Эхо в Крови (Эхо прошлого) - 3

"Чтобы в ней жить,"- сказал он, улыбаясь - но его выдала хриплость изуродованного голоса. "Когда тебе понадобится место, где спрятаться."

Она мягко сомкнула на ракушке пальцы и вздохнула.

Роджер не был мелочным. Никогда. Он не уехал бы в Оксфорд - она не без удовольствия вспомнила, какое лицо было у Энни, когда та потрясенно прокомментировала: в Англию!
– просто, чтобы ей досадить.

Так что уехал он по какой-то определенной причине; несомненно, что-то в их стычке его задело - и это ее немного беспокоило. Ему приходилось бороться со многими вещами, с тех пор, как они вернулись. Как и ей, разумеется: болезнь Мэнди, принятие решения о том, где им жить, все мелкие детали перемещения семьи в пространстве и времени - они прошли через все это вместе.

Но были вещи, с которыми он сражался в одиночку.

Она выросла единственным ребенком в семье, так же, как и он; она знала, что бывает, когда вы слишком много времени предоставлены самому себе и живете в собственных фантазиях.

Ну и черт с ним - если бы то, что творилось у него в голове, не поедало его прямо у нее на глазах; и если он ей ничего не рассказывает, тогда это либо что-то, что он считал слишком личным, чтобы с ней поделиться - это ее раздражало, но жить с этим она бы смогла,- либо то, что по его мнению, было слишком тревожным, или слишком опасным, чтобы с нею этим делиться, и она даже понятия чертова не имела, что это такое!

Пальцы крепко вцепились в ракушку, и она специально их расслабила, пытаясь успокоиться.

Она слышала, что дети наверху, в комнате Джема. Он что-то читал Мэнди - Колобка, подумала она. Слов она отсюда не слышала, но сказать могла точно - по рифмам, которым вторили возбужденные крики Мэнди: "Вуф! Вуф!"

Не было смысла их прерывать.

Времени у нее было достаточно, чтобы позже сказать им, что этой ночью папочка будет отсутствовать. Может, они и не стали бы беспокоиться, если бы она сама отнеслась к этому более прозаически; он никогда их не покидал, ни разу - с тех пор, как они вернулись; зато, когда они жили в Ридже, часто уходил с Джейми или Яном, на охоту. Мэнди этого уже не помнит, а вот Джем...

Она собиралась войти в свою студию, но вдруг обнаружила, что пересекла холл и скользнула в открытую дверь кабинета Роджера. Это была старинная "комната для разговоров"; комната, где ее дядя Иен годами занимался делами поместья - как прежде ее отец, в течение короткого времени, и как перед ним ее дед.

А теперь здесь был кабинет Роджера.

Он спросил, не хочет ли она взять эту комнату себе, и она сказала - нет. Ей нравилась маленькая гостиная через зал, с ее залитым солнцем окном и тенями старинных желтых роз, осенявших эту сторону дома своими цветами и ароматом. Кроме того, она просто чувствовала, что эта комната - с ее чисто выскобленным деревянным полом и удобными, истертыми временем полками, - самое мужское место в доме.

Роджеру удалось здесь отыскать один из старых сельскохозяйственных гроссбухов, за 1776 год; тот притаился на самой верхней полке; под изношенной тканью переплета скрывались терпеливо и тщательно собранные мелочи жизни на ферме Хайленда: четверть фунта семян серебристой пихты, козел для вязки, шесть кроликов, тридцать мер семенного картофеля... неужели это написал ее дядя? Она не знала, никогда не видела образца его почерка.

Со странным трепетом она спрашивала себя - что, если родители вернулись обратно, в Шотландию - и сюда?

Удалось ли увидеться Яну и Дженни снова; и что, если ее отец сидел - или будет сидеть?
– здесь, в этой комнате, у себя дома, обсуждая дела Лаллиброха с Яном.

А ее мать? Из того немного, что Клэр об этом рассказывала, она знала, что с Дженни они расстались не лучшим образом; и еще Брианне было известно, что ее мать часто об этом грустила; когда-то они были близкими подругами. Может, все еще можно было исправить?

– возможно, они все и исправили.

Она бросила взгляд на деревянную шкатулку, надежно припрятанную на верхней полке, рядом с амбарной книгой, и свернувшейся перед ней маленькой змейкой вишневого дерева.

Она порывисто схватила змейку, находя утешение в ее гладком изогнутом тельце и комическом выражении на мордочке, словно оглядывавшейся назад, через несуществующее плечо. И невольно улыбнулась в ответ.

"Спасибо, дядя Вилли," - шепнула она и почувствовала, как в ней пробежала какая-то необыкновенная дрожь. Не страха, не холода - но что-то вроде восторга, только тихого. Узнавания.

Она так часто видела эту змейку - в Ридже, а теперь здесь, где она была сделана впервые,- что никогда не думала о ее создателе, старшем брате своего отца, умершем в возрасте одиннадцати лет. Но он тоже был здесь, в этом создании его рук, в этих комнатах, которые его знали и помнили.

Раньше, когда она навещала Лаллиброх - в восемнадцатом веке, - там, на площадке второго этажа висел его портрет - небольшой, крепкий рыжеволосый мальчуган стоял, положив руку на плечо младшего брата, голубоглазого и очень серьезного.

Где же он теперь, интересно?
– думала она. А другие картины, написанные ее бабушкой? Один автопортрет, который она сделала, каким-то образом оказался в Национальной Портретной Галерее - она непременно должна взять детей с собой, в Лондон, чтобы его увидели, когда немного подрастут... но все остальные?

Был еще один, на нем очень юная Дженни Мюррей кормила ручного фазана, у которого были нежные карие глаза ее дядюшки Иена - и, вспомнив это, она улыбнулась.

Это было правильно. Приехать сюда, привезти сюда детей... домой. И не имеет значения, если им с Роджером придется немного похлопотать, и даже повздорить, чтобы найти себе место в этой жизни. Хотя, возможно, говорить за Роджера она не должна, подумала она с легкой гримасой.

Она снова посмотрела наверх, на шкатулку. Ей хотелось, чтобы сейчас ее родители оказались здесь - они оба,- и она могла бы рассказать им о Роджере, спросить их мнения. Не то, чтобы она искала совета, до этого еще не дошло.... Честно говоря, то, чего она хотела, думала она - просто получить у них подтверждение того, что она все сделала правильно.

С горящими щеками она, встав на цыпочки, потянулась и сняла с полки шкатулку, чувствуя себя виноватой в том, что не стала дожидаться Роджера, чтобы поделиться с ним следующим письмом. Но... ей так хотелось, чтобы сейчас рядом была ее мать.

Она взяла сверху первое письмо, то, на котором было написано материнской рукой:

Офис L'Oignon,

Нью-Берн, Северная Каролина, 12 апреля 1777

Дорогая Бри (и Роджер, и Джем, и Мэнди, конечно же),

Мы перебрались в Нью-Берн без серьезных (major) инцидентов. Да, так и слышу, ты подумала - Майор?

И это сущая правда - на дороге, к югу от Буна, на нас напала парочка потенциальных бандитов. Учитывая, что им, вероятно, от роду лет девять и одиннадцать соответственно, и вооружены они были исключительно древним колесцовым мушкетом, который разнес бы их обоих на куски, если бы им удалось из него выстрелить, никакой особой опасности мы не подверглись.

Ролло выскочил из фургона и сбил одного из них с ног, после чего его брат бросил пистолет и дал деру. Однако ваш кузен Ян его догнал, и за шкирку приволок обратно.