Экс на миллион
Шрифт:
— Нет-нет, вы не так все поняли. Спирт не для внутреннего употребления, как вы подумали. Всего лишь для заправки светильников и кабинетных фонарей от фирмы «Синумтра». Увы, мы пока не можем себе позволить проведение в дом электричества. Есть надежда, что вскоре рядом с нами построят большой доходный дом, и вот тогда… — она мечтательно закатила глаза. — Пусть нас уверяют подкупленные винокурами эксперты, что спиртовое освещение гигиеничнее, дешевле керосина и светлее электрического, но я — за прогресс!
Я развел руками: мол, и сам такой, но хотелось бы понять, что от меня требуется.
—
— Неужто спирт не тот?! Не светит, как должно?
— Хуже! — отрубила м-м Плехова. — Он позволил себе наговорить мне дерзостей. Его следует проучить.
— Эээ… Как вы себе это представляете?
— Ну, вы такой большой… Сильный… Вы могли бы его как-то наказать…
— Морду что ль начистить? — по-простецки брякнул я и, оказалось, попал в самую точку.
Антонина Никитична сделал этакий пас рукой, в который умудрилась вложить и свое согласие на мордобой, и свое личное полное отрицание толстовской идеи о непротивлении злу насилием.
— А как же Антонин Сергеевич? — растерялся я. — Не будет ли возражать ваш муж?
Последовал очередной взмах белой ручкой, пояснивший мне без слов, что в некоторых вопросах Плехов-старший приучен ходить по струнке.
Так все и вышло. Когда Антонин Сергеевич вернулся, на идею жены среагировал странно:
— Конечно, следовало бы мне… Но мое положение…. — замямлил он. — Не вызывать же его на дуэль… У него дюжие приказчики, чтобы вы знали…
— Ни слова больше, доктор. Вы мне жизнь спасли! Накажу нахала, не сомневайтесь.
Плехов подскочил ко мне с глазами, полными признательности, и потряс энергично руку.
— Вот просто выручите, голубчик! Натуральным образом, выручите!
— Доктор, встречная просьба. Не одолжите мне рублей сто? В кармане шиш да не шиша, но это поправимо. Вы не сомневайтесь: отработаю, отдам.
Доктор расстался со сторублевым кредитным билетом без колебаний. Взял его из той пачки денег, которую я притаранил на себе из Липецка. Еще и замямлил нечто вроде «за хлопоты, за документы, за брата следовало бы тебя отблагодарить».
— Свои люди, Антонин Сергеевич! Сочтемся! — остановил я поток благодарностей.
— Василий! За мной! — решительно объявила уже собравшаяся на выход мадам, постукивая зонтиком по ладони.
… Пока мы добирались на извозчике от площади Пречистенских ворот до Мясницкой, Антонина Никитична поведала мне о глубине падения нравов в среде торговцев осветительными товарами. По ее словам (я не был уверен, что им можно доверять на сто процентов), мерзкий Мшковский, хозяин магазина, в крайне грубой форме отказался продать ей спирту и на глазах посетителей попросту выставил ее за порог.
— Я пыталась призвать пристава, чтобы выписали протокол, но мои попытки не увенчались успехом. Уверена, околоточный кормится с магазина, как и все их полицейское племя. Правильно кричат на улицах: долой самодержавный режим!
— Разберемся, мадам, — успокоительно повторял я.
Легко сказать, да трудно сделать. Как ни странно, Мшковский таки оказался
негодяем, причем трехобхватного размера. При виде нас он разорался на весь зал, требуя очистить помещение, позволяя себе непарламентские выражения и тряся сложносоставным подбородком.— Вы бы, уважаемый, коней придержали, — попытался я его урезонить.
Владелец лавки некоторое время буравил меня взглядом, пытаясь разобраться, что за гусь к нему в лавку пожаловал. Наверное, его сбила с панталыка моя простоватая соломенная шляпа. Приняв меня за дачника-недотепу, он без всякого стеснения излил уже в мой персональный адрес накопленную за полдня злобу.
— Антонина Никитична, не угодно ли вам присесть? — с куртуазной галантностью осведомился я, припомнив когда-то давно просмотренные фильмы на историческую тематику.
М-м Плехова гордо качнула в знак согласия шляпкой с широкими полями, удерживаемой на высокой прическе настоящими стилетами, отчего-то прозванными женскими булавками. Устроилась на табурете под подвешенными на потолке образцами будуарных фонарей. Элегантно откинув плечи, выпрямив спину, утвердила выпрямленные руки на ручке своего зонтика, как на своей сабле усевшийся на барабан военачальник.
— Чего расселись, мадам? — снова затряс жирным подбородком Мшковский, не делая попытки выбраться из-за стойки. Обратился к парочке приказчиков. — А ну-ка, ребята, проводите даму на выход. И этого, — он небрежно махнул в мою сторону пухлой ручкой.
— Что вы сказали? Извольте повторить, — я наклонился к лавочнику, подставляя ухо.
Вероятно, он рассчитывал проорать мне новую порцию гадостей. И совсем не ожидал того, что я проделал. Как только он приблизил свое лицо к моему плечу, оно развернулось, и вместо уха Мшковскому достался смачный фофан. Пальцы у меня сильные, щелбан вышел на загляденье звонким.
Лавочник ойкнул. Лицо его налилось апоплексической малиновостью. Он несколько секунд беззвучно пошлепал губами, пытаясь выдавить хоть один звук. Наконец, этот звук прорвался сквозь схваченные спазмом голосовые связки:
— Ыыыыыы!
Приказчики, не разглядев неслыханный акта вандализма, учиненный над хозяйским лбом, но сообразив, что дело не чисто, сомкнулись плечами. Чертовски удобно встали. Я подскочил к ним. Ухватил за головы и с силой их столкнул. Есть такой удар в бильярде с неблагозвучным названием «штаны». Это когда бьешь одним шаром по другому, и оба, без рикошетов, ничего не задевая, отправляются в противоположные лузы. С приказчиками примерно так и вышло, если считать лузой пол. Полегли, родимые! Один направо, другой — налево. Пифагоровы штаны — во все стороны равны!
— Ик! — не выдержал драматизма момента Мшковский.
— Итак, мадам желает спирту! — развернулся я в его сторону под аплодисменты публики в лице Антонины Никитичны.
Мшковский скорчил страдальческую гримасу. Откуда мне было тогда знать, что лавочники, эти прожжённые бестии, заранее предвидя грядущие революционные катаклизмы, стали припрятывать такое стратегическое сырье, как спирт? Хозяин жалобно показал куда-то себе за спину. Я разглядел там нечто вроде оплетённой здоровенной бутыли с ручками. Подобрал ее с полу.