Дьяволы

— Полагаю, у тебя... есть вопросы. — Герцог Михаил осторожно вошел.

— Парочка. — Она уставилась на него деловито. — Первое: это все из-за постельных дел?

Он расхохотался. — Нет. Боже, нет. Ни в коем случае.

— Ладно. Хорошо. — Она старалась не показать облегчения. Теперь не придется торговаться насчет условий, если б это оказалось "тем самым".

— Я твой дядя, Алекс. Искал тебя очень долго. — Он шагнул ближе. — Теперь ты в безопасности.

— В безопасности... — пробормотала она, едва сдержав шаг назад. Слово "безопасность" смущало ее даже больше, чем "можно войти". Богатый дядя, возникший из ниоткуда, чтобы рассказать, какая она особенная. Слишком хорошо, чтобы быть правдой — и то слабо сказано. — Вы правда герцог?

— Да, хоть... временно без герцогства.

— Небрежно. Потерять герцогство.

— Его украли. — Он приблизился еще. — Ты что-нибудь знаешь о политике Восточной Империи?

Она могла бы прочитать лекцию о политике трущоб, но Восточная Империя казалась другой планетой. — В моем образовании есть пробелы...

— Слышала об императрице Феодосии Благословенной?

— Конечно, — солгала Алекс.

— У нее было трое детей. Ирена, Евдоксия и... я.

— Ваша мать была императрицей?

— Твоя бабка была императрицей. Великой. После ее смерти корону должна была получить старшая сестра Ирена, но младшая, Евдоксия... — он отвернулся, голос дрогнул, —...убила ее и узурпировала трон. Началась гражданская война. — Он уставился в огонь, качая головой, будто та тяжелела от сожалений. — Война, голод, раскол между церквями Востока и Запада... Великий город-крепость Троя сгнил изнутри. Слуги Ирены тайком вывезли ее младенца-дочь в Святой Город, под защиту Папы. Но девочка потерялась в пути. Я долго верил, что она мертва. — Он поднял взгляд на Алекс. — Ее звали Алексия.

— И вы думаете... это я?

— Я уверен. Родимое пятно на шее, цепочка... — Он указал на звенья, виднеющиеся под меховым воротником.

Она прикрыла шею рукой. — Она ничего не стоит.

— Ошибаешься. Скажи... на ней есть половинка монеты?

Медленнее некуда она вытащила цепочку. Половина медной монеты, отполированная годами трения о кожу, болталась на конце, ее зубчатый край поблескивал. — Откуда вы знали?

Он достал из-под воротника свою цепь, и Алекс застыла, увидев вторую половинку. Михаил приблизил свою монету к ее — края идеально совпали, словно их разрезали вчера. Одна монета.

— Это дали тебе в день, когда ты покинула Трою. Чтобы не осталось сомнений, кто ты. Но я узнал тебя сразу. — Его улыбка стала мягкой, искренней, почти заставив ее поверить. — Даже с рыбой в волосах и синяком на горле. Ты вылитая мать.

— Я... — Алекс сглотнула. — Не помню ее...

— Она была лучшей из нас. Всегда храбрая. Уверенная. — Он взял ее руки — здоровую и перебинтованную — в свои. Ладони большие, теплые, и, подавив желание вырваться, она почувствовала странное успокоение от их прикосновения.

— Послушайте, — хрипло сказала она, — я не знаю, как быть принцессой...

— Я хочу, — перебил он, — чтобы ты... была собой.

Алекс сомневалась, что он повторил бы это, знай ее получше. Но Галь Златница говаривала: «Не мешай лоху наступать на грабли», а он сейчас уставился в пол, так что она позволила ему продолжать.

— Неделю назад я узнал: Евдоксия мертва. Без особой скорби для мира. Говорят, яд. Или неудачный эксперимент... последний всплеск колдовской гордыни...

— Колдовской? — скептически хмыкнула Алекс.

— Неважно! Трон пуст! — Взгляд Михаила вспыхнул. — Пора тебе вернуться.

— На трон?

— На Змеиный Трон Трои.

На первой встрече он назвал ее принцессой. На второй предложил императрицу. К чаю, глядишь, объявит ангелом, а к ужину — богиней.

— Ты должна увидеть Трою, Алекс! — глаза его горели. — Колонна, воздвигнутая колдуньями-инженерами древнего Карфагена! Выше облаков, бросает тень на весь порт! На вершине — Висячие Сады, краше любых грез, орошаемые водами горных источников через Великий Акведук!

Он взял ее за плечо, жестом рисуя картину:

— Базилика Ангельского Явления возвышается над зеленью, полная паломников, жаждущих узреть реликвии Крестовых походов! А дворец... Фарос! Величайший маяк Европы, на вершине — Пламя Святой Наталии, сияющее как звезда, ведущее детей Трои домой! — Он развернул ее к себе, держа за оба плеча. — Наш дом, Алекс!

Она моргнула. Все в ней — выстраданное годами на улицах — кричало: «Пиздит!». Но разве бывала ложь столь... роскошно нелепой?

И все же она здесь. В Небесном Дворце. Впервые за недели — в тепле. С гребнем дороже ее жизни. В мантии, стоящем ее головы. А этот тип... черт, звучит убедительно. Уже кажется, будто он и правда герцог. Уже почти верится, будто она и правда... Алексия.

Михаил опомнился, отпустил ее. — Понимаю, это... слишком. Страшно. Но я буду с тобой на каждом шагу.

— У меня никогда не было... семьи... — Она сама не поняла, правда это или роль. Идеально. Лучшая ложь — та, в которую веришь.

— Прости, что искал так долго. Я... терял надежду. Дай все исправить. — В его глазах блеснула влага, и она сочла уместным ответить тем же. Печальных воспоминаний у нее хватало.

— Постараюсь. — Она всхлипнула, смахнула мнимую слезу, изобразила робкую улыбку. Довольна собой.

— Большего не прошу. — Он вытер лицо рукавом. — Нужно действовать. Тебя представим кардиналу Жижке! Она поможет. Скоро, Алекс, мы вернемся домой!

И он улыбнулся — уже без тени неуверенности — и вышел, закрыв дверь.

Алекс уже не раз слышала, где ее «место». В тюрьме. В сточной канаве. В неглубокой могиле. В аду — зависит, кто спрашивает. Удача такого масштаба наверняка таила лезвие за пазухой, но какие у нее варианты?

Она была должна Папе Коллини вдвое больше своей стоимости (если оценивать ее щедро), и это еще не все долги. Она заняла денег у Королевы Треф под грабительские проценты, чтобы обыграть в карты Малютку Сьюз, но та оказалась искуснее в жульничестве. В итоге Алекс осталась должна и Сьюз (которая отрежет ей нос), и Королеве Треф (которая лишит ее коленных чашечек), и Папе Коллини (который заберет зубы с пальцами, а узнав про остальные долги — заодно и глаза).

Большое спасибо, но нахуй.

Какие бы сомнения ни глодали ее насчет всей этой принцессовской авантюры, она подоспела идеально. Она сыграет роль, выжмет все возможное, а когда запахнет жареным — кинет «дядечку» где-нибудь на кривой дороге в Трою и сменит имя, как перчатки.

Людей надо выжимать, как апельсины, — учила Галь Златница. Выдави соки, а сморщенные шкурки выброси без сожалений. Люди — это ступеньки. Перекладины на твоей лестнице. Иначе однажды проснешься с чужими следами сапог на спине.