Двойной без сахара

— Я чувствую вкус малины, и как же мне нравится этот вкус.

Его губы продолжали касаться моих, и я осязала каждое сказанное им слово. Расслышать их было невозможно из-за звенящих в ушах цикад — в открытое окно врывалась вечерняя прохлада, но я не чувствовала холода, потому что огонь с щек спустился на грудь — сам, или же увлекаемый руками Шона, кто знает… Только спина еще чувствовала ветерок, но не долго. Ремень упал к моим ногам, и горячие руки ринулись под футболку искать застежку, которой не было. Мне позволили выдохнуть лишь потому, что пришлось стягивать футболку через голову вместе со спортивным лифчиком.

— Я стану кормить тебя малиной каждый день.

И я не сказала ему «да», Шон забрал его силой. Он удерживал меня губами, пытаясь отыскать, куда бросить одежду и потом, как забрать из моих рук произведение искусства, не помяв. Я отступила к дивану, и шарж накрыл его, как покрывало, которого нельзя коснуться. Но Шон и не искал, куда уложить меня. Он поднял меня в воздух, чтобы не наклоняться к груди.

— Сейчас я точно жалею, что не научился рисовать, — выдохнул он, отпуская на свободу мой сосок. Я глядела на него сверху вниз и находила все больше и больше сходства с огромным свирепым псом с моего шаржа, который приготовился растерзать меня. — Я бы нарисовал твою грудь, если ты не способна разглядеть свою красоту в зеркале.

Шон поднял меня еще выше, чтобы ткнуться носом в пупок, и я коснулась рукой потолка, чтобы не упасть. Тогда Шон рассмеялся и опустил меня на пол. Я продолжала молчать, хотя губы все это время оставались свободными.

— Лана, в чем дело?

Шон взял мое лицо в ладони и заглянул в глаза: возможно, они ему что-то говорили, минуя мое сознание, потому что он слушал их внимательно больше минуты, а потом изрек:

— Я заморозил тебя.

Похоже, я действительно дрожала, не в силах предугадать его дальнейших действий. У меня никогда не было с Полом никаких прелюдий, а те смешные потуги на секс, которые были на втором курсе «Кулька», вспоминались с горьким смехом.

Шон стянул футболку и набросил мне на спину.

— Пойдем!

Он протянул меня за руку через всю гостиную. Я шла, не спуская глаз с его затылка, и чуть не перекувырнулась через собаку, которая все время, оказывается, лежала посреди гостиной и виляла хвостом, глядя на наши игры. Шон почти пнул ее, прогоняя с дороги, но Джеймс Джойс засеменила следом, хотя могла бы догадаться, что получит по любопытному носу дверью.

Я продолжала сжимать рукава футболки у самой шеи и ждала дальнейших инструкций, хотя мои глаза и в темноте отыскали кровать. Я радовалась, что Шон не зажег лампу — пусть он чувствует, но не видит меня. И вот футболка заскользила между пальцев, и лишенная защиты спина выгнулась под натиском губ Шона. Большие пальцы, почти лапищи, быстро справились с молнией на моих штанах и, замерев на мгновение под резинкой бикини, стащили вниз все одним махом. Мне оставалось снять носки, и я спаслась от Шона на кровати. Снимая их, я глядела только в застилавший пол коврик, боясь даже в темноте разглядеть то, что мне предстояло принять в себя.

— Что мерзнешь?! Залезай под одеяло.

Шон откинул край одеяла, и я юркнула в его постель с закрытыми глазами. Боже, как же страшно! Это был новый, неизвестный доселе страх. В далекий первый раз мне, понятное дело, было страшно, но больше все же интересно. Три года с мужем было до страшного противно. Но никогда до этого момента не было только лишь страшно.

Зачем я это делаю? Лиззи нынче дела нет до проверки меня любимой, а мне Шон за даром не сдался со своей малиной. Но его тело уже было рядом, почти на мне, а уж губы точно не позволят и на минуту оторвать затылок от подушки. Резинка до боли впилась в шею, и я с трудом высвободилась из плена его губ, резко мотнув головой.

— Что? — его губы замерли на моем ухе, и барабанные перепонки заходили ходуном от его тяжелого дыхания.

— Резинка… — так же отрывисто проговорила я, закинула за голову руку, но освободить волосы не успела. Шон выдохнул мне в лицо:

— Я умею считать и помню, что у тебя опасные дни. Не хочется делить тебя с резиновым Джонни, но придется.

Он потянулся к тумбочке, загромыхал ящиком и зашуршал упаковкой, и я использовала передышку, чтобы погасить пожар ушей. Вот же дура, вообще про это забыла. Какое счастье, что волосы спасли меня от позора, а может и еще чего похуже.

— А у тебя все наготове, — буркнула я, чтобы побороть неловкость за манипуляции Шона под одеялом и за отвращение к заполнившему комнату запаху. Клубника, да? Вы шутите!

— Я готовился, как мальчишка, надеясь на удачу.

Его губы высасывали из меня воздух и заодно волю сопротивляться охватившему меня жару, когда его пальцы с сосков скользнули вниз. Тело не распознало чужих рук и предательски хлюпнуло. Он погружал в меня чуть ли не всю ладонь, точно проверял, хватит ли ему там места, и стоило матрасу скрипнуть, как меня из жара бросало в холод, но Шон оттягивал свой момент, и теперь я его уже желала, боясь сойти с ума от ожидания. Я даже отпустила на свободу руки, чтобы те наконец затащили эту борзую на меня, но даже считая каждую секунду, я пропустила момент и дернулась, как в первый раз, но мощные руки приподняли меня, не давая телам разъединиться. Жар пропал, иголки подобрались к самой голове… Что я наделала! Что? Если Пол болтался во мне, как шарик в погремушке, то этот резиновый Джонни до болезненного жжения натер все стенки. К счастью, даже спустя пять лет, тело помнило, как быстрее выкинуть из себя это чудо.

Я стиснула ноги так, что Шон едва мог шевелиться. Теперь двигалась я, с трудом сдерживаясь, чтобы не исцарапать эту огромную спину. Можно было и не считать секунды, тело само прокрутило привычную короткометражку, и я выдохнула с Шоном в унисон, едва сдержав крик свободы. Но откатилась на соседнюю подушку я не скоро и только благодаря резиновому Джонни, с которым надо было распрощаться. Ура, теперь я могла краем простыни украдкой промокнуть глаза и грудь.

— I know you didn’t come. I was too quick, sorry, — услышала я раньше, чем почувствовала на плече тяжелую руку. — By the way, thank you for not faking it. (Я знаю, что ты не смогла кончить. Я оказался слишком скор. И спасибо, что ты не симулировала.)

Я бы так и лежала к нему спиной, если бы Шон не развернул меня. Теперь я прекрасно видела его в темноте. И даже слышать наконец начала, хотя и не желала отвечать.

— Надеюсь, ты дашь мне еще один шанс?

— Нет!

Я не сумела сдержать крик и подлетела в кровати, будто ужаленная. Шон отпрянул, и я поспешила схватить его за руку:

— Это не твоя вина, — голос дрожал, но я продолжала говорить. — Я просто не получаю оргазм с мужчиной. Я должна была предупредить.

Матрас не скрипнул. Шон сидел настоящим истуканом, а я постаралась, так же тихо, натянуть на себя одеяло.

— Прости, — произнесла я едва различимо, хотя должна была кричать, настолько глубоко чувствовала вину за случившееся. Он ведь думал, что мне этого тоже хочется. А мне… Я не хотела признаваться в своих мотивах даже самой себе — я делала это не для Лиззи, а для себя, чтобы меня наконец оставили в покое — оба, и Лиззи, и Шон. Так зачем я раскрываюсь перед ним? Дура, надо было сымитировать оргазм и сказать спасибо за прекрасный вечер.

— Тебе не за что извиняться, — Шон протянул руку, но я увернулась, и он не поймал даже пряди моих волос. — Это я должен извиниться за то, что мне было с тобой хорошо, а тебе плохо. Ну, не убегай от меня, — Шон все-таки дотянулся до моей щеки и ласково погладил. Хорошо, что слез не обнаружил. — Я должен тебе оргазм, и я не живу в долг. Пожалуйста, Лана…

— Не переживай, Шон. Я в порядке…

— Нет, ты не в порядке, — перебил Шон, резко повысив голос. — Ты не легла под меня, чтобы удовлетворить мою похоть. Лана… Не отворачивайся, пожалуйста.

Но я уже уставилась в спрятанное за портьерами окно. Разлившаяся за спиной густая тишина говорила о том, что Шон не сдвинулся с места. Я забыла захватить край одеяла, и теперь меня трясло от холода и злости, что я оказалась в этой постели по собственной воле.

— Лана, ты плачешь?

До его вопроса я не плакала, но в грудь ему уткнулась уже с мокрыми щеками. Шон укрыл меня одеялом и гладил по голове, как ребенка. Я хотела успокоиться, но не могла. И он не торопил меня словами утешения, давая выплакаться.