Единственная. Твоя

Закусив губу, Варвара решительно сделала шаг прочь от дома.

Не идет любый добром? Ему же хуже! На аркане приволочет!

И Варвара бегом припустила к своей цели.

Глухая тьма прятала тропинку от сердитого взгляда. Путала дорогу, но девушка знала, куда ступить, чтобы не провалиться в спрятанную под ковром травы топь. От капища с идолами потянуло могильным холодом. Пробрало до костей, зарождая в груди сомнение — а надо ли? Может, отказаться и унять жар тела с другим? Любой свободный от клятв мужчина кротким голубем в руки ведуньи впорхнет, заботой и нежностью окружит. Хоть красавец из их селений, хоть городской…

— Нет! Его хочу! Люблю! — выкрикнула навстречу грозе.

Играючи оборвала сладкий дурман искушения и только быстрее побежала.

Небо ответило ей глухим рокотом. Сверкнула первая молния, озаряя все вокруг тревожным отблеском. Гневались Боги, указывали на ошибку, только ошибки никакой нет! Она — веда, и может сама своей судьбой вертеть как хочет. А другая… нет никакой другой, и точка.

Небольшая полянка с полукружьем черных камней раскинулась перед глазами, словно только и ждала ночной гостьи.

Три высоких да два поменьше — словно черная ладонь тянулась из-под земли щепотью.

А в ней подношение. Деревянная миска, почерневшая от жертвенной крови.

Дождь хлестнул по плечам ледяными струями. Каждая капля — как удар хлыста.

«Одумайся, девка. Не гневи Богов…» — шептал в ушах голос наставницы-матери.

Но Варвара лишь отмахнулась. Кто успел — тот и съел! А то, что ему на роду написано — это исправит одним махом. Лучше прежнего наворожит! Боги такому плетению судеб лишь порадуются!

В темноте блеснул острый серпик и, не морщась, она вспорола ладонь. Прошлась пятерней по каждому камню, несколько капель в чашу уронила. И только после сжала кулак, останавливая кровь. Склонила голову и тихо зашептала лишь одной ей ведомые слова.

Гроза ворчала, огрызаясь острыми вспышками молний. Раскатами грома пыталась перебить молитву, но веда гнула свое. И далеко-далеко ей жалобно вторили нити судеб, путаясь в совсем иной узор».

Варвара тряхнула головой, отгоняя воспоминания.

Ну… Любушка, чтоб тебя разорвало, да по лесу растащило. Явилась все же. Приползла гадиной городской. Не сиделось на заднице ровно. Свербело отчий дом повидать. Хорошо же! Как бы поперек горла не встало.

Дитя беспокойно толкалось, словно требуя повернуть обратно. Внизу живота тянуло, а за подол цеплялись кусты черники.

Той самой, которую медведь указал. Скотина мохнатая.

А по ее все равно будет! Клятва получена, ребенка она быстро справила — как знала, что торопиться надо. Так уж не хотелось брюхатой ходить, но решилась и на это. Теперь никуда ее муженьку не деться. А другая… Другая пусть мимо бежит, по лесу ночному… Авось шею себе свернет!

Деревья расступились, являя ту самую полянку с черными камнями щепотью.

Варвара выхватила из-за пояса серпик, и кожу вспороло лезвие, выпуская жертвенную кровь.

Глава 10

— А потом он мне ягоды показал, представляете? — голос сорвался на шепот.

Любава путалась в рассказе, как школьница, и каждую минуту ждала, что Рада покрутит у виска. Еще бы! Мало того что медведь не тронул, так кроме этого чернику собрать помог и обратно привел!

— Он дрессированный, да? — совсем замялась и принялась отлеплять тесто от пальцев. — Наверное, дрессированный — смотрит осмысленно очень!

Про то, что пахнет, как Данияр, рассказывать не стала. Вот это точно лишнее.

— Да он и есть человек, — скупо обронила Рада.

Комочек теста шмякнулся на стол:

— Человек?!

— Ну да. По нашим сказаниям медведи — лесные люди. Родня они славянской крови, самая ближняя. Давным-давно каждый из нас мог обернуться зверем да на косолапых лапах побегать, а потом люд измельчал. Завелись в человеческих сердцах грешки темные, пакостливые. Как сорная трава изгадили вольный дух, да светлые помыслы. Самых достойных из нас Святобор оставил в медвежьей шкуре, остальные…

Рада вздохнула.

— …остальные как в награду могли получить возможность обернуться медведем. Но доказать надо было. Силу свою проявить, чистоту. Редко такое случалось…

Любава головой покачала. Легенда, конечно, красивая, да кто же в нее поверит? Видимо, тут всё проще, и медведь действительно обученный. Они же смышлёные такие — даже в цирках выступают.

— А что на празднике будет? — перевела тему. — Прыжки через костер?

— Напрасно улыбаешься, — хмыкнула Рада. — Думаешь, поди-ка, дурни прыгают ради забавы? Пламя, зажжённое волхвом, иное проклятье изведёт, ворох тяжких мыслей отгонит и сердце радостью напитает. Светлые боги радуются празднику, а их радостью земля русская полнится. Дышать начинает. Жить как надобно. Искры костра касаются любой открытой добру души. Будь она хоть рядом, хоть за тысячу верст.

Любава вздохнула. Ясно — прыжкам быть.

— А ещё?

— Ещё хороводы, гадания разные. Девушки и парни половину свою искать будут.

— Как?

— Венки на воду пустят, чьи рядышком поплывут, с тем и по жизни идти надобно.

Глупости! Из-за каких-то венков парочкой ходить… И все же звучало интересно. Любава с удвоенным пылом принялась лепить пирожки. Надо сходить. К тому же Дарья обещала принести платье, которое «ну вот как раз». Про медведя Любава ей так и не рассказала, а Дарья почему-то не спрашивала о долгом отсутствии.

— А расскажите ещё что-нибудь, — попросила Раду. — Почему здесь почитают Святобора и Девану, а не… ну… Перуна?

Рада опять хмыкнула:

— Каждому месту — свой покровитель. Мы люди лесные, корни народа славянского. Берем крепость вековых кедров и щедрость земли русской и отдаем это далёким листьям, тем, кто родился в городах и за границами наших земель. Наш зов живёт в людских душах, но иные давно оглохли от звона монет и льстивых речей. Такие как лишенные живительного сока ветви — сохнут да чернеют. Умирает в них благословение наших богов, тухнет искорка, ведущая в светлый Ирий. И когда приходит время смерти, слепая их душа бродит тенью среди живых, не имея сил вернуться в лоно великого Древа под крыло Рода. Ужасны их мучения, им нет нигде покоя…

Любава слышала, затаив дыхание. Голос Рады лился полноводной рекой, наполняя воображение живыми образами. Она словно сама видела усохшие, обугленные, как спички, фигуры, слонявшиеся в каменных джунглях городов. Они раздевали кривые рты и слепо шарили истончившимися руками, будто пытаясь найти дорогу, но брели все не туда.

— А что, им не помочь никак? — прошептала, обмирая от жалости и ужаса. Так страшно было наблюдать эти потерянные в пространстве и времени фигуры. Каждая секунда для них — вечность, наполненная болью одиночества и страшной, тяжёлой, как Вселенная, тоски.