Двуглавый. Книга вторая

Разговор с Воронковым получился ещё более кратким. Из дела о расследовании покушения на себя дворянин Елисеев уже знал, что на лечебницу доктора Брянцева, где тёзка нелегально проходил обследование, московская полиция вышла по наводке начальника сыскной части покровской полиции Грекова — хитрый Фёдор Павлович отследил тёзкин звонок в Москву и по-тихому уведомил московского коллегу. Но сейчас нам с тёзкой стало интересно, почему Воронков тогда увязал обращение к доктору Брянцеву с Михайловским институтом.

— Да я поначалу-то и не увязывал, — Воронков улыбнулся. — Но за лечебницей Брянцева наблюдение установил и что некоторые сотрудники института туда часто заглядывают, увидел. Но мы тогда не посчитали это относящимся к вашему делу…

Что ж, ещё один кирпичик в обоснование необходимости внутреннего надзора в институте. Завершив поход за советами и уточнениями, дворянин Елисеев снова напряжённо занялся умственным трудом, и закончил уже за полночь. Ну это я так посчитал, что он закончил, на самом же деле с утра, ещё даже не позавтракав, тёзка взялся редактировать своё творение, поправлять и уточнять отдельные места и вообще приводить его в человеческий вид. Я, конечно, не юрист, но мне лично показалось, что тёзка сумел не только обосновать необходимость создания в Михайловском институте секретного отделения, но и сделать это безупречно с юридической точки зрения. Ни одного действующего закона его предложения не нарушали, зато несколько отсылок к законам, положения которых могли лечь в основу проекта, дворянин Елисеев вставил. Ну что хотите, юрист всё-таки, пусть пока и недоучившийся!

Оставалось только переписать всё набело и вручить Денневитцу, что внетабельный канцелярист Елисеев к обеду и исполнил.

Глава 4 О справедливости

Ох, и занятно всё-таки складываются дела у дворянина Елисеева! В университет не ходит, зато практики юридической хоть отбавляй, уж всяко больше, чем у любого нормального студента. Мало того, что подвёл юридическое обоснование под проект создания секретного отделения в Михайловском институте, так ещё и на двух судебных процессах успел выступить свидетелем — по делу Шпаковского и компании и по делу всё того же института. Получил, понимаешь, опыт участия и в открытом, и в закрытом заседаниях. Открыто проходил суд над Шпаковским и его подельниками — им всем, а заодно и их адвокатам доходчиво разъяснили под роспись, что тему использования способностей дворянина Елисеева в заседании озвучивать не следует, как и ознакомили тех и других с перечнем крайне неприятных последствий в случае нарушения этого условия. Самому тёзке объясняли необходимость сокрытия сведений о его способностях уже без угроз, благо, мы с ним и сами всё прекрасно понимали. А так всё получилось тихо-мирно — дали Шпаковскому и прочим разные срока каторжных работ за попытку ограбления банка и вооружённое сопротивление властям, даже ни одного смертного приговора не вынесли. Денневитц, правда, пояснил потом, что спускать гибель солдат и полицейских никто никому не собирается, и на каторге с кем надо обязательно произойдут известного рода случайности со смертельным исходом, но нужно же было обеспечить открытость заседания, вот власти и пошли на некоторые уступки обвиняемым…

На процессе же по делу Михайловского института, хоть главные обвинения и выдвигались по хищениям да растратам, обойтись без упоминания тех самых способностей, и не только тёзкиных, было уже никак не возможно, поэтому суд проходил за закрытыми дверями и без освещения в газетах и на радио. А поскольку именно тёзка поднаторел в юридических тонкостях описания функционирования именно этого научного учреждения, то свидетель в суде из дворянина Елисеева вышел не хуже прокурора — настолько чёткими и безупречно выверенными были его формулировки. Перекрёстный допрос со стороны обвинения и защиты тёзка выдержал легко и непринуждённо, адвокатам, несмотря на все их потуги, так и не удалось вызвать у судей ни малейших сомнений в его показаниях.

Вынесенные по делу приговоры можно было бы посчитать слишком мягкими, но тут ни у нас с тёзкой, ни у Денневитца с Воронковым возражений не нашлось. Во-первых, нет смысла посылать столь уникальных специалистов на строительно-дорожные работы, чем обычно приходится заниматься каторжанам. Во-вторых, всех, чья причастность к хищениям и пособничеству в них была доказана, суд обязал возместить казне ущерб. В-третьих, и это самое главное, способов возмещения этого самого ущерба суд установил аж сразу три: прямые выплаты в казну из собственных средств, конфискация и обращение в казённый доход имущества осуждённых в объёмах, потребных для возмещения, и исправительные работы, как выразились бы у нас, по специальности, с удержанием жалованья как в счёт собственно возмещения ущерба казне, так и в счёт пени за просрочку выплат. Что особенно интересно, были и приговоры к разным срокам заключения, как здесь говорят, в крепости, то есть в тюрьме, но их в порядке условного смягчения наказания заменили теми самыми исправительными работами, оговорив, однако, и возможность попадания в тюрьму в случае ненадлежащего исполнения работы. Такой вот триумф казённого интереса в одном отдельно взятом судебном процессе. А уж про то, что осуждённым придётся до конца жизни пребывать под гласным, то есть открытым, полицейским надзором и никогда более не светят на службе руководящие должности, я и не упоминаю, это как бы само собой разумеется.

В чём ещё мы с тёзкой, Денневитцем и Воронковым проявили полное единодушие, так это в том, что на процессе мятежников делать дворянину Елисееву нечего. Да, никто из нарушивших присягу солдат и офицеров так и не понял, как именно тогда верные престолу войска попали на обороняемую мятежниками фабрику, это их допросы, в которых, кстати сказать, тёзка принял самое непосредственное участие, показали совершенно определённо, но, как говорится, не буди лихо, пока оно тихо. «Господин Иванов» своё дело сделал, и пусть исчезнет, как и появился. И чёрт бы с ними, с мятежниками, но и гвардейцам знать истинное лицо названного господина тоже не следует. А то, знаете, была тут пара случаев, когда кто-то из офицеров лейб-гвардии Кремлёвского полка очень уж внимательно присматривались к гуляющему по Кремлю молодому человеку в мундире чиновника дворцовой полиции… То есть, пара случаев — это когда мы с тёзкой те взгляды замечали, а сколько раз такое проходило мимо нашего внимания? Понятно, господа офицеры толк в дисциплине знают, и если им сказали лишних вопросов не задавать, они и не станут, но что там эти достойные люди себе думают, кто ж их знает? Вот и оставалось нам с тёзкой следить за процессом по газетам.

Следить, впрочем, долго не пришлось — процесс вполне подходил под определение суда скорого и даже справедливого. Солдатиков, чьё сознательное участие в мятеже не доказали, отправили дослуживать к чёрту на рога, гвардейцев при этом и из гвардии выперли, а вот кто пошёл на измену не по обману командиров, а по собственному хотению, те отправились на каторгу, однако же не особо надолго. Зато изменившим присяге офицерам и парочке генералов досталось от души — всех разжаловали, лишили наград, извергли из дворянского сословия и самих, и их наследников, и это всё как дополнение собственно к наказаниям, а уж там-то если суд и проявил какую гуманность, то только в способе исполнения смертных приговоров, что вынесли обоим подсудимым генералам и половине офицеров. Все смертники отправятся на тот свет исключительно усилиями расстрельной команды, на виселицу не пошлют никого — чем, скажите, не гуманность? Половине остальных в самом ближайшем времени предстоит дорога на вечную каторгу, прочим впаяли такие срока, что ничем от пожизненного не отличаются, так, чисто номинально. Такая уж она, скорая справедливость…

Скоростью, как я полагаю, справедливость в данном случае отличалась ещё и для того, чтобы не были публично озвучены некоторые неприятные и ненужные для властей подробности. То, что мятежники хотели низложить императора, объявив его неспособным править по своему нездоровью, это ещё полбеды. То, что новым императором провозгласили бы кого-то из сосланных к чёрту на кулички великих князей, неважно, кого из двух, на целую беду тоже не особо тянуло. Но вот вскрытые в ходе следствия зарубежные связи верхушки мятежников — это уже намного хуже. Нет, сам факт таких связей в суде прозвучал, народ должен знать, что враг не дремлет, и главари мятежа готовы были продать Россию по дешёвке, но вот точные сведения такого рода к открытым не относятся, в особенности же имена. Кого-то из носителей тех имён по-тихому угробят, кого-то выпрут из страны, придётся, не иначе, дотянуться до некоторых и за бугром, но многих схватят и им светит или перевербовка, или безвестное исчезновение, хотя некоторых можно будет определить в обменный фонд — нашим людям в других странах тоже не всегда сопутствует удача. А такие дела вершатся в тишине, но никак не на публике. Поэтому для публики остаётся только справедливость по отношению к изменникам и преступникам.

И никакого, заметьте, сарказма — именно справедливость самым наглядным образом продемонстрировали эти три судебных процесса, причём справедливость не абстрактную, а самую что ни на есть прикладную. Уголовникам из шайки Шпаковского — сдержанная строгость в обмен на правильное поведение на публике и холодно-расчётливое возмездие вдали от репортёров и зевак. Нечистоплотным дельцам и халатным администраторам из Михайловского института — обязанность полностью возместить казне нанесённый ущерб и подконтрольный труд как цена возвращения к нормальной жизни. А государственным изменникам — вся строгость, на какую способно умеющее защищать себя государство. Всё, как говорится, всё по полочкам, всё и всем по заслугам.

Но справедливость, как уже вскоре выяснилось, может проявляться вовсе не только в строгости. Внетабельного канцеляриста Елисеева вызвал к себе генерал Дашевич и тёзка на собственном опыте познакомился ещё с одной разновидностью справедливости — поощрением по службе. Впрочем, это самое поощрение шло, как оно часто бывает у мудрого начальства, в паре с заметным повышением служебной нагрузки. Ну да, инициатива наказуема, сам же недавно о том говорил.

— Не буду скрывать, Виктор Михайлович, вашей докладной запиской вы приятно меня удивили, — голос его превосходительства звучал мягко и покровительственно, — и не только меня.

С этими словами дворцовый комендант выбрался из-за стола, тёзке, раз такое дело, пришлось не только сделать то же самое, но и по какому-то наитию встать навытяжку.

— Его императорское величество государь Николай Николаевич поручил мне объявить вам, внетабельный канцелярист Елисеев, высочайшее его императорского величества благоволение, каковое и заверил собственноручною подписью, — на сей раз дворцовый комендант говорил громко и торжественно, словно возвещая открывшуюся ему высшую мудрость. Адъютант в чине поручика, до того убедительно исполнявший роль мебели, подал генералу солидного вида лист бумаги, даже на первый взгляд исключительно качественной. А уж если учесть, что именно на ней напечатано роскошным, со стилизацией под старину, шрифтом, а особенно написано от руки под текстом, ценность грамоты определялась далеко не одним лишь качеством её выделки.