Элизабет Тейлор
Шрифт:
Хождение в гости стало более трудным делом, особенно если учесть, что Элизабет ни в чем себе не отказывала. На протяжении всего вечера Ричард бросал в сторону жены хмурые взгляды, а затем, не выдержав, хватал ее за руку: «Пойдем-ка, киска. Пошевеливайся, а то как бы мне потом не пришлось тащить тебя на себе».
Элизабет это приводило в бешенство, и скандалы вспыхивали с новой силой.
«Он превратился в такого ханжу, что просто противно, — рассказывала она. — Стоило мне перед обедом пропустить рюмку бурбона, как он говорил: «Господи, да от тебя за версту разит спиртным».
Превратившись на время в трезвенника, Бертой выкуривал в день по четыре пачки сигарет. Нервы его были натянуты как струна, руки тряслись.
«Помню, как однажды в Париже во время съёмок «Кулика» Элизабет пожаловалась, что ей нехорошо, — рассказывал Майк Миндлин, вспоминая те времена, когда Ричард еще пил. — Она сидела у себя в гримерной, и когда я вошел к ней, у нес действительно была температура. Она стонала, поскольку ей впрямь было худо. Я побежал в гримерную к Ричарду и сказал: «Элизабет заболела».
«Да мне плевать».
«Ричард, но ведь она твоя жена, и ей действительно плохо. Я бы на твоем месте сходил ее проведать».
«Да как вообще она смеет прерывать меня, когда я еще не дорассказал мою историю!»
Когда он, наконец, закончил свой рассказ, я заставил его пойти к ней, однако он отказался помочь Лиз дойти до машины и по пути в отель не обращал на нее ровно никакого внимания. Он не проявил ни заботы, ни даже малейшего участия. Я был вынужден сам позвонить врачу, чтобы тот встретил нас в дверях отеля, но Ричард сказал, что мы можем подождать и в вестибюле — таким образом, он смог пойти в бар и еще выпить. Он проявлял к ней вопиющую черствость».
Главной темой всех разговоров Элизабет были ее физические недомогания. Она снова живописала мелодраматические подробности своих хворей и операций. «И когда мой глаз едва не вылез из орбиты... и когда я едва не умерла... и когда они уже почти решили ампутировать мне ногу... и когда мои позвонки срослись...»
«По-моему, Ричарду было куда легче выслушивать всю эту дребедень, как следует накачавшись, — вспоминал один из знакомых. — Он совершенно не мог терпеть какой бы то ни было физической слабости. Могу представить, каково ему было выслушивать все это на трезвую голову».
Зная отвращение мужа к болезням, Элизабет неизменно утверждала, что с тех пор, как влюбилась в Бертона, она не болела ни единого дня. Хотя на самом деле она то и дело простужалась, подхватывала грипп, ложилась в больницу на операции — включая две по случаю геморроя и еще одну — удаление матки, что явилось для нее серьезной эмоциональной травмой.
«Я бы отдала за это все на свете, — заявила она. — Я согласна жить в лачуге — если бы только могла подарить Ричарду ребенка».Утратив способность к зачатию, Элизабет начала делать публичные заявления о своих намерениях усыновить еще одного ребенка. Сначала она говорила, что хочет усыновить еврейского мальчика, затем африканского или вьетнамского ребенка. Бер-тон не разделял восторженного настроения жены.
«Усыновление ребенка требует гораздо большей взвешенности при принятии решений и больших приготовлений, нежели подчас случайный факт зачатия, — заявил он. — У нас достаточно денег, чтобы окружить себя собаками и кошками, но мы не имеем права рисковать судьбой ребенка, которому собираемся дать наше имя».
В то время с Бертоном вообще было лучше не говорить о детях, поскольку у него возникли серьезные проблемы с пятнадцатилетним Майклом Уайлдингом-младшим.
«Давай посмотрим правде в глаза, — сказал он Элизабет. — Наш сын — хиппи. Он отрастил себе волосы до плеч, и его ни за что не удержишь в школе. Я говорю Элизабет, что нам надо предпринять одно из двух — либо не обращать на него внимания, либо устроить ему хорошую взбучку, чтобы он по гроб жизни ее помнил. Элизабет
тоже переживает, но она предпочитает рассуждать вроде: «Он имеет право носить волосы так, как ему нравится. Это его право как личности». Мы постоянно из-за этого спорим, и, как ни странно, единственный, кто полностью со мной согласен, это Майкл Уайлдинг, его родной отец. Он одобряет мои строгие меры».Колеся по свету, Бертоны препоручали заботу о своих детях другим. Когда юного Майкла выставили из Миллфилда, самой дорогой подготовительной школы в Англии, Бертоны отправили его к Говарду, брату Элизабет, на Гавайи. Там он и повстречался с Бет Клаттер. В 1970 году, в завершение своего романтического путешествия по Ближнему Востоку, Майкл и Бет решили пожениться. Ему было семнадцать, ей девятнадцать.
Получив это известие, Бертон взорвался. У Майкла даже не было ни школьного аттестата, ни работы, ни профессии. А вот Элизабет, наоборот, пришла в восторг, заявив, что женитьба поможет ему остепениться. По ее настоянию, гражданская церемония состоялась в лондонском Кэкстон-Холлс, том самом, где в 1952 году Элизабет вышла замуж за отца Майкла.
«По-моему, именно это событие снова подтолкнуло Ричарда к рюмке, — вспоминал один из знакомых Бертонов. — По-моему, ему для уверенности в себе требовался глоток-другой, чтобы выстоять шафером рядом с юным пасынком, одетым в бархатный малиновый кафтан и с волосами ниже плеч».
На виду у сотен фоторепортеров Элизабет, вся в белом, встала рядом с сыном. Невеста же, также в белом платье, на собственной свадьбе оказалась как бы в тени.
«А вот и мать жениха!» — вещали на следующий день аршинные газетные заголовки.
Элизабет устроила в честь молодых прием с шампанским в отеле «Дорчестер», а также сняла специальный номер «люкс» для молодоженов. Позднее она подарила им «Ягуар» и чек на внушительную сумму, «чтобы встать на ноги». Ричард от своего имени купил для них в Лондоне особняк стоимостью 70 тысяч долларов.
Через несколько недель Бет Уайлдинг объявила, что ждет ребенка.
«Я хотела малыша, — рассказывала она. — А вот Майк не очень-то хотел стать отцом. Он вообще не знал, чего ему хочется... Я не знала, что мне делать... Я обратилась за советом к Элизабет, и она сказала мне, что просто счастлива, что у меня будет ребенок. У меня возникло такое чувство, будто она сейчас со мной и держит меня за руку. Она уверяла меня, что все будет хорошо, что мне не стоит волноваться, и надо готовиться к появлению на свет малыша. Она сказала, что как только мне понадобится ее помощь, она тотчас ко мне приедет». На протяжении последующих девяти месяцев Элизабет щедро одаривала невестку. В числе подарков было дорогое кольцо с бриллиантом.
«Ей нравилось делать мне подарки, и она не скупилась на них. То она присылала ко мне какого-нибудь модельера, чтобы подобрать для меня коллекцию одежды, то иногда сама выбирала для меня и себя наряды, а иногда доверяла это дело мне. Она купила мне несколько прекрасных вещей — роскошных шифоновых платьев».
Когда Бертоны отдыхали на своей яхте в Монте-Карло, Бет Уайлдинг произвела на свет девочку, которую назвали Лейла. Они тотчас вылетели к ней в Лондон. Элизабет прибыла в аэропорт в белых кружевных шортах, открытой кружевной маечке и белых сапогах до колен на шнуровке. В ушах у нее болтались громадные круглые серьги, разумеется, золотые.
«Я так взволнована, — заявила она репортерам. — Я до сих пор не могу в это поверить — это тот самый ребенок, которого так недостает нам с Ричардом».
«Верно, — подтвердил Бертон. — Мы уже давно подумывали о том, чтобы усыновить еще кого-то».
«Эй, Лиз, — крикнул кто-то из репортеров. — Ну и как чувствовать себя бабушкой?»
«Вы знаете, почему-то все думают, что это должно меня пугать. Глупости. Уж если быть до конца честной, было куда страшнее, когда мне исполнилось тридцать, чем сейчас, когда я стала бабушкой».