Двойной без сахара

— Хочешь еще один урок на вистле?

Еще один? Первый походил больше на облапывание ученицы. Но раз ученицу уже облапали, может выйдет какой толк от второго. Не тут-то было!

— Ну я же говорил тебе, что нельзя грызть дудку!

Я убрала ее ото рта. Ты еще помнишь, что говорил мне?

— Прижимай будто палец ко рту. И отверстия закрывать надо плотнее. Ну вот, видишь, получается…

Я все вижу и у меня ничерта не получается. Я самая бездарная ученица, которую только можно вообразить. А тебе с детьми надо работать. Там важно хвалить за каждый чих, а меня не надо, пожалуйста. Час, убитый час жизни! Шон, ты ненормальный!

— Каждый день. Всего двадцать минут. И все получится.

— У меня ничего не получится!

Я почти швырнула дудку на пол, но под темным взглядом Шона опустила руку.

— Это неправильный настрой. На все неправильный. У тебя все получится. Все. Поняла?

После этих слов точно надо было отходить Шона дудкой. Нужна практика, да? Так вернемся в спальню! Что время зря терять и придумывать ненужное никому времяпрепровождение!

— Машина закончила стирать, — опередил Шон мое предложение.

Как вовремя! Шон предложил поставить сушилку в спальню Лиззи, чтобы та не мешалась в гостиной. Я согласилась. Туда я заходить точно не буду, и это спасет меня от лицезрения всего спектра одежды мистера Мура. Он ловчее меня уместил одежду на сушке — я-то только в России ей пользовалась… Когда-то давно.

— А теперь твой черед?

— Чего? — не поняла я.

— Ты обещала научить меня рисовать.

Отлично! Вот именно этим и должны заниматься те, кто не знают чем друг с другом заняться, кроме… И я разложила на столешнице листы с карандашами.

— Что ты хочешь научиться рисовать? — спросила я как можно нейтральнее.

— Твою грудь, — без минутной запинки ответил Шон.

И я чуть не швырнула в него карандашом. Вернее, швырнула, но это выглядело так, будто карандаш сам упал. Я подняла его с пола и захватила от раковины блюдце.

— Начинают обычно с яблока. Обведи круг, — я прижала блюдце к листу и надавила на руку Шона. — Осторожно. Не сломай грифель.

— Яблоко похоже на грудь. Давай все же начнем с груди, — не унимался Шон, и мне захотелось надеть ему блюдце на голову. — Ну, это правда, — улыбнулся он, глядя в мои злые глаза.

— Яблоко похоже на яблоко, — отрезала я, схватила новый лист и принялась чертить схемы светотени.

Шон делал вид, что слушает, но явно мечтал сжать, вместо карандаша, мою грудь. Яблоко в его исполнении меньше всего походило на фрукт, но и сосок он, слава богу, к нему не пририсовал. Даже первоклассник и тот рисует лучше. Шон Мур надо мной этот час хорошо поиздевался.

— Довольно! — заорала я и отобрала карандаш.

Шон, будто и вправду обидевшись, подпер подбородок кулаками.

— Не понимаю, почему ученики признаются тебе в любви. Ты злыдня. Тебя к детям вообще подпускать нельзя.

Хорошо, что я уже спрятала карандаши в пенал, а то бы точно ткнула ими его куда-нибудь побольнее.

— Ты не ребенок. С детьми я другая.

— Надо со всеми быть одинаковой. У меня сразу ничего не получается. Я же сказал, что учеба дается мне с трудом. Нет бы подбодрить, а ты…

Я прикрыла глаза, чтобы досчитать до десяти.

— Шон, я очень ценю, что ты сделал для меня. Я ценю твое терпение. Но я бездарная ученица и оставим это. Ты когда едешь в Корк?

— Не сегодня, — улыбнулся он. — Сегодня я учусь рисовать грудь.

Я сжала губы.

— Эрик тебе когда-нибудь говорил, что ты прекрасна, когда злишься?

— Пошел вон! — закричала я раньше, чем подумала. Да, у моего тела пока работал инстинкт самосохранения. — Пошел вон!

Шон сцепил руки под подбородком и покачал головой.

— Какая же ты красивая!

— Ты что, не слышал, что я сказала? Пошел вон!

— Не пойду. Мне здесь хорошо.

Я выдохнула и вцепилась пальцами в спутавшиеся волосы — дура, забыла расчесать, пока были влажными.

— Шон, почему ты ведешь себя, как козел?

Шон заулыбался еще шире. Что больше позабавило его, мои слова или все же вшивый домик на голове, кто знает, но мои познания в ирландских мужчинах приумножились изрядно за эти сутки, и потому я использовала ирландскую фразу в русском значении. Козел ты, Шон Мур, но, к счастью, любовь не зла.

— Я очень даже логичен, глупая русская девчонка. Мне хорошо с тобой. По-дурацки ведешь себя именно ты. Твоя серьезность пугает. Я чувствую себя профессором, у которого боятся завалить экзамен.

Я кивнула. Да-да, я очень рада дать тебе возможность почувствовать себя профессором. Жаль, для меня ты, сколько бы чечеток не отбивал, навсегда останешься водопроводчиком, высасывающим за вечер полбутылки виски или всю бутыль. Красавчик! Лучше б твой отец сделал тебя фермером. Пришлось бы каждое утро в поле ходить, пить бы было некогда. Чем вообще твой день занят? Детские книжки читаешь? Большего в твою башку все равно не влезет… Хоть бы кран, что ли. у кого сломался, и ты свалил до вечера. Два часа в постели я могу тебя вынести, но целый день нос к носу, увольте.

Хотелось выплеснуть все это на мистера Мура, но что-то сдерживало поток гадких слов. Наверное, воспитание.

— Что ты хочешь, чтобы я сделала?

— Расслабилась. Мы не на секс-тренинге здесь. Мы живые люди. Ну, попытайся хоть что-то почувствовать ко мне… Ну, вспомни «Мосты графства Мэдисон», у них было всего несколько дней, но они сумели с первого ужина зажечь друг в друге страсть. Ну, неужели я настолько хуже этого фотографа? Не поверю, что ее возбудили фотографии Неаполя из «Нэшнл Джеографик».

Шон ждал от меня ответа. А что я должна была ему сказать? Да, именно фотографии положили героя в постель фермерши. Они могли говорить о том, о чем не говорят с фермерами. А ты-то даже не фермер, увы.

— О'кей, — согласилась я непонятно на что. — Никакой больше серьезности. Ну, что делают несерьезные девочки в твоем понимании?

— Обед.

Мне так и хотелось выругаться. Шмотки я ему постирала, сейчас накормлю, потом в постель уложу. Хорошо устроился! Когда уже ты в Корк свалишь?!