Экс на миллион

Тут кто-то некстати вспомнил про сад «Аквариум», принадлежавший все тому же Шарлю Омону (показания расходились в отношении того, кто виноват и что с ним сделать). Рассчитавшись с «Яром», двинули на лихачах в центр. Как проникли далеко за полночь на территорию сада, никто не помнил. Не хватало и важных деталей в повествовании о попытке штурма беседки с аквариумом и битве с ночными сторожами. Видимо, мальчиков именно тогда и накрыло. Они зачем-то начали носиться по ночным тропинкам, и чем больше прибегало на шум городовых, тем им становилось веселее. В общем, всех как-то переловили и доставили в управление участка. Запихнули в камеру до утра.

— Вот увидите, — уверял меня Робкий, — утром примчится сам месье Омон и будет долго извиняться. Ему с нами сориться не с руки.

— И много ль просадили за день? Эээ… за ночь… За две ночи…

— Черт его знает!

Я внимательно — мне так показалось — вгляделся в окружающие лица. Не орлы! Как-то мне сложно было представить, что вот из этих мажорчиков вырастут будущие поручики Голицыны и корнеты Оболенские. «Налейте вина» — еще куда не шло. Насчет «раздайте патроны» — это точно не про них. Черт возьми, ведь из-за таких «пшютов» и будут красные рвать белых. Но я им не нянька.

Неожиданно мои мысли круто изменили свой курс. В бурлящем потоке хаотичных мыслей проскочила одна, которая показалась мне перспективной.

— Не вас ли, буйны молодцы, прозвали саврасками без узды?

— Нас! — восторженно завопила камера.

— Да, мальчуганы! С развлечениями у вас явный напряг! Нету настоящего размаха. Нету праздника для души.

Возмущенный гул стал мне ответом. Но кое у кого замелькал в глазах разгорающийся огонек надежды. У Робкого и Бодрого — точно. У других — со скрипом.

— А ну цыц, золотая рота![5] Ща я вас научу свободу любить! Выпить еще есть?

Десяток рук тут же протянул в мою сторону разнокалиберный набор серебряных фляжек. Я алчно осмотрел сию выдающуюся коллекцию. Выбрал ту, что побольше. Приложился.

— Опять коньяк! Ну что тут поделать?! Ладно, салаги, слушай сюда! У меня вопрос: кто из вас мотался по пассажам в обнимку с ведром спирта, а? Молчите? Ну-ну! Я вот с утра прогулялся. Для разминки. Но это все цветочки!

— Научи, батька, как правильно жить! — грохнула камера. Больше всех усердствовали Робкий и Бодрый, жавшиеся поближе ко мне и сцепившиеся вместе как шерочка с машерочкой.

— Научить?

Я задумался. В голове замелькали кадры из просмотренных молодежных комедий.

«Это не то. Это не поймут. Это технически неосуществимо. А вот это в тему. И это».

— Начнем с песни, господа арестанты! С самой правильной песни всех времен и народов настоящих русских кутил. Она называется «Моя бабушка курит трубку». Запоминайте слова и мотивчик, недоросли! Погнали!

[1] Чек-лист — это пожелание кухни к залу, какой продукт чаще предлагать посетителям. До революции, если верить воспоминаниям официантов, переизбыток той же осетрины в закупке встречался сплошь и рядом. И, понятно, осетрина была «второй» свежести.

[2] Смирновская настойка «Нежинская» производилась исключительно из рябины из села Невежино Владимирской области. Убрав две буквы, Смирнов спрятал в названии источник поставки эксклюзивного сырья. Махинации с продукцией от Дюпре описаны В. А. Гиляровским, Дядей Гиляем, в его книге «Москва и москвичи».

[3] В российском законодательстве не было статьи за уклонение от уплаты ресторанного счета. Рестораторы постоянно жаловались и даже подали в 1906 г. специальную петицию в Городскую Думу с требованием защитить их бизнес от «уклонистов».

[4] Российская полиция перевесила револьвер на левый бок лишь в 1914 г., когда в ее ряды начали вливаться обстрелянные на фронте офицеры.

[5] Вася по незнанию употребил выражение, означавшее в начале XX века совсем другое. «Золотой ротой» называлось воровское сообщество и профессиональные нищие («золоторотцы»). Но «савраски» поняли его правильно.

Глава 5

Когда сам черт не брат

Частного пристава Пречистенской полицейской части все откровенно достало. Он устало и монотонно диктовал, а я, высунув от усердия язык, послушно царапал самопиской бумагу:

«В управление московской сыскной полиции. Я, нижеподписавшийся, даю настоящую подписку в том, что мне объявлено, что я занесен на контроль в число лиц, замеченных в непристойном поведении на улице, и что лица, производящие безобразия на улицах, высылаются из столицы в административном порядке…»

— Записали? Теперь следующее добавьте: «Ввиду сего обязуюсь впредь вести себя чинно, ничем не нарушая течение уличной жизни». Отчего вы с ошибками пишете? В конце слова «нижеподписавшийся» следовало использовать «и десятеричную»…

— Я, как свободная личность, отвергаю яти, еры и десятеричные «и»!

— В печенках у меня сидят эти свободные личности! Дайте мне волю, я бы вас всех таких «свободных» на месяц в крепость отправил. Вы разве сами не видите, что вокруг творится?

Я повесил буйну головушку, послушно изобразив раскаяние.

Изобразив? Как бы не так! Мне и вправду стало очень стыдно. Какой-то сюр, и я в его центре. Знал бы пристав про все мои подвиги последних трех дней, подпиской бы не отделался. Вот спрашивается, чего меня, как Остапа, понесло? Что кому хотел доказать? В бешеном марафоне учиненных «бритыми затылками» безобразий, в котором я играл первую скрипку, не было никакого смысла. Кроме одного: возможно, мне требовалось встряхнуться, примирить самого себя с происходящим и с тем, что вот-вот случится…

«Что ты врешь себе-то, Вася? — внутренний судья был беспощаден. — Просто признайся, что загулял, загудел, слетел с катушек. Или… Или я поддался общей атмосфере? Это же какая-то занемога вокруг, всеобщее помешательство! Буря! Пусть сильнее грянет буря! Ага! Грянет, ожидайте».

… На простор речной волны не выплывали, а выносились с диким ревом моторные лодки — Васьки Девяткина челны размером в 29 футов. Бензиновые четырехтактные «Лесснеры» завывали на повышенных оборотах. Три длинные лодки, способные вместить 12–15 человек, неслись вперед, в сторону Воробьевых гор, практически пустыми. Стартовала первая на Москва-реке скоростная гонка на воде без применения мускульной силы.

Лучи солнца рассыпали бриллиантовые брызги на расходящихся в стороны волнах. Ветер трепал флаги московского яхт-клуба на корме, бил в лицо участникам гонки, безуспешно пытаясь выгнать хмель из пьяных голов или затолкать обратно в раззявленные глотки восторженный рев. Банда саврасок без узды, потеряв за три дня несколько бойцов, продолжала свой «забег бесчинств» имени Дениса Давыдова, организованный мною, вашим непокорным слугой.

Конечно, назвать «челны» моими было полным враньем. Лодки принадлежали Московскому императорскому яхт-клубу. Даже в организации гонки главная роль принадлежала не мне (я лишь подал идею), а спорту и… алкоголю. Василий Николаевич Шустов, конькобежец, яхтсмен и один из владельцев вино-водочного Торгового дома, оказался страстным фанатом моторок. С ним договорились быстро — после того, как банда саврасок изрядно опустошила запасы буфета яхт-клуба на Болотном острове. «Шустовский cognac», «Зубровка», «Спотыкач», «Запеканка», «Ерофеич», «Рижский бальзам», «Мандариновая» — весь ассортимент недолго продержался перед нашим нашествием.