Эти несносные флорентийки

— Сразу же, как только освобожусь.

Таченто покинул комнату не без того, однако, чтобы не бросить странного взгляда на Тарчинини и его соперника. Служащий префектуры ушёл, Ромео сделал то же самое, как если бы грузчика-мясника не существовало, дав перед уходом последнее наставление своему сыну. Веронец не прошёл ещё и ста метров от дома, как Монтарино заявил:

— Ладно, раз вы играете с детьми, то я сматываюсь.

— Хорошо, Антонио... Я тебе увижу вечером?

— Конечно, нет! Я оставлю вас со всеми этими ничтожествами, вы ведь друг другу все так нравитесь!

— Я дорожу своим местом, Антонио, и потом...

Она сделала благородное движение головой в сторону портрета дона Гастона.

— ...здесь тот, кто умер за нас и кого я не имею права покинуть!

Монтарино усмехнулся:

— Вы потрясающая, графиня!

Когда донна Филиппина осталась наедине с Фабрицио, она принялась старательно расспрашивать его о матери, о сёстрах, братьях, об отце, о квартире, которую они занимают в Вероне — короче, обо всём, что могло позволить поглубже их узнать. Сообщения мальчика были прерваны неоднократными вторжениями жильцов, которые, казалось, проходя мимо двери консьержки, не могли не заглянуть в неё. В глазах Фабрицио самым интересным визитом был, бесспорно, визит синьорины делла Кьеза. Этот визит начался самым церемонным образом. После того как они обменялись нескончаемыми «синьора», настал черед обмена любезностями, но ребёнок не мог угадать скрытого сарказма и яда, содержащихся в каждой фразе. Очень быстро ситуация чрезвычайно накалилась. Этой перегруженной электричеством атмосфере не хватало только искры, чтобы разгорелось пламя. Такой искрой оказалась Адда Фескароло, просунувшая голову в приоткрытую дверь, чтобы сказать:

— До вечера, донна Мария, и спасибо!

— Доставите мне большое удовольствие, синьорина!

Розалинда делла Кьеза подняла свои острые плечи и усмехнулась:

— Странная синьорина, если вам угодно знать моё мнение! Позор для дома, что вы приютили девицу такого сорта!

Графиня прикинулась непонимающей:

— А почему?

— Простодушие к вам очень не идёт! Как будто вы не в курсе каждодневных, и большей частью ночных, визитов, которые ей наносит один приятный мужчина, который...

Донна Мария взорвалась:

— А какое отношение личная жизнь Адды Фескароло имеет к вам, жалкое создание?

— Жалкое создание? Я? Вы осмеливаетесь?

— А! Конечно, вы ведь не можете быть такой же, как она! Кто на вас обратит внимание? С вашей черепашьей грудью и козьей задницей!

— О! Вы считаете лучше быть похожей на вас, развалившуюся башню?

— Башню, способную ещё выкинуть вас в окошко, старая ведьма!

— Решительно, принимая у себя грузчиков, вы позаимствовали ещё и их язык!

Графиня схватила большую фарфоровую вазу в восточном стиле и, потрясая ею, заорала:

— Убирайтесь, грязный матрац, не то я вас раздавлю!

Розалинда с воплем исчезла, а Фабрицио, будучи не в силах обуздать свой энтузиазм, закричал:

— Урра! Вы выиграли!

— Это только половина того, что ей следовало бы знать о себе! Погоди, я сейчас выпью немножко, чтобы прийти в себя!

С обожанием, которое вызвало бы у его мамы продолжительный обморок, Фабрицио смотрел на графиню, одним махом опустошившую два стакана граппы, после чего она почувствовала себя в полной готовности принять Пьетро делла Кьеза, мужа Розалинды, явившегося потребовать объяснений относительно того, как обошлись с его законной супругой. Пьетро был очень высокий, очень худой, постоянно носил пелерину, напоминающую ему, конечно, романтические плащи театральных персонажей. Он сохранил бас благородных отцов и торжественную дикцию с резкими интонациями. Он вошёл без стука, чтобы сразу же показать свою агрессивность. Графиня удовольствовалась только замечанием в сторону Фабрицио:

— Все в полном составе, вот и другой ненормальный явился.

Фабрицио уселся поудобнее на стуле, чтобы полностью насладиться спектаклем, который обещало это замечание. Синьор прочистил горло, прежде чем заявить глубоким голосом:

— Графиня, я возмущён!

Та изобразила наивность:

— Чем, синьор?

— Тем, как вы обошлись с донной Розалиндой, моей супругой.

— Ma que! Дон Пьетро, вы общаетесь с вашей несчастной женой много дольше, чем я, и вы не знаете, что она ненормальная, а?

— Ненормальная?

— Абсолютно!

— Я не позволю вам...

— Скажите-ка, ведь не я же пришла к вам, а? Идите, кричите за дверью, иначе я рассержусь!

Дон Пьетро призвал в свидетели невидимого зрителя, как он это делал раньше, на сценах провинциальных театров.

— Вы только послушайте эту нахалку! Рассердится! По правде говоря, это будет интересно, если только не нестерпимо вульгарно!

Не отвечая, донна Мария схватила половую щётку и, как дон Кихот на мельницу, бросилась на дона Пьетро, предварив свой бросок ультимативным предупреждением:

— Быстренько освободите площадь, мокрица, или будет хуже!

— Я хотел бы, однако, чтобы...

Графиня рванулась, и синьор делла Кьеза, уклонившись от удара, выскользнул наружу с такой скоростью, что Фабрицио показалось, будто он прошёл сквозь закрытую дверь.

***

Не подозревая о том, каким развлечениям предавался его сын, Тарчинини жаловался своему коллеге Роццореда на ловушку, в которую он попался в слободе Сан-Фредьяно. Описание дворца и некоторых его обитателей страшно насмешило флорентийского полицейского:

— Ты уверен, что не преувеличиваешь немножко, Ромео?

— Я преувеличиваю? Можно подумать, что ты меня не знаешь, Луиджи!

— Да нет же, это как раз потому, что я тебя знаю, мой друг.

— Клянусь тебе головой Джульетты...

Роццореда перебил:

— А как она, твоя Джульетта?

В том, что касалось его жены, Тарчинини был неистощим. Он принялся расписывать её физические достоинства с наивным бесстыдством, а нравственные качества — с полнейшим отсутствием скромности. Для него Джульетта была образцом, ангелом, который, если верить его словам, специально сошёл с неба, чтобы одарить его блаженством. Слушая его, Луиджи старался не смеяться. Ведь он знал эту славную толстую матрону Джульетту и её ребяческую ревность, и его не очень убеждал энтузиазм Ромео.

— Ну а ты?

— О! Я... потихоньку — бюро, досье, писанина...

— Лжец...

— Но...

— Ромео, не так уж скучны все эти бумаги, эти справки для администрации, которую ты прославил, а?

— Ты преувеличиваешь, Луиджи...

Этот протест был произнесён столь неубедительно, что скорее походил на признание.

— Я следил за твоей карьерой, Ромео, и мне ничего не остаётся, как только восхищаться тобой.

Веронец, сидя в кресле, казалось, увеличился в два раза.

— У тебя потрясающее чутьё... Хотел бы я изучить твой метод. Как ты это делаешь?

Тарчинини проворковал:

— Как я это делаю? Интуиция, мой любезный, вот и всё... Я стараюсь понять главных действующих лиц драмы, которую от меня требуется разъяснить, и пытаюсь себя поставить на их место, чтобы угадать, что бы я стал делать сам. Для меня все преступления делятся на любовные или же из-за денег. Прежде всего любовные.

— Вечно влюблённый, да?

— Ma que! В Вероне нельзя быть другим!