качнулся назад, но устоял. Понурив голову, он молча смотрел в пол, стараясь не поднимать глаза и не давать повода для агрессии. Рубашка у него на спине взмокла от испарины.

– Чего малчишь, а? Отвечай, если ты мужчина!

Урманов чувствовал, что внутри у него все дрожит. Но это был не животный страх, на который рассчитывал его палач. Это была скорее обида, реакция на унижение… Эх, дорого бы он дал сейчас за возможность врезать как следует по этой ненавистной бородатой роже! Но нельзя… Тогда уже все пути будут отрезаны, все мосты сожжены. И никогда ему уже не увидеть дома родного, близких, друзей… А так, есть хоть какая-то надежда…

– Сюда сматри! Я тэбе говорю! – Анзор схватил его за подбородок и поднял голову. – Я прэзираю вас, русские. Вы трусливые, слабые свиньи… Мы, кавказцы, мужчины, а вы – трусы… Мы будэм ваших жэнщин трахать, а вы – свечка дэржать! Ха-ха-ха!

Он рассмеялся пленнику в лицо. Урманов стиснул зубы и промолчал. Понятно было, что сейчас он натешится и будет его бить. Но если не злить, то, может, и не так сильно.

– Я сорок шесть челавэк ваших вот этими руками на тот свэт отправил. Сорок шесть… Ты будешь сорок сэдьмой.

Анзор коротко, без замаха ударил его кулаком в живот. Урманов все же успел сконцентрироваться… Было больно, но терпимо.

– Ты мечтаешь, что вернешься домой? Нэ мечтай!.. Ты сдохнешь здэсь! Здэсь!

Мотнув бородой, он ударил пленника под дых. На этот раз Урманов сконцентрироваться не успел. Резкая тупая боль в животе заставила его согнуться. Хватая воздух беззвучным ртом, он машинально сделал несколько коротких шагов и сел на пол.

– Встать, свинья! – рявкнул Анзор, пьянея от собственной власти над этим бедным изможденным пацаном. – Встать!

Урманов встал, прикрывая руками живот.

– Ты думаешь тэбя кто-нибудь здэсь защитит? – продолждал наслаждаться своим всесилием и безнаказанностью Анзор. – Не-е-е-ет… Никто тэбе нэ поможет. Никто… Ха!..

Желто-зеленое пятно вспыхнуло у пленника перед глазами и рассыпалось веером искр. Гул набатного колокола ударил в уши. Оторвав голову от земли, Урманов почувствовал во рту привкус крови. И в ту же секунду ощутил удары по телу. Анзор бил его ногами, старательно выбирая самые болезненные места. Урманов прикрывался, перекатывался с боку на бок, но все равно уберечься от всех ударов не мог. Корчась от боли, он ждал, когда истязатель устанет.

– Встать!

Держась за стену, Урманов с трудом поднялся.

– Ну, что смотришь? – бородач с упоением разыгрывал из себя супермена. – Я с тобой сдэлаю все, что хочу. А ты мне – ничэго! Понял?.. Потому что ты – дерьмо!

Эта фраза, брошенная Урманову в лицо принебрежительным, высокомерным тоном, прозвучала как пощечина.

– Я… Не дерьмо, – глядя своему палачу прямо в глаза отчетливо произнес Урманов.

– Дерьмо! – багровея, крикнул Анзор, разом потеряв все свое высокомерие.

– Нет… – твердо ответил пленник. – Я не дерьмо.Бородач застыл в недоумении. Что за дела?.. Этот избитый и замордованный пацан смеет ему перечить?! Ему, которого боятся даже соратники по оружию. Ему, который собственноручно лишил жизни десятки человек… В ярости Анзор ударил Урманова кулаком в лицо, сбил на пол и принялся пинать ногами до тех пор, пока тот не потерял сознание и не затих.