Экс на миллион

— Почему нечистая? — заинтересовался я, ожидая очередного городского перла, и не прогадал.

— А как ж-с? В лесу есть леший, в воде — водяной, в доме — домовой, а в городе — городовой! — водила сплюнул трижды через левое плечо и накинулся с попреками на своего коллегу, мешавшего проехать. — Куды ты прешь, деревня?! Понакупят разрешений, а ездить по городу не умеют! Тебе, сиволапый, не пролетку, конку доверить нельзя! По прямой поедешь — и тут заплутаешь! Тормози, тормози, гад!

— Да он головой тормозит! — поддержал я своего извозчика.

— Думаешь? — «Ванька» сперва не понял, но потом разулыбался. — Точно! Головой скорбные. Измельчали людишки. А зимой с ними вообще беда.

— Почему!

— Так в деревне делать нечего, вот они и прут сюды скопом.

— А Москва не резиновая!

— Да ты, барин, голова! — еще больше растянул рот в улыбке извозчик. — О! Гляди-гляди, умора!

Он показал мне на празднично украшенную карету, меж колес которой мелькали ноги пассажиров.

— Эх, свадьба-свадьба, мещанское горе! Доэкономились! Жениха с невестой везли, да пол провалился. Вот пассажиры и бегут, — он захохотал на всю улицу, перекрыв своим смехом даже пронзительный скрип железных колес.

Помимо забавной уличной сценки мне было на что посмотреть. Город бурлил. Непрерывно двигался поток транспорта — пролетки извозчиков, телеги ломовиков, вагоны конки и трамвая, несуразного вида автомобили и непривычной конструкции велосипеды. К последним «Ванька» относился с усмешкой, а вот «моторов» откровенно побаивался.

— Гудят так, что лошади на дыбы встают! Пьяницы!

— Неужто пьяными за руль садятся?

— Так кто ж в трезвом уме в этакую страхолюдину полезет? — искренне удивился мой извозчик.[1] — Так что им прямая дорога в «монопольку». Вон, видишь, стоят сорокомученики, — он ткнул пальцем в сторону длиннющей очереди в казенную винную лавку, торговавшую водкой.

Водка водкой, но не одной «монополькой» жила Москва. Торговля процветала. На каждом углу магазин, на каждом фасаде — реклама. Кричащая, броская, да не одна, а с первого до последнего этажа, даже на брандмауэрах. Простые объявления, вывески и яркие красочные картины, выполненные с изяществом и вкусом или без оного — в стиле модерн или а-ля лубок. «Последние новости из Парижа: шелковые и шерстяные материи для визитных, бальных туалетов, костюмов и пальто». «Конфекцион, М. и И. Мандль», «Папиросы Дядя Костя. Собственный магазин т-ва Кузнецкий Мост», «Кладовая галантерейных товаров, специально перчаток, галстухов и чулочных товаров»…

«Мне бы приодеться, — поглядел я с досадой на обшлага своих брюк и потертые штиблеты. — Придется в ноги Антонину Сергеевичу поклониться!»

— Скажи-ка, любезный, где в столице разжиться одежой поприличнее, но чтоб не обманули?

— Не местный, что ль? — сразу сообразил ушлый «Ванька». — Это тебе, барин, «дешевку» нужно поискать.

— Дешевку?

— Так у нас испокон веку прозываются распродажи по бросовым ценам. Конечно, главная — перед Рождеством. Но и сейчас найти можно. Ежели какой магазин сгорел, а хозяин его получил страховку, то объявит «распродажу по случаю пожара». Тут уж не зевай. А на Старую площадь лучше носа не суй. Там самые злодеи работают. Зазовут внутрь и так закружат, что сам не заметишь, как купил втридорога ненужную тебе дрянь. Хотя… Может, и побоятся с тобой связываться. С такой комплекцией прямая дорога в охотнорядские молодцы. Если, конечно, имеется привычка к сквернословию. Ребята там все, как на подбор, кровь с молоком, а лаются так, что покойника разбудят. И подраться со скубентами большие любители.

— С кем, с кем? Со студентами, что ли?

— С ними. С демонстрантами. Вот не живется им спокойно. Вчерась своими глазами видел, как толпа на толпу месилась, а городовые ни сном, ни духом. Народ — как на лектрических проводах подвесился. Дергается народ. Чего, спрашивается, все хотят? Свобода, свобода… Далась вам эта свобода. Насмотрелся я на свободных. Особливо на тех, кто по ночам из рестораций возвращается. Едут савраски, мокрые до пят.

— Савраски?

— Саврасами без узды зовутся у нас детишки купчиков, любители кутнуть. С жиру бесятся, черти. Все б им скандальчик учинить. Красные фраки на себя нацепить, выписанные из Парижу. Или еще какую шалость выдумают. Вот на кой ляд им вином друг друга поливать? Или взять лихача да не заплатить ему ни копейки. Ты-то, барин, не из таковских? Расчет честь по чести у нас выйдет?

— Не сомневайся! Деньги есть.

— Ну, гляди. Ужо подъезжаем.

Коляска двигалась по Пречистенскому бульвару, похожему скорее на границу между городом и дачной местностью. С одного края мостовой — высокие дома, с другого, за кованой оградкой — разросшиеся деревья, вылезающие на проезжую часть своими ветками. Между их кронами, на противоположной стороне бульвара, степенно проплывала двухэтажная конка с империалом.

Пролетка свернула на Пречистенку. Недолго повизжала ободами по мощеной улице и свернула в переулок.

— Всеволожский! — радостно воскликнул извозчик. — Тебе, барин, какой дом нужон?

— Дом доктора Плехова.

— Так вона вывеска аптеки и дохтора.

И действительно. Двухэтажный длинный дом украшала вывеска «Складъ аптекарскихъ товаров Н. Чекушкинъ и Ко», а рядом примостилось небольшое объявление: «Доктор А. С. Плеховъ. Внутреннiя болез. желудка, кишекъ, крови и обмъна вещ. Прием: 9–12 час. у. и 5–7 веч.».

… Молодая м-м Плехова, Антонина Никитична, урожденная Чекушкина[2], страдала от извечной московской болезни. Не от язвенных колик, как можно было бы подумать, узнав о роде врачебных интересов ее мужа, а от всепоглощающей скуки. Сытой, откормленной на молочных продуктах дачного сезона в Пушкино, бездетной скуки, требовавшей чего-нибудь дерзновенного, чего-нибудь резкого, сокрушающего устои. Вроде замены самовара на дорогущую кофемашину из Италии за неимоверные десять тысяч рублей или участия в революционных митингах под красными флагами в пользу учредительного собрания. Появление в доме неожиданного пришельца с родины мужа внесло известный заряд электричества в ее воображение. Последствия себя ждать не заставили. Этот день своей жизни она запомнила надолго.

Но обо всем по порядку.

С супругой Тоней Антонину Сергеевичу повезло. Женщиной она была фигуристой, лицом приятной, нравом незлобливым, хоть и взбалмошным. И с достойным приданным. Вдовый папенька ее держал аптеку на первом этаже, в которую пустил, потеснившись, зятя с амбулаторным кабинетом. А жило объединившееся на профессиональной и родственной основе семейство на втором. Удобно! Никаких транспортных расходов. И место многим на зависть. В арбатских переулках хватало страждущего небедного люда, готового расстаться с золотыми червонцами ради провизорского товара или консультаций по поводу запоров, газов и прочих желудочно-кишечных неприятностей. Хоть и столица, но Москва, бывало, баловала, нередко поставляя покупателям откровенную дрянь или продуктовый фальсификат. Со всеми вытекающими последствиями. Так что семейство Плеховых-Чекушкиных не бедствовало, хотя, конечно, не могло позволить себе ни собственный модный самобеглый экипаж, ни смутившую душу Антонины Никитичны итальянскую кофеварку от миланца Луиджи Беццера[3].

Мое сообщение о происшествии в Плеховской усадьбе доктора возбудило не на шутку. Выслушал меня накоротке, уточнил, как меня звать-величать. Представил супруге и, отмахнувшись пока от денег и портфеля с документами, умчался на телеграф, чтобы организовать перевод брата из Липецка в Грязи, где и условия лечения, и врачи были на порядок выше.

Антонина же Никитична, угостив меня кофе, который она предпочитала чаю, затеяла подробные расспросы о событиях с Максимом Сергеевичем. С каждой новой деталью ее глаза загорались каким-то инфернальным блеском. Когда я подошел к самому финалу, она вскочила с мягкого дивана и заметалась по комнате. Нужно признаться, зрелище было приятное глазу. Нынешняя мода наловчилась подавать дам в весьма выгодном ракурсе. Длинные струящиеся элегантные платья очень этому способствовали. Как и высокие прически, размером с Эйфелеву башню.

— Если вам, Василий, оказалось по плечу противостоять толпе сорвавшихся с цепи мужиков, то вы в состоянии мне помочь в одном деликатном деле, — я поиграл бровями, давая понять, что все возможно в этом мире. — Понимаете, со мной давеча случилась неприятность. Я отправилась на Мясницкую пробрести ведро спирту за рубль восемьдесят копеек…

У меня отвалилась челюсть.

Правильно считав мою реакцию, м-м Плехова залилась смехом, который ей очень шел. Хороша была чертовка, черт ее побери!