Двуглавый. Книга вторая
Шрифт:
— И ведь хороший вопрос, Виктор Михайлович! — обрадовался Денневитц не то успехам своего подчинённого, не то чему-то ещё, чего я не понимал. — Но это мы обязательно узнаем, есть тут и у меня кое-какие соображения…
Поскольку выступал я от имени тёзки, то благоразумно промолчал. Не в тех чинах дворянин Елисеев, чтобы прямо просить начальство делиться соображениями. Оставалось надеяться, что Карл Фёдорович расскажет о них сам. Но надворный советник поступил хитрее.
— Подумайте, Виктор Михайлович, может, сами догадаетесь? — с хитрой улыбкой предложил он.
Так, значит. Экзамен начальство изволило устроить. Ну тоже разумно, а то, понимаешь, разошёлся молодой не на шутку, надо проверить, что это с ним — внезапное озарение посетило или и правда
— Думаю, Яковлев подкупил кого-то из людей Бакванского и тот поделился, — выложил я результат своих размышлений, но ограничиваться только им не стал. — Кстати, возможно, что и о других людях Яковлев узнавал именно так, но ему были нужны подтверждения, потому сведения о них он у Бакванского и покупал. А с генералом решил, что хватит и самого факта. Он же к его превосходительству не с шантажом пришёл, а вроде как с предложением помощи.
— Отлично, Виктор Михайлович, отлично! — обрадовался Денневитц. — Я и сам так полагаю. Все люди Бакванского сейчас у нас, вот мы у них и спросим. Только уже не сегодня.
Ну да, не сегодня. Завтра нам с Эммой ехать в госпиталь к Воронкову и Карл Фёдорович снова даёт тёзке возможность отдохнуть перед столь важным делом. Что ж, не грех такой начальственной заботой и воспользоваться…
С Воронковым в этот раз всё получилось проще. Дмитрий Антонович уже успел привыкнуть к заметному улучшению своего состояния, так что мешать нам с Эммой неуместным весельем не пытался и усыплять его нужды не было. Доктор Гольц, впечатлённый результатами нашей работы, доложил о положительной динамике в состоянии пациента и осторожно выразил надежду на самое скорое полное его выздоровление. Ну кому надежда, а кому и работа…
Занимались Воронковым мы уже по отработанной схеме, держа его руки с обеих сторон. Внутреннее зрение показывало, что пациент почти здоров, но по-быстрому посовещавшись, мы с Эммой решили завершить дело полноценным целительским сеансом, каковой и провели должным образом. Я для себя отметил, что наше с дамой мысленное общение остаётся для пациента незамеченным, хотя и ведётся через посредство его организма. Странно, конечно, но разбираться с этим будем когда-нибудь потом.
— Я бы, Филипп Андреевич, не только разрешила, но и рекомендовала больному ходить, — выдала Эмма. — Пора постепенно возвращать тело к нормальному состоянию. Но, разумеется, без чрезмерного усердия и под присмотром. А вам, — это она адресовала уже явно собиравшемуся встать Воронкову, — следует слушать Филиппа Андреевича и неукоснительно исполнять его указания. Смотрю, вы уже хотите своими ногами в палату вернуться? Это только если Филипп Андреевич позволит!
— Ну раз вы, Эмма Витольдовна, так полагаете… — доктор Гольц слегка порозовел. — Нет, больной, сейчас даже не думайте! Вот осмотрю вас как оно положено, тогда и видно будет!
Попрощавшись с Воронковым и доктором, мы покинули госпиталь с явным сознанием того, что больше сюда не вернёмся, по крайней мере, к этому пациенту. В этот раз от продолжения общения в комнате отдыха уклонилась Эмма и слегка растерянный дворянин Елисеев вернулся в Кремль.
Надворного советника Денневитца тёзка застал пребывающим явно не в лучшем настроении. В таком состоянии начальство зачастую пытается переложить свои трудности на подчинённых, это тёзка уже и сам понимал, без моих подсказок, так что на всякий случай насторожился.
— У нас опять мёртвый свидетель, — говорил Денневитц вроде даже спокойно и почти бесстрастно, но мы с тёзкой видели, что он, как бы это сказать помягче, сильно раздосадован. — Капитан Фисенко умер четыре дня назад. Есть заключение о вскрытии тела, где указано, что смерть наступила из-за последствий тяжёлых ранений, но очень уж не вовремя для нас эта смерть! Запрос на эксгумацию я подал, но мне уже сказали, что разрешения, скорее всего, не последует — подозрения мои, видите ли, выглядят неубедительно…
Да, повод для
расстройства очень даже законный. И да, умер отставной капитан очень вовремя для Яковлева и не вовремя для нас. И, чёрт возьми, третий раз да — при наличии медицинского заключения получить разрешение на эксгумацию на основании одних лишь подозрений и правда нереально.— Впрочем, это ещё не всё, — недовольно проворчал Денневитц. — Вот, полюбопытствуйте, что полиция о Яковлеве пишет.
Тёзка полюбопытствовал, а вместе с ним, понятно, и я. Вновь пришлось признать, что в теперешнем своём состоянии Карл Фёдорович находится не просто так.
Итак, Василий Христофорович Яковлев, как следовало из полицейской справки, родился в Одессе в девяносто, тысяча восемьсот, разумеется, втором году, стало быть сейчас ему сорок один год. Отец его, Христофор Ионидис, подозревался полицией в причастности к контрабанде, но до поимки с поличным дело не дошло — из очередного рейса он не вернулся. Мать, Галина Яковлева, дала сыну свою фамилию и пыталась его растить и воспитывать, причём с воспитанием у неё не очень-то и получалось. Уже в юные годы Вася Яковлев попадался на мелких кражах, с возрастом принялся скупать краденое у малолетних воришек и затем перепродавать кому получится, уже в четырнадцать лет принялся за мошенничество и весьма в этом неблаговидном деле преуспел, потому что ни разу не попадался. Полиции не попадался, а вот в преступном мире у юного мошенника гладко было далеко не всё — конкурентная борьба с такими же молодыми «ворами на доверии» пару раз приводила Яковлева в местную больницу, но он всегда говорил полицейским, что напали на него какие-то неизвестные.
Получив в конце концов нож в живот и едва после этого выжив, Яковлев почти год в поле зрения полиции не попадал, зато потом… Потом он как-то быстро пошёл в гору, и даже купил матери небольшой домик на окраине, сам же перебрался в более престижные места города, сначала снимая меблированные комнаты, а там уже и нормальные благоустроенные квартиры. Источники доходов Яковлева тогда отследить не удалось, но имелись подозрения, что он связался с «валетами», известной в одесском преступном мире, как здесь говорят, шайкой, оргпреступной группировкой, в привычных мне терминах. Занимались «валеты» много чем, не брезговали никаким способом незаконного обогащения, разве что никогда и никак не трогали церкви и синагоги, священников с раввинами, соответственно, тоже.
В общем, всё у «Джексона», как называли Яковлева в преступном мире, шло хорошо, но… Но в двадцать первом году он вдруг пропал. Вот просто взял — и пропал. Мать, пока была жива, на признание безвестно пропавшего сына умершим не подавала, полиция искала его больше для проформы, без особого усердия, зато «валеты» вели розыск исчезнувшего соучастника очень серьёзно, даже поцапались с «рыбаками», конкурирующей группировкой, подозревая, что именно они по-тихому прибили удачливого соперника. Потом, правда, «рыбаки» как-то смогли уверить «валетов», что они тут ни при чём, но Яковлев всё равно пропал, что называется, с концами. И вот, значит, через одиннадцать лет объявился…
— И как вам, Виктор Михайлович? — спросил Денневитц, едва тёзка положил прочитанную бумагу.
Попросить у дворянина Елисеева передать мне управление нашим телом и это самое управление получить много времени не заняло.
— Как мне представляется, Карл Фёдорович, — принялся я излагать, — в Москве объявился не сам Яковлев, а, скорее всего, кто-то другой под его именем. А он, кстати, пользовался в Москве какими-то документами?
С этим делом, личными документами, то есть, в здешней России дело обстоит довольно своеобразно. Всеобщую паспортизацию начали три года назад, официально завершить должны через через семь лет, но тёзке попадались сведения, что по факту паспорта получили пока лишь около двух третей населения Империи. Обязательное представление паспорта при найме жилья введено пока что в Москве, Петербурге и нескольких губерниях, но привычки его исполнять у людей нет, как нет и у властей привычки за такое наказывать.