Двуглавый. Книга вторая

Несмотря на столь недвусмысленное распоряжение, Хвалынцев появился в директорском кабинете лишь минут через пять нашего слегка нервозного ожидания.

— Как прикажете понимать ваше самоуправство, Степан Алексеевич? — не ответив на приветствие, взялся за дело Чадский.

— Да, Степан Алексеевич, потрудитесь дать исчерпывающее объяснение вашего возмутительного поступка! — поддержал жандарма Кривулин.

— А в чём, собственно дело? — Хвалынцев обвёл собравшихся недоумённым взглядом. — Что вы пытаетесь вменить мне в вину, Александр Андреевич? — обратился он к Чадскому. Тот молча протянул профессору папку, принятую от Кривулина.

— Хм, уж от вас-то, Виктор Михайлович, я такого не ожидал, — укоризненно покачал головой Хвалынцев, бегло просмотрев бумаги. — Вам же, — он обвёл взглядом остальных присутствующих, — при известных умственных усилиях было бы нетрудно догадаться, что мне лучше знать, чему и как учить своего подопечного! И что мне нет нужды спрашивать мнение тех, кто ничего в том не понимает!

— Степан Алексеевич, я отстраняю вас от… — Чадский вдруг осёкся, его взгляд остекленел, ротмистр обмяк и пустым мешком повалился на пол. Мягко так повалился, даже стука головы об пол слышно не было. Хвалынцев отступил на шаг и поднял на уровень плеч обе руки, повернув их раскрытыми ладонями в нашу сторону. Эмма и Кривулин прикрыли лица руками и тоже отступили.

Тёзкино сознание как-то резко помутнело, я еле успел перехватить управление телом, чтобы не грохнуться на пол. Хвалынцев теперь повернулся ко мне и подал руки чуть вперёд, в мою сторону. Внутренним взглядом я видел, как сознание дворянина Елисеева заполняется чем-то чужим и мерзким. Чёрт, да он же, гад, мне так тёзку угробит, а потом и за меня возьмётся!

Я успел представить стену, глухую непроницаемую стену, отгораживающую меня от поражённого сознания тёзки. Но сколько она продержится под таким напором? Силён ведь, паскуда, ох как силён!

Полшага назад, ещё полшага и я понял, что так нельзя. Дальше стены кабинета один хрен не отступлю, и это будет конец. Нет, надо не назад, а вперёд…

Легко, однако, сказать — вперёд. Сделать оказалось куда как труднее — полшага дались мне с таким трудом, будто я пробивался сквозь даже не знаю какую преграду. Нет, так тоже ничего не выйдет… А если?..

Два быстрых шага назад — Хвалынцев не успевает отреагировать на собственный неожиданный успех, а я получаю место для разгона. Шаг вперёд — и я оказываюсь в приёмной Кривулина. Да, да, получилось!

Оглядываюсь — ага, вот то, что мне нужно! Злобным рычанием сгоняю с места директорского секретаря, хватаю его стул. Изделие неизвестного мастера радует своей основательностью и массивностью, сейчас именно оно может решить всё в мою пользу.

Снова шаг, теперь обратно в сторону кабинета, и я оказываюсь прямо за спиной Хвалынцева. Руки со стулом уже подняты заранее, и я со всей злобой и ненавистью обрушиваю своё импровизированное оружие на профессорскую голову. Готово!..

Глава 25 Вопросы, вопросы, вопросы…

Надворный советник Денневитц и титулярный советник Воронков появились в Михайловском институте только часа через полтора после событий в директорском кабинете. Почему так долго, если от Кремля до Сокольников не то чтобы рукой подать, но всё равно не особо далеко? Ну, дело обычное — пока с Эммой и Кривулиным разбирались с последствиями, пока сообщили в секретное отделение, пока те осматривали место происшествия… Это ещё хорошо, что на месте был заместитель Чадского поручик Демидов, а потому в секретном отделе не случилось каких-то заминок, но всё же я успел позвонить Денневитцу даже раньше, чем до этого додумались секретчики.

К прибытию кремлёвских гостей обстановка выглядела, прямо скажем, не самым лучшим образом. Хвалынцева я, как оказалось, убил — удар стулом проломил профессору череп. Особых сожалений по этому поводу я не испытывал, а возможное недовольство начальства рассчитывал пережить с помощью Кривулина, который всё видел и был, как я ожидал, готов свидетельствовать в мою пользу, и Чадского, когда тот придёт в себя — он, как пострадавший от действий Хвалынцева, уж точно должен быть на моей стороне.

Когда я Хвалынцева, как мне тогда казалось, вырубил, Кривулин вернулся к реальности первым — как-то встряхнулся, шумно выдохнул и осмысленно огляделся. Эмма примерно так же поступила через несколько мгновений, но в отличие от Сергея Юрьевича, сразу же развила бурную деятельность. Ну, не то чтобы так уж прямо и бурную, но вполне осмысленную. Похоже, однако, что первым её желанием было броситься ко мне — то ли на помощь, то ли на шею, но я остановил её взглядом и показал, всё так же, взглядом, на Хвалынцева и Чадского. Тёзку я вообще никак не ощущал, но с этими, как мне представлялось, надо было разобраться раньше.

— Мёртв, — без особого сожаления сообщила она, едва принявшись за профессора. Кривулин, кажется, не поверил, тоже подошёл осмотреть Хвалынцева и вынужден был согласиться.

— Да, мёртв, — сожаления в голосе директора я не услышал. — Но другого выхода у вас, Виктор Михайлович, не было, — сразу изложил он свою позицию. — А с Александром Андреевичем что? — озабоченно спросил он Эмму.

Она принялась осматривать Чадского. Делала она это с видимым неудовольствием, уж не знаю, чем оно было вызвано — отсутствием сильного желания помогать не лучшему, с её точки зрения, человеку или его тяжёлым состоянием. А может, тем и другим вместе, кто знает.

— Его надо ко мне в кабинет, — постановила Эмма.

— Эмма Витольдовна, я могу вам чем-то помочь? — осведомился директор.

— Да, найдите людей, чтобы отнести его ко мне, — ответила она.

Сергей Юрьевич взялся за телефон, и через пару минут в кабинете появился поручик Демидов с ещё одним секретчиком, имя которого я не вспомнил, а ещё через неполную минуту — двое дюжих молодцов с больничной каталкой. Попытку поручика сразу начать следственные действия Кривулин пресёк на корню, напомнив жандарму, что двое человек, в том числе его непосредственный начальник, нуждаются в срочном оказании квалифицированной помощи.

Пока Чадского везли к Эмме, она взяла меня за руку, чтобы мысленно поговорить.

— Виктор, как ты? — ну да, любой другой вопрос смотрелся бы тут странно. Но приятно было, что говорить…

— Я нормально, — не знаю уж, чего она ждала, но как себя ощущал, так и ответил. — Но тёзку я сейчас вообще не чувствую, — уж говорить правду, так всю. — Однако начать надо с Чадского, — постановил я.

— Это ещё почему? — Эмма, похоже, не понимала. Ничего, сейчас и объясню:

— Чтобы поскорее избавиться от его присутствия, даже если он так и будет валяться бессознательной тушкой, — смысл тут лежал на поверхности, и как Эмма его не углядела, даже не знаю.

С Чадским попробовали поступить, как раньше с Воронковым — добры молодцы, что доставили его в кабинет Эммы, под её чутким руководством разместили ротмистра в кресле, которое она разложила на манер кровати, целительница велела им ждать в приёмной, туда же отправила помощницу, и мы уселись по обе стороны от пациента. М-да, отсутствие дворянина Елисеева сказалось не лучшим образом — Эмму я чувствовал как обычно, что она делала с ротмистром, видел более-менее неплохо, а вот состояние пациента уже намного хуже, тут мне тёзкиных умений не хватало. Спасибо Эмме, она всё это моментом обнаружила, а свои действия ещё и поясняла. По её словам, с Чадским сейчас было нечто похожее на недавние проблемы у тёзки — Хвалынцев откровенно, и, похоже, умышленно перестарался, внушая ротмистру заткнуться и не перечить. Более того, она с возмущением добавила, что полностью с собой соглашаться Хвалынцев пытался внушить Чадскому не в разовом порядке, а вообще! Да уж, совсем господин профессор зарвался, не зря я его стулом приголубил, и перестарался при этом тоже не зря. Так сказать, моё перестарание оказалось посильнее его перестарания, хе-хе…