Двуглавый. Книга вторая

С такой характеристикой мы оба полностью согласились, спорить тут было совершенно не с чем, а потому и совсем не хотелось.

— Вы и сами-то, кстати, тоже не так уж и искренни, — Эмма Витольдовна хитренько улыбнулась, — но вы хотя бы не врёте, просто не говорите всего. Зато когда что-то сказали, верить вам можно. А мне, знаете ли, нравятся надёжные мужчины, а ненадёжные… Ну, вы понимаете. Так что ничего у меня с Николашей не было и быть не могло. Учить его, несмотря на всё это, было легко и поначалу даже интересно, но когда он отказался совершенствоваться, то и я от него отказалась.

— Надо же, не врёт, — прокомментировал тёзка. Да я и сам понимал, что не врёт. А раз так…

— Очки снимите, Эмма Витольдовна, — я постарался, чтобы мои слова звучали приказом, а не просьбой.

— Ч-что, простите? — кажется, такого развития событий она не ожидала.

— Очки, говорю, снимите, — я резко встал. — Мешать же будут, да и разбить не хотелось бы…

Женщина сняла очки и слегка дрожащей рукой положила их на стол. Вот это правильно, это мне нравилось. Выполнила первый приказ — выполнит и следующие. Но нет, не такова оказалась Эмма Витольдовна, вовсе не собиралась она вот так прямо сразу поменяться старшинством со своим учеником.

— Не здесь, — решительно отпихнула она меня, едва я распустил руки. — Пойдём…

Я не сразу сообразил, что за место наставница считает более подходящим, как она открыла незаметную дверь, сливавшуюся с облицовкой стен кабинета, схватила меня за руку и потащила туда.

За дверью оказалась малюсенькая комнатушка без окон. Ориентировалась в ней Эмма Витольдовна свободно, и включила маленький ночник сразу, без особых поисков выключателя. А ничего так, уютненько… Здоровенный диван, застеленный сложенной несколько раз льняной тканью, маленький столик с двумя массивными стаканами и откупоренной бутылкой вина, на стене вешалка с дорогим пальто и слегка старомодной шляпкой, под ней изящные сапожки, рядом с диваном тумбочка, на полу множество простых верёвочных ковриков в три-четыре слоя и ещё одна дверь, видимо, в уборную. Комната отдыха, которой сейчас предстояло стать любовным гнёздышком.

…В постели Эмма Витоль… да какая там Витольдовна, просто Эмма, оказалась той ещё штучкой. Нет, многое из того, что мы по моей инициативе проделывали, стало для неё открытием, но эти открытия её только раззадоривали, и принимала она их с неподдельным энтузиазмом, искренней радостью и чуть ли не натуральным восторгом. Кое-чем и сама она сумела меня удивить, да вот хотя бы этим самым энтузиазмом, хе-хе. Да и бесстыдная отвязанность, с которой Эмма захлёбывающимся от возбуждения голосом комментировала мои и свои действия, тоже добавляла жару нашим безумствам. Надо ли говорить, что в этот день все учебные планы, если таковые и были, отправились, скажем так, куда-то не туда? Правильно, не надо, и так всё понятно.

Тёзкин организм, давно уже лишённый радости тесного общения с женщинами, показал себя во всей красе и мощи — даже не возьмусь подсчитать, сколько раз он под моим командованием брал штурмом неожиданно крепкое и упругое тело Эммы. Да, именно так — брал штурмом, для пущей остроты ощущений Эмма периодически изображала что-то похожее на сопротивление, которое, однако, я всегда преодолевал и устраивал даме нечто среднее между наказанием за наигранную строптивость и поощрением за бесстыдный артистизм. Точно помню, что первые два раза Эмму брал именно я, а уж как мы потом с тёзкой чередовались, так и останется белым пятном в истории.

Эти буйства продолжались ещё два дня, пока рассматривалось прошение Эммы, она сказала, что больше ей пока что учить дворянина Елисеева нечему, по крайней мере до того, как она сделает выводы по итогам его самостоятельных упражнений в целительстве, и теперь настала очередь тёзки учить её. Как и раньше с Аней Фокиной, вопрос о том, где сам Витенька научился этим ужасным, в смысле ужасно приятным, вещам, мы оставили без внятного ответа — Эмма же сама признавала, что дворянин Елисеев никогда не врёт, а просто иногда не договаривает, вот и в этот раз он не договорил. Но наконец прошение вернулось с разрешающей резолюцией временно исполняющего должность директора института доцента Кривулина, и ещё один день мы позволили себе провести в разнузданных удовольствиях, а уже на следующий тёзке предстояло провести первый самостоятельный целительский сеанс.

…Пациент уже ждал. Плотного сложения господина лет сорока к нашему приходу устроили в таком же кресле, в какое Эмма посадила тёзку, знакомясь с его предрасположенностью к целительству. Каким-то прямо уж очень больным господин не выглядел, должно быть, на первый раз начинающего целителя обеспечили не самым сложным пациентом. Жаловался тот пациент на боли в животе, регулярно одолевающие после еды.

Дворянин Елисеев придвинул поближе стул, уселся, изобразил ободряющую улыбку и взял мужчину за руку, сразу подключив внутреннее зрение, как называла это Эмма. Ну да, так и есть, нелады с желудком, почти наверняка язва, хорошо, что не сильно запущенная. На всякий случай тёзка присмотрелся и к другим органам. Не напрасно — не всё у господина оказалось в порядке ещё и с сосудами, похоже, пациент не особо внимательно относился к выбору своего рациона.

Исцеление больного тёзка начал в той же последовательности, что диагностику, то есть с желудка. Мне то самое внутреннее зрение было доступно только через тёзкино сознание, но тут у дворянина Елисеева возражений не имелось, так что я тоже видел, как язву, выглядевшую белёсым с рыжеватыми вкраплениями пятном, вдруг, повинуясь тёзкиному желанию, окружили ярко-голубые огоньки, быстро слившиеся в кольцо. Кольцо начало сжиматься, вскоре на месте язвы оказалось сплошное голубое сияние, ставшее постепенно меркнуть, и, наконец, полностью исчезнувшее — вместе с язвой. Примерно то же самое произошло несколько позже с сосудами, только там никакого кольца не было, просто по ним прошёл непонятно откуда взявшийся и непонятно куда исчезнувший ярко-голубой поток, не оставив за собой ни следа болезненных проявлений. От Эммы господин получил пожелание быть более умеренным в употреблении обильно перчёной и слишком жирной пищи, на чём его и отпустили.

— Что же, Виктор Михайлович, — Эмма аж сияла от гордости за ученика, — примите мои поздравления!

— Без вас, Эмма Витольдовна, я бы так не смог, — с достоинством произнёс тёзка.

Впрочем, настоящие поздравления и благодарности нам предстояли несколько позже и совсем-совсем другие…

Глава 8 Обо всем хорошем и ни о чем плохом

Не было бабе забот, купила себе порося… Эта народная мудрость кратко, ёмко и точно описывает последствия, что потянули за собой наши с Эммой отношения. Сами-то по себе те отношения всех нас более чем устраивали. В какую-то любовь-морковь они не переходили, эмоциональная связь оставалась на уровне взаимного удовольствия, однако нам хватало и того. Мне тёзка передавал управление телом намного чаще, чем оно было с Анечкой, так что я, можно сказать, отрывался тут по полной, набирая в молодом и здоровом тёзкином теле ударные дозы приятных ощущений. От той агрессивности, с которой овладевал Эммой поначалу, я как-то быстро перешёл к более мягким способам получения удовольствий, никогда не забывая позаботиться и о наслаждении женщины. Тёзка, когда занимался ею сам, не только погружался в наслаждение, но и иногда отслеживал состояние Эммы теми способами, которым она же его и научила, и вскоре уже мог в процессе тех самых телодвижений ещё и воздействовать на неё, заставляя женщину буквально растворяться в собственном восторге. А Эмма… Эмма, насколько я мог судить, была просто счастлива, что называется, здесь и сейчас, и жила регулярным обновлением этого своего счастья.

Предавались сладким забавам мы исключительно в комнате отдыха по соседству с кабинетом госпожи Кошельной, что и понятно — водить любовника к себе домой она не горела желанием из-за одиннадцатилетней дочери, а чтобы дворянин Елисеев пригласил её к себе на кремлёвскую квартиру… Ну, сами же всё понимаете.

Но, увы, как говорил один неоднозначный персонаж из истории моего мира, [1] жить в обществе и быть от того общества свободным нельзя. Все мы это прекрасно понимали, но проявлялось это понимание по-разному, а уж те выводы, что из осознания этой не самой приятной истины мы делали, отличались вот просто разительно — в меру тех последствий, что та несвобода могла каждому из нас принести.

Проще всего тут было Эмме. Статус вдовы какого-то прямо уж очень строгого соблюдения правил общественной нравственности от неё не требовал, оценка её поведения коллегами нашу наставницу, похоже, не то что не волновала, а даже и не интересовала ни капельки, никаких обязательств в отношениях с любовником, за исключением тех, что вытекали из их связи как наставницы и ученика, Эмма Витольдовна и на себя не брала, и от дворянина Елисеева не требовала, целиком и полностью довольствуясь постельными радостями. Тем не менее, именно она первая напомнила нам с тёзкой о прозе жизни.