Экс на миллион

— За петуха ответишь! Ты бы еще меня голубым назвал, — громко выкрикнул я прямо в ухо терпиле с меня ростом.

— Эй, эй! — тут же запричитал Пузан. — Обиды не было, ты чего? Петух, по-нашему, — пять рублей. Спрячь Черкеса, спрячь!

Упс! На лицо лингвистический конфликт отцов и детей[1]. Но не извиняться же за ошибку?

— А, по-нашему, петух — это педераст.

— Маргаритка, что ль? Ты, паря, даешь! Никто тут и не думает, что ты туза харишь. А вот в том, что по музыке ходишь, практически уверены. Неспроста тебя под красный галстух взяли. Давай-ка успокоимся и поговорим ладком.

— Можно и поговорить. Только изъясняйся понятно, Пузан. Мне ваш воровской жаргон не понятен от слова «вообще». Что за красный галстух, львенок и прочие несуразности?

Оттолкнув громилу, я на виду у всех вытащил ножны, медленно вставил в них свой Боуи, выложил его на стол, устроившись снова на табурете. Пальцы лежали на рукояти, а так я был сама любезность и паинька. Точно таким же снова стал Пузан. Душка, а не человек, когда захочет. Он вернулся за стол и более чем доброжелательно пояснил:

— Ну коль желаешь и дальше поиграть в свою игру, так тому и быть. Взять под красный галстух — горло перерезать. У тебя же есть шрам, не соврал студент? — я кивнул, подтверждая слова Пузана. — А львенок или грач — это богатый купчик, кого нацелились малость пощипать. Наш человек бурчил… — я закатил глаза в потолок. — Хорошо, хорошо. Завязал знакомство с компанией молодых богачей. Ждали его сигнала, чтобы навестить квартирку на Тверской. А тут ты нарисовался и все карты нам спутал.

Оба-на! Выходит, Бодрый — обычный наводчик, втиравшийся в доверие к Робкому. Ничего не скажешь: шустрый вьюнош! Какие еще сюрпризы от вас ждать, господин Беленцов?

— Чем же я вам помешал? Наоборот, помог.

— Поясни.

— Проще пареной репы. Отправляйтесь на квартиру к Мудрову под видом мебельных грузчиков. Скажите, что вас прислали неоплаченную мебель забрать. И выносите все в чистую. Хозяин и не трехнется, — выдал я как на духу, нисколько не наступая на горло своей совести. Мудров только рад будет, если его от мебелей избавят. Еще что прихватят? Ну-так усушку-утруску еще никто не отменял.

— Прокатит? — уточнил Пузан у Беленцова.

— Запросто! — восторженно воскликнул Бодрый. — Говорил же я вам, товарищ Пузан, что Командор — отчаянный человек и с головой дружит. Очень полезный…

— Ты свои эсеровские штучки про товарищей оставь для ваших явок, — одернул его главвор. — А на хазе изволь выражаться по-человечески.

Оба-на второй раз! Выходит, Беленцов не просто запутавшийся юноша, а из этих — из революционеров? Чего тогда позабыл среди воров? Или, как говорят умные люди, не спрашивайте женщину, сколько ей лет, а юношу — на какие живет доходы?

— А говоришь, что не вор, — упрекнул меня Пузан. — Раз украл — навек вором стал.

— Я не вор. Я солдат.

— Митрич? — удивился Пузан и, заметив мое удивление, поправился. — Дезертир?

— Вроде того.

— Хорош солдат, да плащ хапун; шинель — постель, шинель и кошель, а руки — крюки: что зацeпил, то и потащил; с постоя хоть ложку, а стянет за ножку, — выдал скороговоркой легкий на язык Пузан. — Темная ты лошадка, солдат. Темная, темная… Сделаем так. Пока мы дельце не провернем, поживешь тут, в Зарядье. Тут тебя никто не тронет.

— Да я и не против, — кивнул ему в ответ. — Могу и на подольше задержаться. Мне без документов и податься некуда. Долго ждать-то придется?

— Кого? Паспортов? Поддельный сварганят быстро. В Каменщиках бланков полно, и мастеров, умеющих из медного пятака печать соорудить, хватает. Закинем маляву — за три дня управимся. А вот с линкой все не быстро. Есть прикормленные писари в управах и правлениях из соседней губернии, за немалую денежку выпишут тебе настоящий паспорт, подобрав подходящего по приметам пропавшего мещанина или мужика. Но пока до них наш запрос дойдет, пока они почешутся… Месяц ждать придется.

— Каменщики — это что?

— Губернская тюрьма.

— Что, прямо в тюрьме виды на жительство мастрячат?

— В ней, в родимой. Гостиница, — хмыкнул Пузан. — Не желаешь туда заселиться?

Я грозно нахмурился.

— Шучу, шучу, солдатик. И не шучу. Тебя нужно клифту сменить. Наряд твой. Очень ты в своей шляпе будешь тут выделяться. И в городе тебя шпики на раз срисуют. Долго пробегал на свободе-то по Москве?

— Недели не прошло, как прибыл.

— Странно, — искренне удивился Пузан. — У легавых глаз наметанный. Войлошников, начальник сыскной полиции, своих-то людишек научил, на чем таких, как ты, гастролеров прихватывать. Приняли бы тебя на улице, свезли на вокзал, да и посадили бы на поезд.

— Бог миловал. И я, повторяю, не гастролер. Просто беспаспортный.

— Ну вот и сиди в Китай-городе как мышка.

… Решить вопрос с моим благоустройством воры поручили Изе. Молодой чернявый парень, еще и двадцати годочков не стукнуло, он терся среди блатных, наметив себе уголовную стезю. Был пока на подхвате, входя в так называемую шпану.[2] Как и его лепший кореш-однолетка, коренной русак Изосим, откликавшийся на Осю и чем-то неуловимо похожий на своего дружка, хоть был шатеном и в плечах покрепче. К нему-то на квартиру и повел меня худой шустрый еврейчик. Осина родня промышляла тем, что держала «заводиловку» для беспаспортных воров и сдавала комнату с шикарным видом и богатыми возможностями.

— Окно прямо на боевой ход Китайгородской стены выходит. Если облава, уйти можно влёгкую, — нахваливал мне фатеру Изя, как заправский квартирный маклер.

— Стреммар в день! — объявил Ося цену за «козырную» комнату, сквозь заплеванные окна которой с трудом угадывался крепостной путь на свободу.

(На всякий случай уточню: это не уровень земли, а боевой ход того самого фрагмента Китай-городской стены, которая уцелела до нашего времени. Послереволюционное фото)

Хата как хата, нора в человейнике. Узкий пенал со скрипучей расшатанной койкой. Стол небольшой. Вешалка к стене прибита. Рукомойник деревенского типа. Жить можно. Я и не к такому привык за годы солдатчины. Может, и дорого, но цен я, один черт, не знаю.

— Он по фене не курсает, — извиняющимся тоном пояснил Изя. — Но дядя серьезный. От него сам Пузан маленько струхнул. Он же и поручил нам присмотреть за гостем.

— 30 копеек, — почтительно разъяснил мне Ося. — За эти деньги вам и постирают, и белье поменяют, и в лавку сбегают. Осилите?