Двуглавый. Книга вторая
Шрифт:
— Витя, а что ты будешь делать, когда Чадский о нас узнает? — вопрос застал нас обоих врасплох. Валяемся, понимаешь, на диване, все такие расслабленные и счастливые, а тут тебе — р-раз! И от кого?! От такой же расслабленной и счастливой!
Мало того, что упоминание при таких обстоятельствах начальника секретного отделения Михайловского института выглядело, мягко говоря, неуместным, так Эмма, зараза такая, ещё и хитренько так уколола — не «если» Чадский узнает, а «когда» узнает. Обратить тёзкино внимание на этот нюанс много времени не заняло, и тёзка, задержавшись с ответом, выглядел естественно — задержишься тут с такими вопросиками…
— А он узнает? — тратить время на подбор умного вопроса дворянин Елисеев не стал.
— Непременно
Хм, секретники, значит, не секретчики. Ну да, местные языковые особенности… Мне, честно говоря, в тот момент интереснее было любоваться Эммой, а не консультировать тёзку. На самом деле решение ко мне пришло почти что сразу же, но уговорить тёзку на такое представлялось делом ох каким непростым, так что разговор с ним я отложил на попозже. Сам тёзка тоже понимал, что нам обоим надо здесь выступить единым фронтом, предварительно обсудив наше положение и планы, и потому пока решил ограничиться демонстрацией умения держать удар.
— Я подумаю, — напускать на себя в такой ситуации важный вид было бы смешно, так что тёзка тоже занялся собирательством. — Подумаю и решу. Чуть позже.
— Хорошо, — согласилась Эмма. — Но ты уж реши хоть как-нибудь. Не хочется тебя терять.
С одеванием, как вы понимаете, пришлось немного повременить…
— И что будем делать? — взялся за меня дворянин Елисеев уже в машине на обратном пути.
Что делать, что делать… Пока радовало одно — ротмистр Чадский, если я правильно понимал, всё ещё оставался в неведении относительно любовной истории, развивающейся в курируемом им учреждении. По крайней мере, именно такое впечатление сложилось что у меня, что у тёзки при заходах в секретное отделение по прибытии в институт и перед отбытием из оного.
— Есть вариант, который представляется мне единственно возможным, — начал я, — и который тебе наверняка не понравится.
— Если он единственный, то уже не вариант, — поправил меня тёзка. Юрист, что тут скажешь! — А понравится он мне или нет… Ты сначала расскажи.
— Тебе следует доложить Денневитцу о романе с Эммой, — сказал я. — И доложить раньше, чем он узнает это от Чадского.
— Ты прав, — не стал спорить тёзка. — Мне это не нравится. Совсем не нравится. Но выбора тут нет, так что опять ты прав, — на секунду замявшись, дворянин Елисеев добавил прочувствованный и не подлежащий письменному изложению комментарий, сделавший бы честь если и не боцману, то армейскому фельдфебелю уж точно.
М-да, не ожидал я, что товарищ примет неизбежное сразу, не ожидал… Думал, долго убеждать его придётся, старательно втолковывать, разжёвывать и обосновывать, а он — вот так… Растёт, что тут скажешь. Я решил перейти к пункту следующему и попробовать предугадать, как к такому известию отнесётся надворный советник Денневитц, но у меня, несмотря на все усилия, ничего не вышло — все пришедшие на ум варианты смотрелись до крайности маловероятными.
На доклад тёзка отправился, как положено — переодевшись в форменный сюртук. Что скажет Карл Фёдорович, я внятно представить так и не смог, внетабельный канцелярист Елисеев тоже, так что мы, можно сказать, отправились в неизвестность. Героический поход прямо-таки…
— Так, — надворный советник Денневитц выслушал подчинённого внимательно и погрузился в некоторую задумчивость. — Подробности мне, как вы понимаете, не слишком интересны, но… Кто начал первым — вы или госпожа Кошельная?
— Госпожа Кошельная, — не стал лукавить тёзка.
— Вот как? — удивился Денневитц. — Что же, похвально, Виктор Михайлович, что вы не хвастаетесь своей победой и не выгораживаете вашу даму, весьма похвально, — говорилось это на полном серьёзе, аж рассмеяться хотелось. Хотя, конечно, да, по здешним понятиям инициатива со стороны женщины не то чтобы принижает роль мужчины, но и не даёт ему полного права записать себе этот роман как
любовную победу. Впрочем, не так это сейчас и важно…— Вам, Виктор Михайлович, — продолжал Денневитц, — надлежит сей же час написать мне рапорт, без упоминания подробностей, понятно, и поставить на нём сегодняшнюю дату. Вам же лучше будет, что в ваше личное дело его подошьют раньше, чем уведомление из секретного отделения Михайловского института. — Заодно, — тут надворный советник плотоядно усмехнулся, — и посмотрим, как быстро они там управятся.
Мы оба слегка охренели, это выражаясь ещё сравнительно прилично, и слушали Карла Фёдоровича со всем вниманием, чтобы не упустить ни слова, если он вдруг снизойдёт до изложения причин столь неслыханной начальственной милости. Хотя, разумеется, не в одной милости тут дело — Карл Фёдорович явно усмотрел в случившемся какие-то свои резоны, которые мы с тёзкой сможем обсудить и позже.
— Вы, надеюсь, понимаете, Виктор Михайлович, что если госпожа Кошельная попытается использовать вашу связь в каких-то своих интересах, я должен буду узнать о том без промедления? — несмотря на заметную вопросительную интонацию вопросом слова Денневитца уж точно не были.
— Понимаю, Карл Фёдорович, — учитывая тему обсуждения, а также обращение со стороны начальника без чинов, тёзка удержался от привычных по кадетскому корпусу и отцовскому батальону уставных оборотов.
— Понимаете вы, хотелось бы верить, и то, что если по службе мне что-то потребуется от Эммы Витольдовны, я в первую очередь предприму необходимые для того действия через вас, — тут Денневитц обошёлся уже без вопросительного тона, хотя и сделал некий поощрительный кивок в тёзкину сторону, поименовав его любовницу по имени-отчеству.
Внетабельный канцелярист Елисеев вновь подтвердил полное понимание начальственной мудрости. Такой поворот тёзку даже устраивал — с интереса дворцовой полиции Эмме, как он полагал, вполне могли достаться и какие-то выгоды с преимуществами. Заодно, кстати, эти идеи надворного советника очень даже неплохо смотрелись как объяснение тех самых милостей. Вполне себе разумный подход — использовать любую ситуацию в интересах службы, что тут сказать?
Написанный тёзкой рапорт Денневитц отдал адъютанту для оформления должным порядком, после чего выразил желание услышать впечатления внетабельного канцеляриста от нынешнего положения дел в Михайловском институте.
— После истории со Шпаковским и вашего усердия в подавлении мятежа там, — Карл Фёдорович многозначительно воздел перст к потолку, — решено уделить особое внимание надзору за людьми, имеющими изучаемые Михайловским институтом способности, как и привлечению наиболее благонадёжных из тех людей к служению престолу и Отечеству. Прежнее состояние дел признано недопустимым и подлежащим полному искоренению.
Ага, додумались наконец. То чуть ли не в резервации загоняли в виде того же Михайловского института, а чаще вообще под лавку, теперь сообразили, что такие люди — ценный ресурс, а потому и захотели распоряжаться этим ресурсом сами, не отдавая его если уж и не прямым врагам, то вообще неизвестно кому. Ладно, как говорится, лучше поздно, чем никогда. Тёзка, кстати, имеет полное право гордиться причастностью к обоим названным его шефом причинам такой перемены, если, конечно, это именно причины, а не удачно подвернувшиеся поводы. Впрочем, гордиться тёзка вправе и в этом случае, разве что чуть меньше.
Но с гордостью пока пришлось подождать. Дворянин Елисеев поделился с начальником впечатлениями и наблюдениями, оценил назначение доцента Кривулина временно исполняющим должность директора института как правильное решение, с некоторой осторожностью оговорив, однако, необходимость и какого-то испытательного срока, и надзора со стороны секретного отделения. О самом отделении у тёзки тоже нашлись добрые слова, но Денневитц предложил повременить пока с оценкой, проверив, сколько понадобится отделению времени, чтобы прознать о нас с Эммой. Резонно, да.