Экс на миллион

— А вдруг их медведь задрал?!

— Ты где-то видел человеческие скальпы, оторванные руки или, на худой конец, лужи крови?

Беленцова тут же вырвало. Хорошо, хоть не испачкал комнатную обстановку, а воспользовался вазой кузнецовского фарфора. Эстет, ёксель-моксель!

— Вы чего шумите? — нарисовались из соседней комнаты Робкий и еще парочка саврасок. Не из той, где дрых медведь, а из другой.

— У нас проблема! Пропали Петя и Семен, — индифферентно известил я свою банду.

— Нашли проблему! Мы же их вчера в Питер на поезде отправили. В дупель пьяных.

— Обоих? Жениться?

— Почему жениться? На охоту. В Африку.

Я сообразил, что со мной сыграл злую шутку киноштамп. Хотя… Стопроц, и отправка в Питер, и медведь в соседней комнате — это все мои подражания будущим комедиям. Ага, вместо «Мальчишника в Вегасе» мы сняли вчера очередную серию «московского озорного гуляки». Но причём тут охота? Или эти гады решили теперь меня разыграть?

— Так! Боец золотой роты Робкий! Доложите обстановку по порядку. Что вчера было?

— Командор! Действовали строго в соответствии с вашими указаниями. Когда Петя и Семен пали в борьбе с Бахусом, мы отвезли их на вокзал и погрузили в спальный вагон. Вы предложили вложить им в карман записку, что они кровью поклялись отправиться на сафари и привезти нам львиные шкуры. Вопрос лишь в том, продолжат ли они свое путешествие. Далее вы заявили, что остальным не по-товарищески уклоняться от охоты. И тогда мы отправились в зоосад…

«И зоопарк тоже я?!» — так и хотелось мне закричать.

Взмахом руки прервал доклад подозрительно свежего Мудрова и начал одеваться. Из карманов посыпались пачки денег.

— А это откуда?

— Так я же и докладываю. Мы поехали в зоосад на Пресне. Выбрали клетку с белым медведем. Вы предложили на спор, что войдете в клетку и выведите зверя. Все поставили против вас, уж простите. Кто же знал, что вы так элегантно решите проблему?

— И как я ее решил? — местами приободрился я, а местами сам от себя прифигел: северный медведь — самый свирепый хищник, а вовсе не ласковый Мишка с балалайкой.

— С помощью венского пива. Вам, наверное, смотритель подсказал. В общем, вы вошли в клетку к медведю. Выпили с ним пол-ящика хамовнического, а потом мы пошли гулять по городу.

— С медведем?!

— А как же-с! Вы нам заявили, что нужно уважить предрассудки иностранцев. Мол, в Европах считают, что в Москве медведи спокойно разгуливают по улицам.

— Куда только полиция смотрела! И смотритель!

— Смотрителя мы подкупили. А полиция разбегалась и пряталась в подворотнях.

— Понятно. Нужно завязывать со столь активным отдыхом. Переходим к водным процедурам.

Так мы и оказались в Московском Императорском яхт-клубе, оставив медведя досыпать в квартире Робкого.

… В гонках, когда вы не член команды, главное не победа, а участие. И чествование победителя. Выигравший экипаж был облит шампанским, которое я специально энергично потряс. И упоен до положения риз все в том же клубе, благо, что шустрый Шустов срочно подтянул алкогольный припас в местный буфет.

Когда закончился свежий подвоз, мы решили немного проветриться и пройтись по бульварам. Капитан-победитель Евстратыч, размазывая счастливые сопли от долбанувшего в нос удельного вина «Абрау-Дюрсо», вызвался нас перевезти на другой берег, чтобы нам не пришлось бить ноги, выбираясь со Стрелки на Пречистенку. Сказано-сделано: переправа прошла без потерь, невзирая на острую алкогольную интоксикацию у шкипера.

Распрощавшись с ним как с лучшим другом, мы двинулись с песнями в сторону бульвара. Оттуда звучали звуки духового оркестра и людской гомон, прерываемый истеричными криками. На Пречистенском бульваре кое-какие несознательные личности пытались устроить импровизированный митинг. Парнишка в отглаженном студенческом мундирчике, обнявшись с фонарным столбом, выкрикивал в прогуливающуюся чистую публику революционные лозунги. Как ни странно, его кое-кто слушал. Но большая часть стекалась к тому месту, где выступал военный оркестр. Гремели литавры, красные от натуги трубачи, надувая щеки, выдували медь, капельмейстер в парадном офицерском мундире размахивал руками в белых перчатках, а хор певчих из тридцати солдат исполнял энергичную заводную песню.

Ой-ра, ой-ра-ра,

Люблю Ваню-молодца.

Ой-ра, ой-ра-ра,

Любит Ванечка меня

Мне послышалось что-то знакомое в мелодии этой польки, но неистовое «ура!» слушателей сбило меня с мысли. Или виной тому был все тот же шустовский cognac?

Капельмейстер развернулся к толпе. Прижал руку к сердцу.

— Еще, еще! Бис! Ура! — не утихали бульварные фланеры и фланерши.

Наша компания протолкалась в первые ряды.

Оркестр снова:

— Ой-ра! Ой-ра!

Перестань ты, соловейко,

У садочке щебетать.

Меня бабушка учила

Польку-ойру танцевать.

— Не то вы, братцы, поете! — заорал я что есть мочи, пытаясь перекричать всеобщее «У-ррра-а-а!», когда смолк хор.

— Что же, по-вашему, нам следует исполнять? — вежливо поинтересовался у меня капельмейстер, слегка морщась от того, что некий пьяный господин мешает ему наслаждаться всеобщим восторгом.

— Ойся, ты ойся, ты меня не бойся! — твердо и глядя прямо в глаза офицеру ответил я.

— Казачью плясовую? Здесь? В Москве казаков не жалуют. Да и оркестр почти не нужен, только хор, барабаны и хлопки от публики.

— Слабаки! Неужто революционеров испугались?!

— Почтеннейший! Вы разговариваете с офицером русской императорской армии!

— Так докажите!

— Вашбродь! — окликнули капельмейстера солдаты-хористы. — Песни ведь похожи. Правда, только зачином. А по смыслу-то «Ойся!» куда боле к лицу военному человеку!

— А хлопки? — уже сдаваясь, уточнил офицер.

— Хлопки — будут! — заверил я и бросился к своей банде саврасок. Инструктировать!

— Орай-да-райда, орай-да-райда, орай-да-райда, о-рай-да, — весело затянул хор.

Мы подхватили, отбивая ритм ладонями. Кое-кто из толпы, не разобравшись, нас поддержал. Нашлись знатоки, кому казачья лезгинка оказалась знакома, и они попытались освистать оркестр. Я громко крикнул:

— Кому не по нраву — в морду получит!

Главный запевала хора чистым звонким голосом повел, а хор подхватил с третьей строки:

На горе стоял казак — он Богу молился.

За Россию, за Царя низко поклонился.

Ойся, ты ойся, ты меня не бойся.

Я тебя не трону, ты не беспокойся…