Дьявол в музыке
Шрифт:
Когда фейерверк закончился, МакГрегор задержался у перил, наблюдая, как гуляки выплывают на озеро в лодках. Одни мечтательно плыли, куда глаза глядят, другие смеялись, пели, пили и звали друзей. Порой возникали ссоры, но они ограничивались потрясанием кулаков и руганью – до драк не доходило. МакГрегор давно заметил, что в мелочах итальянцы куда больше лают, чем кусают.
Его развлекало зрелище того, как развлекаются местные. Конечно, это неподобающий способ отмечать религиозный праздник. Лёгкий южный ветерок, что донёс запах серы с места,
Он огляделся в поисках других гостей. Кестрель уже был внутри, писал своё письмо – МакГрегор видел его в окне библиотеки, где горела лампа. Франческа и Валериано ушли прогуляться по саду. Маркеза и Карло сидели чуть в стороне, у маленького прямоугольного пруда с лилиями в центре террасы. Гримани придвинул стул к одному из фонарей и читал отчёты. Донати сидел рядом у перил и наслаждался звуками озера – смехом, песнями, ритмичным плеском вёсел – не меньше, чем МакГрегор – их видом.
– Кажется, вы очень довольны, - пробормотал доктор на очень плохом миланском.
– Прощу прощения, - извиняющимся тоном проговорил Донати, как будто виноват был его слух, а не язык МакГрегора, - я не разобрал.
Подошёл Карло.
– Позвольте мне быть вашим переводчиком.
– Благодарю, - МакГрегор продолжил на английском. – Меня всегда удивляло, как вы постоянно остаётесь в хорошем расположении духа, тогда как все остальные из вас двух минут не могут быть чем-то довольны.
– Остальные слепые старики? – с улыбкой уточнил Донати. – Я думаю, я меньше жду от жизни и потому больше наслаждаюсь тем, что получаю. Кроме того, я чувствую себя полезным – моей музыкой, моими уроками. Я не одинок – молодые певцы ищут у меня наставления и одобрения. Конечно, я не так счастлив, как вы. Даже в Италии учитель пения нужен меньше, чем врачеватель.
– Но… - МакГрегор замолк в смущении. Но какое значение имело то, что подумают о нём эти люди? Он вернётся в Англию и больше никогда их не увидит. – Иногда я думаю, что станет со мной, когда я буду слишком стар и немощен, чтобы работать.
– Я думаю, до этого дня ещё далеко, - заверил его Донати, - но когда он придёт, это будет значить, что в Божий промысел больше не входит ваша работа в этом мире.
– Но почему Божий промысел сделает меня бесполезным?
Донати мягко улыбнулся.
– Быть может, потому что он хочет сделать вас ближе к себе, и не может привлечь вашего внимания иным образом.
Со стороны береговой тропинки появилась фигура. МакГрегор не мог сказать кто это, пока пришелец не ступил под свет фонарей, стоявших вдоль перил.
– Вам что-нибудь нужно, маэстро? – хмуро спросил он.
– Нет, Себастьяно, всё в порядке. Иди в деревню, развлекайся.
– Я лучше отработаю пение.
– Конечно, если хочешь. Но ты усердно трудился прошлые недели. Ты заслужил праздник.
– Я лучше отработаю пение, - твёрдо повторил Себастьяно.
Донати покачал головой.
– Делай, как хочешь.
Себастьяно ушёл.
– Здесь он не очень счастлив, - объяснил композитор МакГрегору и Карло. – Он привык
к жизни в городе. А его возлюбленная осталась в Павии.– Это тяжело для юноши его лет, - сказал доктор.
– Да, - согласился Донати, - а её муж так ревнив, что она боится писать.
МакГрегор покачал головой, скорбя над нравами этой страны.
– Почему он не мог найти девушку, что не была бы замужем?
– И погубить девственницу? – спросил поражённый Донати.
– Нет, нет! – запротестовал МакГрегор. – Жениться на ней!
– У него нет денег, чтобы жениться, - ответил композитор.
– Значит, он мог бы воздерживаться, - проворчал МакГрегор, - как ваши священники.
Карло только рассмеялся.
– Кто вам такое сказал?
Изнутри донёсся голос Себастьяно:
All’idea di quel metallo
portentoso, onnipossente…
Снова дуэт из «Севильского цирюльника», который Себастьяно отрабатывал с того мига, как приехал на виллу. МакГрегор уже знал, о чём там поётся – цирюльник Фигаро учил графа Альмавиву, как замаскироваться под пьяного солдата, чтобы проникнуть к дом к Розине, в которую граф был влюблён. Себастьяно пел партию Фигаро и играл на пианино партию Альмавивы.
– Вы думаете, он сможет добиться успеха, маэстро? – спросил МакГрегор.
– У него многообещающие способности, - ответил Донати. – У него тёплый и гибкий голос, он умеет трудится, и у него есть темперамент.
– Темперамент? – уточнил доктор.
– Стойкость, целеустремлённость, тщеславие. Мужество, чтобы отстаивать своё мнение перед театрами и соперниками, скромность, чтобы иметь дело с покровителями и публикой. В сравнении с Орфео… - голос Донати смягчился, - у Орфео был более приметный голос, но не темперамент. Совсем нет.
– Che invenzione, che invenzione prelibata! – пел Себастьяно. Мысль прекрасна, нет сомненья!
– Когда-то мне это нравилось, - заметил МакГрегор, - но когда неделю слышишь это каждый вечер…
– Тише! – встрепенулся Донати. – Слушайте!
МакГрегор прислушался. Сперва в ушах звучало только проклятое «Che invenzione, che invenzione». Но потом у него перехватило дыхание. Кроме бойкого баритона Себастьяно он разобрал и другой голос – высокий и прекрасный. Кто-то пел партию тенора.
Себастьяно замолк. Остался только тенор, но лишь на мгновение. Потом всё началось снова, но уже в по-другому – пылко, маняще, томно:
Un’aura amorosa
Del nostro tesoro
Un dolce ristoro
Al cor porgera…
МакГрегор, Донати, Гримани, Карло и маркеза слушали как загипнотизированные. Себастьяно появился на террасе и встал рядом с учителем. Доктор поискал взглядом Кестреля и увидел его фигуру на балконе библиотеки – свет очерчивал силуэт. Джулиан смотрел направо, вдоль фасада виллы, в сторону южной террасы. МакГрегор понял, что пение доносится оттуда.