Двуглавый. Книга вторая

Успех был, что называется, налицо, и успех оглушительный. Ага, в самом прямом смысле — когда Хвалынцев начал что-то говорить, тёзка его почти не слышал, больше угадывая, что профессор предлагает вернуться в его кабинет. С возвращением этим тоже всё оказалось не так просто — ноги тёзка переставлял с трудом, они, заразы, так и норовили зацепиться друг за друга, и дворянину Елисееву пришлось потратить немало сил, как телесных, так и душевных, чтобы его передвижение было более-менее похожим на нормальную ходьбу.

— Знаете что, Виктор Михайлович? — озабоченно сказал Хвалынцев. — Давайте, я провожу вас к Эмме Витольдовне, а ко мне вы зайдёте, когда она посчитает возможным вас отпустить.

Тёзка вынужден был согласиться, я его в том полностью поддержал. Как-то успели мы с товарищем отвыкнуть от таких побочных эффектов, мать их… Надо срочно вспоминать, чему учил тёзку Кривулин, а то так никуда не годится.

Эмму состояние дворянина Елисеева ожидаемо встревожило. Усадив тёзку в кресло, она выпроводила Хвалынцева и взялась приводить наше тело в порядок. На мой взгляд, не мешало бы и поправить тёзке разум, что-то он, пока мы сюда шли, совсем расклеился, даже управление организмом я перехватил без спроса, пусть того управления и осталось совсем чуть-чуть.

Что именно сделала Эмма и как у неё это получилось, я как-то не отследил, изо всех сил удерживая тёзку от сползания в беспамятство, но уже скоро почувствовал улучшение — мне даже удалось слегка поворочаться, устраиваясь в кресле поудобнее.

— Что Хвалынцев с тобой сделал? — Эмма воспользовалась нашей телесно-мысленной связью.

— Со мной ничего, — ответил я, — а вот тёзке моему досталось… Но я так и не понял, как это Хвалынцеву удалось.

— Помолчи пока, я попробую рассмотреть, — обнадёжила меня женщина.

Да, Хвалынцеву как-то удалось снова сделать не пойми что с тёзкиным разумом, и сделать так, что мы с дворянином Елисеевым вовремя этого не разглядели, соответственно, и не сумели противостоять, а вот как в многострадальной тёзкиной голове аккуратно и осторожно копалась Эмма, я своим разумом видел. Видел я и то, как под её воздействием сознание дворянина Елисеева постепенно прояснялось. Вот и хорошо, а то мне одному пришлось бы в этом мире нелегко.

Хорошо-то оно хорошо, но едва наш с тёзкой организм и тёзкин разум пришли в более-менее удовлетворительное состояние, Эмма устроила нам обоим самый натуральный разнос. И что толку, что нехороших слов она не употребляла и вообще старалась держаться, как подобает серьёзной, хорошо образованной и благовоспитанной даме, если она нас, что называется, унасекомила, причём абсолютно по делу?

— Вы оба чем думали? Где были обе ваши головы?! Ладно, младший из вас, ему простительно, но ты-то, Виктор, ты как опростоволосился? В прошлый раз блестяще справился, а в этот, в этот-то как осрамился?! — Эмма метала громы и молнии. — Я даже сейчас видела остатки эманаций Хвалынцева, а ты их почему не заметил?! — бушевала она.

Ну что я тут мог сказать? Правильно, ничего. Действительно, не заметил, действительно, опростоволосился, кругом виноват…

— Что, опять он пытался в наших мозгах копаться? — вот что меня сейчас волновало по-настоящему.

— Нет, я не увидела, — Эмма как-то сразу растерялась. — Если бы как в тот раз, я бы заметила…

— А что тогда? — спросил я. Но удивил Хвалынцев, козёл этакий, удивил… Что у него, хотелось бы знать, ещё в запасе есть?

— Похоже, он тебе пытался что-то убрать из памяти… То есть, твоему тёзке, — в словах Эммы ощущалось некоторое сомнение. — Подожди-ка… — я снова почувствовал её присутствие в тёзкином разуме, — да, точно. Он убрал что-то из вашего с ним разговора перед началом опытов, и так торопился, что наломал дров. Попробуй сам вспомнить, о чём вы говорили, боюсь, я уже не смогу восстановить…

Я попробовал — вроде бы получилось. Открыл воспоминания Эмме, та посмотрела.

— Он убрал из памяти свои слова про согласование опытов с Чадским, — определила она.

Та-а-к… Не зря, значит, мы с тёзкой сомневались, не было никакого согласования. Самодеятельность господина профессора, стало быть. И вот зачем ему это понадобилось?

— И твоя, ваша с младшим, то есть, слабость — последствие его воздействия, — добавила Эмма. — Почему-то Хвалынцев не стал её исключать. Может, не успел или просто ему всё равно было…

Хм, вот насчёт «всё равно» у меня сомнения появились. Не всё равно Хвалынцеву, что-то ему от тёзки нужно, раз он дворянина Елисеева всё-таки учит. Причём нужно именно по части того самого ускоренного внушения…

Ну ладно, Хвалынцеву нужно, это понятно. А нам с тёзкой? Зачем господину профессору посторонний ускоренный внушатель, если Степан Алексеевич и сам прекрасно с этим справляется? Как-то оно смотрится… Подозрительно смотрится, очень подозрительно. Уж не собирается ли он подставить дворянина Елисеева по-крупному? А что, очень на то похоже…

— Ты куда? — встревожилась Эмма, когда я встал с кресла.

— К Чадскому, — настроен я был решительно. Это был исторический шанс разрушить наметившуюся связку Чадского, Кривулина и Хвалынцева, и надо быть дураком, чтобы им сейчас не воспользоваться. То есть, конечно же, как раз и не надо.

— Я с тобой, — так, похоже не я один тут такой решительный. — Я смогу подтвердить действия Хвалынского и их последствия для тебя, — пояснила она.

Подробно описывать события в кабинете ротмистра Чадского, с тем, кто, что и как говорил, особого смысла не вижу. Докладывал ротмистру пришедший уже в себя дворянин Елисеев, затем Эмма суховато перечислила совершённые в отношении тёзки действия Хвалынцева и их последствия, после чего Чадский усадил обоих за стол, поручив изложить всё на бумаге. Ротмистр выглядел недовольным и злым, что и понятно — уж не знаю, что он там себе думал, играя в непонятные нам игры с Хвалынцевым и Кривулиным, но сейчас Хвалынцев подложил ему ту ещё свинью.

— Эмма Витольдовна, Виктор Михайлович, пойдёмте, — Чадский положил наши рапорта в кожаную папку и встал.

По коридору ротмистр шёл впереди, мы с Эммой чуть поотстали — она не поспевала за размашистым шагом разозлённого жандарма, я, получив от тёзки управление телом, подстроился под её шаги.

— Не бойся, — женщина взяла меня за руку, давая нам возможность говорить мысленно, — я смогу ему противостоять.

Дожили… Эмма меня ещё и защищать будет? Ну уж нет, кто тут мужчина, чёрт побери?! Тут же я вспомнил, что в делах паранормальных она на моей памяти ни разу не соврала, и мне даже как-то не по себе стало при мысли о том, что может уметь эта женщина и чего я о ней ещё не знаю.

— Извольте ознакомиться, Сергей Юрьевич, — Чадский протянул Кривулину, в кабинет которого мы пришли, папку. Тот раскрыл и принялся читать. По мере прочтения лицо директора Михайловского института потихоньку краснело, плотно сжатые губы, наоборот, белели.

— Недопустимо! Совершенно недопустимо! — голос директора звучал возмущённо, но тёзка ощущал его неискренность. Похоже, грозящие Хвалынцеву неприятности Кривулина только радовали.

— Степан Алексеевич? — Кривулин взялся за телефон. — Немедленно зайдите ко мне! Сей же час! Сей же час, я сказал, и никаких отговорок!