Элирм VII

Титан оказался вблизи Германа. Прошелся вокруг него пару раз и постучал костяшками пальцев по мифриловым доспехам.

— Вот смотрю я на тебя, и знаешь, что вижу? Единственного нормального человека во всем этом террариуме. Честный. Добрый. Храбрый. Ты словно алмаз в шкатулке с гнилыми зубами. Жаль, что такие, как ты, умирают первыми. Становятся заложниками собственного альтруизма, — хозяин «подземелья» заглянул танку в глаза. — Очень скоро твоя доброта выйдет тебе боком. Это и есть твой урок. Не спасать. Не прикрывать. Дать другу умереть. Только так ты сможешь прожить долгую и счастливую жизнь. Как думаешь, услышав мое предостережение, ты сможешь отступиться от принципов? Пожертвовать другими, лишь бы спасти себя?

— Сомневаюсь, — хмыкнул тот.

— Бедный. Бедный Герман, — печально вздохнул титан. — Как мало же тебе осталось. А вот интересно, ты уже его чувствуешь? Дыхание смерти? Пустоту, необъяснимую грусть, слабое дыхание, как будто ты неосознанно пытаешься экономить воздух? Аквариус чувствовал.

Услышав последнее, Герман сильно занервничал. Слова Диедарниса сковырнули в нем то, о чем другие даже не догадывались. И для нас, как для его друзей, это не осталось незамеченным.

— Не обращай внимания, многоуважаемый танк. Он тебя просто пугает, — сказал Глас. — Пока я рядом, твое будущее в надежных руках.

— И ЭТО ГОВОРИШЬ ТЫ??? — раздался яростный крик. — Тот, кто лишил будущего самого дорогого и близкого человека?!

Мегалодон телепортировался к Эстиру. Пару раз ударил его по лицу и посмотрел на шамана с такой жгучей ненавистью, что мне вдруг стало не по себе. Я буквально кожей почувствовал, как тот балансирует на грани между «исповедью» и убийством.

Титан держал его за грудки еще около минуты, как неожиданно успокоился. Погасил в себе гнев, а затем отпустил скомканную ткань, не переставая при этом буравить оппонента глазами.

— Балагур, весельчак, харизматичный алкаш… и лжец, — мрачно произнес он. — Да, Глас Эстир, ты хороший актер. Убедил всех вокруг, что ты в полном порядке. Правдоподобно настолько, что твои друзья даже не подозревают о том, что в глубине души ты давно мертв.

Шаман вздрогнул как при ударе током. Лицо исказилось гримасой отчаяния, а тело превратилось в оголенный нерв. Ведь он понимал, что за этим последует.

— Поразительно, — продолжил Диедарнис. — Сорок семь лет испытания, из которых тридцать девять ты шагал рука об руку с Эо и Германом, но при этом так и не раскрыл им свой главный секрет. Не покаялся. Не облегчил душу. Думаю, пришло время это сделать. Сегодня. Сейчас.

— Нет… нет… — принялся мотать головой Эстир. Так, словно отказывался верить в происходящее. — Пожалуйста… только не это…

— Да, дорогой Глас, да, — зловеще оскалился мегалодон. — Именно в этом заключается твое первое испытание. А значит, ты либо исповедуешься, либо отправишься на кладбище душ. Так и… что ты сказал ей? Девочке, умирающей от страшной болезни.

— Нет… Не надо… Прошу тебя… — друг пребывал в тихом ужасе. Чувствовал, как почва уходит у него из-под ног, и сотню раз пожалел о том, что посмел вставить реплику.

— Что ты сказал ей?! Говори! Что ты сказал своей дочери?! А?! Отвечай трусливый ублюдок!!!

— Я не знаю… Не помню…

— Не играй со мной в эти игры шаман! Я У ТЕБЯ В ГОЛОВЕ!!! — Диедарнис начал подкреплять каждую фразу хлесткой пощечиной. — Хватит врать! Хватит юлить! Говори! Что ты сказал ей?! А?! Что сказал?! Что сказал?! Что ты сказал Салли?! Обещаю, еще одна ложь, и я вышвырну тебя прямо на дно!!!

— Пускай… — пошевелил окровавленными губами тот. — Хуже все равно не будет…

— Глас, — вмешался я. — Ну ты чего? Не надо так погибать!

— Влад, ты не понимаешь, — грустно ответил Эстир. — Я пытался забыть тот чудовищный случай на протяжении сорока пяти лет. И я боюсь, что если расскажу об этом сейчас, то вы меня возненавидите. Проклянете, как я в свое время проклял бога.

— Ты поведаешь нам ту историю. Причем сделаешь это максимально подробно, — молвил титан. — А если нет, то все твои друзья умрут. Будут искупать грехи за тебя. Решай.

— Проклятье…

Шаман крепко зажмурился и отступил к краю барьера. Долго думал, часто дышал. Боролся с нежеланием отвечать и наконец открыл рот:

— Я был зол… На себя, на судьбу, на свое гребаное бессилие… — начал он. — Мне было сорок. Ни нормальной работы, ни богатых родственников, ни перспектив. Денег от зарплаты до зарплаты. Трещащий по швам брак… Последние полгода жена бесконечно пилила и устраивала скандалы. Говорила, что я делаю недостаточно. Что я неудачник, не мужик. Что будь у меня хотя бы толика мужества, я бы продал почку или ограбил банк, лишь бы оплатить лечение.

Эстир замолчал. Пару минут вспоминал события прошлого, после чего продолжил рассказ. Говорил тихо и медленно, словно каждое выговоренное слово причиняло ему невыносимую боль.

— В тот день я вернулся домой. Злой, поддатый, разгоряченный очередным скандалом по телефону. «Сделай что-нибудь! Да сделай ты уже что-нибудь!», — всю дорогу кричала она, повторяя эту фразу снова и снова… А я бы и рад… Вот только что я мог? Ни имущества, ни страховки, сплошные долги. И только Салли была единственным лучиком света во всей этой бездне отчаяния. Услышала, как я вошел, и выехала из-за угла на коляске. Она всегда меня встречала. Обнимала и шарила по карманам, проверяя, что я для нее украл. Это был наш с ней секрет. Я всегда что-нибудь приносил. Шоколадку, заколку, губную помаду, платок. Я был ее благородным разбойником. Робин Гудом. Ходил с накладными усами и в смешной шапке-ушанке. Ох, как же она смеялась… — друг на мгновение улыбнулся. — Каждый раз заливалась колокольчиком и подкручивала пальчиками мои смешные усы… «Звоночек» — да, именно так я ее называл. Смотрел в ее счастливые голубые глаза и понимал, что у моей жизни есть смысл… В тот вечер я ничего не принес. Но она не расстроилась. Хрупкая беззащитная она светилась изнутри, будто бы не понимая, что скоро конец… Она хотела показать мне сценку. «Папа, смотри! Посмотри! Ну, пап!..» «Хватит, Салли! Прекрати! Мы оба с тобой знаем, что тебе никогда не стать театральной актрисой!» — раздраженно выкрикнул Глас. Медленно прикрыл глаза и, набрав в легкие воздуха, тяжело выдохнул: — Да. Я это сделал. Разрушил будущее дочери всего одной неосторожно брошенной фразой. А когда опомнился, было уже поздно… — по щекам Эстира потекли горькие слезы. — Я обернулся… взглянул на нее… Такая маленькая, такая печальная… — прошептал он. — Грустно опустила глаза и покатила к себе… Боже… каким ничтожеством… какой мразью я себя почувствовал… Помню, как рванул за ней в комнату… Как встал на колени, крепко обнял и долго шептал: «Сердце мое… сердце мое…». Но тот детский свет пропал… Больше я его не видел.

В воздухе повисла тишина.

— Ровно через неделю ты заказал памятник. Что ты написал на нем?

— «Я обязательно приду на твою премьеру. Только дождись».

Услышав это, я ощутил, как к горлу подкатил комок. Я соболезновал другу. Всей душой.

— Тогда же ты совершил свой самый геройский в жизни поступок, — произнес Диедарнис. — Что ты сделал?

— Нашел в себе силы убрать от виска пистолет, — ответил Глас. — Выбросил его в мусорку и записался на курсы актерского мастерства.

— И последний вопрос: что для тебя самое страшное в жизни?

— Когда твой ребенок тебе больше не улыбается…

Зал снова погрузился в тишину. И ни друзья, ни враги не осмелились ее нарушить. Более того, казалось, сам хозяин «подземелья» впервые за время испытания почувствовал то, что можно было бы назвать состраданием. Глядя на него, я понял, что, вопреки безумию и злобе, ему также были не чужды человеческие качества. Или хотя бы их крупицы.

— «Когда твой ребенок тебе больше не улыбается», — задумчиво повторил титан. Затем исчез и заново материализовался вблизи Белара-старшего. — Или когда отец понимает, что его сын — лишь жалкая пародия на него самого?