Двуглавый. Книга вторая

Ну ничего себе! Прямо пауки в банке — то вместе пытались рыться в тёзкиных мозгах, то теперь один под другого копает… Да и пусть — если Хвалынцев или Чадский попытаются ещё какую пакость тёзке устроить, можно будет или Чадского на Хвалынцева натравить, или Денневитца на Чадского. А если опять скооперируются, так чёрную кошку между ними пустить тоже как-нибудь можно. От тёзки я эти свои мысли не прятал, и у него они восторга не вызвали, но и необходимость, если прижмёт, поступить именно так тоже понимал. Моя школа, чего вы хотите.

Вопросы у Чадского иссякли вместе с допитым чаем и гостеприимством, так что уже скоро тёзка секретное отделение покинул. Теперь — к Эмме, да поскорее!

Глава 21 О разоблачениях и отношениях

Встречи с Эммой пришлось, однако, подождать — целительница занималась пациентом. При других условиях дворянин Елисеев отправился бы убивать неожиданно появившееся свободное время в столовую, но ротмистр Чадский уже напоил его чаем, так что этот способ скрасить ожидание сейчас не годился. Маячить перед глазами людей Чадского, шляясь по коридорам института, ни тёзке, ни мне тоже не хотелось, так что тёзка устроился у Эммы в приёмной, от нечего делать перелистывая несколько последних номеров «Огонька», несколько небольших статеек даже прочитал — так, по диагонали, не сильно стараясь вникнуть в смысл. Но вот пациент, точнее, пациентка, дама ближе к пятидесяти годам, покинула кабинет вместе с Эммой и её помощницей — женщиной помоложе пациентки, но ненамного. Какое-то время было уделено обязательной вежливости — взаимному представлению Виктора Михайловича Елисеева и той самой помощницы, Юлии Дмитриевны Волосовой, ещё сколько-то ушло на несколько слов благодарности помощнице и объявление ей свободного времени на ближайшие три часа, и Эмма, наконец, заперла кабинет изнутри, а я, получив управление телом, накинулся на неё с выражением самой искренней благодарности…

Эмма в этот раз превзошла саму себя. Превзошла в жадности до наслаждений, бесстыдстве и неукротимости. Ох, и досталось с того сладостей тёзкиному организму, хоть под конец наших упражнений и пришлось совсем несладко! Такой вот каламбур, да. А когда мы, довольные и измотанные, развалились на диване, Эмма подобралась к тёзкиному уху.

— Виктор, нам надо очень, — на слово «очень» она сильно, насколько это было возможно при шёпоте, нажала голосом, — очень серьёзно поговорить.

— По-моему, давно пора, — подхватил я. Да, снова я — тёзка тоже успел порулить телом, но сейчас опять передал управление мне. — Но ты уверена, что стоит беседовать здесь? Может, пригласить тебя куда-нибудь?

— У тебя есть свободное время, чтобы делать такие приглашения? — что-то в словах Эммы было не так. Но что именно? — Поэтому, уж прости, но здесь, — ну точно! Её голос звучал не еле различимым шёпотом у тёзкиного уха, он чисто и явственно раздавался прямо в голове! Ну да, она же держит меня за руку! Ну я и…

— Да-да, — в том самом звучащем в голове голосе различил коротенький смешок, — это можно и так. Или ты забыл, как оно было в госпитале?

Да уж, утёрла дама мне нос… Не додумался, признаю. А она — додумалась.

— Только… — теперь в голосе женщины прорезались неуверенность и сомнение, — … только прости, но…

— Но что? — как-то не сильно такое замешательство было на Эмму похоже, даже интересно стало, что она сейчас скажет.

— Я… Я хотела бы не с тобой поговорить, — виновато призналась она. — С тем, другим, кто в твоей голове…

Приехали, блин-переблин… Мы, значит, изо всех сил скрываем нашу двуглавость, даже от мозговой атаки Хвалынцева удачно увернулись, а тут вот так запросто — бац! — и никакой тебе скрытности. Как она смогла-то?! Ладно, будем выворачиваться, по ходу дела проясняя обстановку…

— Так ты со мной сейчас и говоришь, — просто сказал я. Тёзка, отдам ему должное, и сам понимал, что в имеющихся условиях беседовать с Эммой надо именно мне, и даже не пытался вклиниться. Впрочем, я о нём не забывал и потому решил сразу обозначить даме текущее положение. — Но имей в виду, товарищ нас слышит. А если бы и не слышал, я бы ему всё потом рассказал. Ты же понимаешь, тайн друг от друга у нас нет и быть не может. И, если что, это не обсуждается.

— Да, понимаю… — не знаю, что и как она себе тут понимала но принять мои условия ей пришлось. — Тогда, может быть, всё-таки представишься? — Ага, самое время нашла приличия соблюдать…

— Елисеев, Виктор Михайлович, — а что, и представлюсь… — Да, мы полные тёзки, — предупредил я следующий вопрос. И тут же задал свой: — Как ты узнала?

— Увидела, — ответила она. — Когда Хвалынцев тебе в голову полез. Но подозревать что-то подобное и раньше стала, только не понимала, как такое может быть, потому и не верила сама себе…

— А теперь, значит, понимаешь и веришь? — съехидничал я. — Кстати, а Хвалынцев увидел? — вот это нас с тёзкой волновало больше всего.

— Верю, но всё равно не понимаю, — честно призналась Эмма. — И не волнуйся, Хвалынцев не увидел. Но он искал другое.

— А что именно? — вопрос шёл вторым по важности, вторым и был задан.

— Не врёшь ли ты своему начальству, — чего-то такого я и ожидал.

— Нашёл? — ответ я представлял заранее, но хотя бы для порядка надо было спросить.

— Нет, — ну да, так я и думал. Что ж, это, конечно, хорошо, но нарисовался и ещё вопрос, теперь уже к Эмме:

— Ты-то как до такого додумалась?

— Вы по-разному ведёте себя в постели, — ну да, всё не просто, а очень просто. Вот так они и палятся… — Я заметила не сразу, а потом никак не могла понять, в чём тут дело, но вы очень разные, и меня эта разница и будоражила, и пугала… Но больше пугало, что я не понимала, как такое возможно. Да я и сейчас не понимаю! Хотя и вижу, — признала Эмма. — Вот только… — она замялась и, как я чувствовал, продолжать побаивалась.

— Что — только? Не бойся, говори, — я подкрепил свои слова лёгкими поглаживаниями по… Ладно, уточнять не буду.

— Знаешь, Виктор, я женщина вполне эмансипированная и считаю, что в постели предрассудкам не место, но… — она снова замялась. — Но быть любовницей сразу двух мужчин… Это… Это уже… — Эмма так и не сказала, чем именно она такое считает. — Просить, чтобы меня имел только ты, смысла нет, ведь так? — спросила она. Соображает…

— Так, — подтвердил я. — Товарищ, пусть и не по своей воле, приютил меня в безвыходном положении, и я не могу отказывать ему в таких радостях.

— То есть, по-твоему, и я не могу ему отказывать?! — возмутилась Эмма.

— Ну почему же, можешь, — пошёл я на обострение, — но это будет отказ нам обоим.

Эмма отпустила мою руку и, насколько это позволяла ширина дивана, попыталась от меня отодвинуться.

— Ну вот, обидел даму зазря, — подал голос дворянин Елисеев.

— На обиженных воду возят, — не совсем к месту выдал я. Растерялся слегка, чего скрывать. Как-то не подумал даже, что для Эммы оно может быть важно.

— Такой участи она не заслуживает, — устыдил меня тёзка. Дожили, понимаешь, он меня учить будет… Пришлось, впрочем, его правоту признать. А раз так…

— Эмма, — я взял её за руку, чтобы продолжить разговор, — Эмма, прости. Что теперь поделать, если так всё сложилось?

— А никак нельзя вернуть тебя обратно? — спросила Эмма. Ага, надежда умирает последней.

— Никак, — и без того полуживую надежду пришлось безжалостно добить. — Моё тело мертво. Да и не понравилось бы оно тебе, я был совсем не молод… Уж так постараться над тобой, как в этом теле, я бы, наверное, не смог.

— Пустяки, — отмахнулась она. — Я же целительница, я бы с этим справилась. А ты можешь показать мне себя? Какой ты на самом деле… был? — выговорить, пусть и мысленно, это коротенькое, но в наших условиях ключевое слово ей было очень трудно, но Эмма всё же смогла.