Двуглавый. Книга вторая

В ходе занятий правильность этого самого выбора неизменно подтверждалась. Вот не скажу, что в развитии тёзкиных способностей случился прямо-таки какой-то скачок, нет. Не овладел дворянин Елисеев пока что какими-то новыми умениями, не развил до непревзойдённых высот старые, но именно что пока. Доцент Кривулин учил своего подопечного другому — понимать саму суть этих способностей, по крайней мере, в том её виде, в каком это представляла себе современная наука, рассчитывать свои силы при исполнении уже знакомых действий, правильно планировать сами эти действия. На третьей неделе занятий у Кривулина тёзка уже пребывал в уверенности, что в следующий раз сможет телепортировать тяжёлую технику уже без тех неприятных последствий, что тогда, при штурме завода. Я готов был с товарищем согласиться, у тёзки теперь вообще всё получалось быстрее и легче, да и у меня тоже. Разумеется, о том, что некоторые упражнения дворянин Елисеев выполняет как бы не совсем сам, мы не распространялись, да и в самом институте старались так не делать — под моим управлением тёзка упражнялся почти исключительно в Троицкой башне.

Организационная сторона обучения внетабельного канцеляриста Елисеева в Михайловском институте основной упор имела на охрану названного персонажа. В институт тёзка приезжал на служебном автомобиле, неприметной тёмно-серой «Волге». Неприметной, однако, машину сделали целенаправленно, даже местами придав ей видимость лёгкой бэушности, зато внутренности этой «Волги» у тёзки, заядлого автомобилиста, вызвали восторг, сравнимый даже не знаю с чем. Радиотелефон, форсированный мотор, усиленная подвеска, фигурные бронещитки, отделявшие кабину от мотора и багажника, броневые листы в дверях, даже стёкла, и то пуленепробиваемые. Ну, условно, конечно, непробиваемые, но одно-два попадания уж точно удержат, лишив тем самым нападающих преимущества внезапности. Запас хода, правда, маловат, но для городских условий вполне достаточный. Водитель этого тщательно замаскированного броневичка ладный белобрысый крепыш Степан Фролов числился ефрейтором лейб-гвардии Кремлёвского полка, но по факту служил в дворцовой полиции на положении бессрочно прикомандированного, а применительно к внетабельному канцеляристу Елисееву совмещал исполнение обязанностей водителя и охранника. Охранять, впрочем, своего пассажира Фролов должен был в машине и по пути от институтской стоянки до помещений секретного отделения, дальше за тёзкину безопасность отвечали именно секретчики, а на обратном пути снова водитель. Если что, дворянин Елисеев мог и сам за себя постоять, поскольку посещал Михайловский институт в штатском, то есть с родным «парабеллумом» в скрытой кобуре. Тёзку такое обстоятельство радовало, потому как форменный сюртук не давал возможности носить пистолет скрытно, да и извлекать оружие из-за пазухи было довольно хлопотно. Фролов, быстро ставший для тёзки просто Степаном, тоже на эти выезды одевался в штатское и тоже носил оружие — стандартный армейский пистолет Караваева под парабеллумовский патрон.

Мы с тёзкой, конечно, понимали необходимость охраны, но, честно говоря, что меня, что тёзку, его в особенности, такое положение потихоньку начало утомлять. Мы, правда, находили и в этом положительные стороны, иначе пришлось бы нам совсем уж тоскливо — я где-то даже был рад, что тёзку, а с ним и меня, так берегут, а сам дворянин Елисеев не прочь был бы поболтать со Степаном, распознав в нём такого же любителя и знатока автомобилей, как сам, но службу свою ефрейтор Фролов исполнял добросовестно, и на разговоры с пассажиром в дороге не отвлекался. Пару раз только удалось тёзке отвести душу в беседе с водителем, да и то, оба раза уже в Кремле по возвращении из поездки.

В здании же Михайловского института охраняли тёзку не так назойливо, хотя и вполне добросовестно. Просто там охране проще было не мозолить глаза и своему подопечному, и окружающим, что она и делала, причём весьма профессионально.

В общем же и целом дворянин Елисеев на всю катушку использовал преимущества систематического обучения, и мы с ним уже сами видели, что количество набранных на уроках у Кривулина знаний вот-вот перейдёт в резкое повышение качества имеющихся у тёзки навыков. Собственно, именно это Сергей Юрьевич с самого начала и объявил первой и главной своей задачей, а уже затем планировал приступить к освоению его учеником новых умений. Мы, ясное дело, могли такой подход только приветствовать.

Вообще, успехи дворянина Елисеева в совершенствовании его способностей особенно выигрышно смотрелись на фоне застоя в расследовании покушения на того же дворянина. Те новости, которыми хвастался титулярный советник Воронков перед началом тёзкиного обучения, и сами-то по себе оказались не сильно прорывными, и, что хуже, не получили пока что сколько-нибудь заметного продолжения.

Идея выйти на наводчика через тёзкиных университетских знакомых, как оно и ожидалось, никуда не привела. Ну вот никак, никак не получалось найти хоть какие-то точки пересечения или хотя бы соприкосновения между студентами, университетскими служащими и выявленными контактами наёмного убийцы Голубева. Единственным успехом следствия можно было бы посчитать обнаружение некоего Зенона Шавского, одного из трёх как-то связанных с Голубевым человек, которых ранее не могли найти, но нашли того Шавского в виде полуразложившегося трупа, опознать который удалось лишь по зубным протезам. Да, выяснили, что этот Шавский занимался в преступном мире посредничеством, устраивая связи между заказчиками и исполнителями, но сейчас это означало лишь то, что придётся теперь шерстить ещё и его связи. Воронков этим незамедлительно занялся, даже вышел в ходе розыска на несколько всё ещё остававшихся нераскрытыми преступлений, дела по которым передал московской полиции, но какими-то ощутимыми успехами по нашему делу похвастаться пока не мог.

К чести дворянина Елисеева стоит сказать, что не так уж сильно он огорчился, хотя имел на то полное право — затяжка со следствием не позволяла надеяться на скорое возвращение в Посланников переулок. Впрочем, огорчаться и переживать тёзке было просто некогда — мало того, что он теперь регулярно ездил на занятия в Михайловский институт, так приходилось ещё и самостоятельно заниматься по университетской программе, потому что не успеешь оглянуться, как придётся сдавать экзамены за пропущенный семестр. Да ещё и по службе хоть тёзку и разгрузили в связи с учебными делами, но полностью никто с него служебных обязанностей не снимал, приходилось и тут стараться. Правда, с обязанностями теми получилось удачно — Карл Фёдорович мудро решил поручить внетабельному канцеляристу Елисееву помогать секретному отделению Михайловского института в наблюдениях за учёными мужами этого заведения, раз уж оный канцелярист регулярно его посещает, а заодно присмотреться, что в работе того отделения можно улучшить или поменять. Одно рацпредложение тёзка с моей подачи уже выдал, а начальство приняло, так что документооборот в секретном отделении теперь несколько упростится и ускорится. Последствием, помимо начальственной благодарности, стало поручение составить докладную записку на имя генерала Дашевича с изложением введённых изменений и предложением аналогично усовершенствовать бумажные потоки между секретным отделением, дворцовой полицией и Отдельным корпусом жандармов, так что дел нам с тёзкой прибавилось, но и служебная репутация внетабельного канцеляриста Елисеева неплохо так подросла.

Да, подросла. В тёзкины апартаменты в Троицкой башне провели телефон — не награда, конечно, и даже не ценный подарок, но комфорта прибавило. По крайней мере, заказывать книги в библиотеке тёзке теперь стало проще. Но первый звонок дворянин Елисеев сделал, разумеется, в Покров. Подполковник Елисеев был на службе, зато тёзка поговорил с матушкой и сестрёнкой. В хвастовстве товарищ проявил похвальную скромность, умолчав о месте своего жительства, как и о поступлении на службу, решив, что такие новости на родных надо вывалить при встрече, чтобы насладиться их восхищением. Тем не менее заверить родных в том, что всё у него хорошо, тёзке удалось. Ну да, заговаривать зубы матери и младшей сестре он умеет, это со старшей у него такие номера не проходят. Про брата не знаю, в глубоких тёзкиных воспоминаниях копаться не стал, а в относительно свежих такого не попадалось. Ну и ладно, меня после этого телефонного разговора другое больше волновало, хотя и недолго.

Я вспомнил, как Воронков со слов Грекова рассказывал, что вечером при выезде дворянина Елисеева в Москву никто из Покрова в столицу не звонил и телеграмм не слал. Но это было установлено на городской телефонной станции и городском же телеграфе. Но что если кто-то звонил из Москвы в Покров? Отметили бы этот звонок на покровской станции? Хотя маразм какой-то, конечно. В таком случае звонящий должен знать, когда именно позвонить, а это уже по разделу ненаучной фантастики. Но почему-то перед тем, как эта мысль меня покинула, я успел сделать в памяти заметку — разобраться с технической стороной вопроса. Даже не знаю, на кой оно мне надо, но…

Тем временем тёзка продолжал учение у доцента Кривулина, старательно постигая пропущенные Шпаковским основы применения и понимания своих способностей.

— А знаете, Виктор Михайлович, — где-то к концу второго месяца занятий задумчиво выдал Кривулин, — вам, пожалуй, пора познакомиться с новыми для вас практиками. Что скажете насчёт целительства?

Тёзка предсказуемо согласился, и после занятий заглянул в секретное отделение, где ему тут же выдали справку о госпоже Кошельной, урождённой Ржеусской, Эмме Витольдовне, у каковой госпожи Кривулин и рекомендовал дворянину Елисееву учиться тому самому целительству. Дамочка оказалась наследницей польских эмигрантов, бежавших в Россию от ужасов Краковской революции, в свои тридцать четыре года успела побывать замужем за известным хирургом Даниилом Кошельным (даже далёкий от медицины тёзка о нём слышал), овдоветь, растила дочь и в данное время отрабатывала по судебному приговору исправительные работы с удержанием в казну части заработка. Начальник секретного отделения ротмистр Чадский минуты на три задумался, но всё же обучаться у госпожи Кошельной внетабельному канцеляристу Елисееву дозволил, к чему тёзка, наскоро перекусив в институтской столовой, и приступил.

В жизни Эмма Витольдовна выглядела ещё интереснее, чем в справке о себе. Невысокая, с великолепными формами, приятным лицом и пышной причёской, она смотрелась очень и очень миловидной, но то ли не сильно хотела производить именно такое впечатление, то ли как-то очень уж своеобразно пыталась придать своему облику побольше важности. Даже я заметил, что платье госпожи Кошельной, явно шитое на заказ, и шитое очень хорошо, отличалось пусть и лёгкой, но старательно подчёркнутой старомодностью, а ещё более старомодного вида очки со стёклами без диоптрий добавляли Эмме Витольдовне не важности, а скорее сухости и отстранённости. Всё это усугублялось очень уж неопределённым цветом густых волос — они были и не серыми, и не седыми, и уж всяко не платиновым блондом, но какими-то между всем этим средними.

Но уже очень скоро мы с дворянином Елисеевым убедились в том, что эти непонятные опыты с собственной внешностью на знании госпожой Кошельной своего дела никак не отражаются. К появлению ученика дама отнеслась предельно серьёзно и ответственно, и сразу же заявила ему, что есть два вида целительства, и первая её задача — определить, какой из них тёзке доступен.

Честно говоря, когда Эмма Витольдовна определила способности, проявленные тёзкиной старшей сестрой и Николаем Михальцовым, как «низший вид целительства», мы чуть не выпали в осадок. Надо же, Ольга заживила серьёзную рану, избавила подругу от вирусной инфекции, тот же Михальцов вылечил отца от печёночных колик, уж не знаю, как это называется по науке, и нате вам, пожалуйста — низший вид! Однако же, когда госпожа Кошельная принялась говорить о высшем виде, нам обоим пришлось согласиться с тем, что целительство в исполнении Ольги и Николая действительно стоило отнести к виду низшему.