Это даже не умрёшь

Он вытащил Кирилла из бизнес-центра на набережную. Через три минуты Кирилл – друг Олега – знал всё, чего ему не следовало знать: что в Швецию Олег повёз таинственную научную посылку; что последние две недели в его квартире пряталась от таинственных преследователей таинственная девушка по имени Женя; что в понедельник вечером Борис пришёл в дом Олега, чтобы встретиться с этой Женей; и что Жени там не оказалось. Она исчезла вместе с большей частью своих вещей.

– Она ушла не по собственной воле, – пояснил Борис для Зининой мамы.

– С чего ты взял? – без выражения спросил мама, опускаясь на край трильяжа.

Догадаться, по словам Бориса, было нетрудно: дверь квартиры болталась на одной петле, а оба замка были вырваны с мясом.

– Я не сразу ушёл, – продолжал Борис. – Я подумал, что ведь если они ломали дверь, тогда у Жени должно было быть время – они же не сразу, наверное... Может быть, она успела записку написать и спрятать где-нибудь в квартире.

Превозмогая страх, Борис боком открыл дверь – «чтобы не оставлять отпечатки пальцев». Он дал себе слово, что пробудет в квартире ровно десять минут. За это время он сумел заметить, что Жениного ноутбука нигде нет и что все ящики в её комнате выдвинуты. Сумка на колёсиках, в которой она держала свои вещи, тоже отсутствовала. Борис достал носовой платок – «мне Катя как раз утром дала чистый», трогательно пояснил он – и с его помощью открыл все остальные шкафы в квартире, включая холодильник и хлебницу. Он не нашёл никакой записки, но зато обнаружил пустые ампулы и шприц на кухонном столе, а также подсохшую блевоту на полу ванной комнаты и на краю самой ванны.

– И раковина была разбита, и шампуни, и всё остальное – всё было разбросано по полу. Да, и полотенца – два полотенца лежали в ванне, ещё мокрые. Со следами крови! – дрожащим голосом описал Борис.

Десять минут ещё не вышли, но он больше не мог находиться в квартире – он убежал оттуда, даже не притворив за собой дверь. Он не знал, что у Жени был яд. Об этом знала только Катя. Знала она и то, что на самом деле ампулы содержали апоморфин. Рвотное средство. В апреле она сама принесла Жене эти ампулы. Ей надоело слушать нетрезвые просьбы о яде.

– Катя такая молодец! Она помогла мне потом ход событий восстановить. Кто-то, видимо, пришёл за Женей. Она не открыла. Они начали ломать дверь. Она вколола себе апоморфин. Только одна загадка остаётся: откуда следы борьбы в ванной комнате. Я думал-думал. Одно объяснение более-менее подходит: кто за ней пришёл, они не понимают разницы между внутривенной инъекцией и приёмом яда через рот. Они увидели, что её рвёт, и, может быть, решили промыть ей желудок силой...

– У этой девушки был яд? – переспросила мама с большим запозданием. – Зачем?

– А? – сбился Борис. – Да-да, ну то есть нет, конечно! Рвотное средство, не представляющее опасности для жизни, как я уже сказал. Мы с Катей уверены, что с Женей – что с этой девушкой всё в порядке – то есть что она жива, по крайней мере. Если, конечно, её...

Он запнулся.

– Если её что, Боря? – спросила Зинина мама.

– И что на это Кирилл? – в два раза громче спросила Катя.

– Он меня перебил, – Борис плаксиво поморщился от Катиного крика. – Что не хочет больше ничего слышать, сказал. Не хочет больше знать никаких подробностей. Послал меня на три буквы и ушёл обратно в бизнес-центр. Ну, и тут до меня дошло, конечно же, что я облегчил душу не по адресу. У меня даже головокружение началось. В Невку прыгнуть захотелось...

– И надо было прыгать! – рявкнула Катя. – Вниз головой твоей дубовой! Надо же так растрепать всё! И кому! Мать моя женщина, кому! Этот Кирилл – ты ж первый раз его в жизни видел! Первый раз в жизни!

Она швырнула на пол сумочку, которую всё это время мяла в руках, медленно осела на подставку для обуви и закрыла глаза.

– Ребята, – мама встала с трильяжа, осенённая догадкой. – Это всё как-то с Зиной связано?.. Или нет?

Катя три раза кивнула, не открывая глаз.

– Напрямую, Татьяна Игоревна... Боря, – она открыла глаза, чтобы посмотреть на Бориса. Её взгляд больше не испепелял. – До меня научрук твой дозвонился. Левыкин твой.

Борис озадаченно поправил очки.

– Я с ним утром разговаривал... – пробормотал он.

– Ага. А потом, когда ты с кафедры ушёл уже, с ним декан разговаривал. А декана поставили в известность. Соответствующие инстанции. Мол, несмотря на все наши паспорта отобранные и беседы профилактические, произошла утечка научной информации. Сверхсекретной. За рубеж. Мол, есть все основания предполагать, что утекло через сотрудников Академии. Есть конкретные подозреваемые. Выдан ордер на арест. Сегодня, значит, арестуют, а завтра по всем корпусам расклеют оповещения воспитательного значения. С именами. Имена декан Левыкину не сказал, но Левыкин-то твой не слепой... Он, говорит, в марте ещё понял, к чему, как он выразился, «сыр бор весь». Говорит, когда ему первый раз пересказали мартовский циркуляр про морги, он ни секунды не сомневался, чем там вызван интерес в Москве к «протеканию процессов декомпозиции». Говорит, поначалу даже хотел переговорить с нами. Хотел предложить вместе подготовить данные известные. Отправить в Москву. А потом пошли разговоры о допросах в Мечникова. Потом паспорта у всех поотбирали. Левыкину не по себе стало. Решил не высовываться. Решил: если придут и прямо спросят – он скажет. А не придут и не спросят – не скажет... Вот я теперь и не понимаю, чего это он вдруг? Чего он бросился нас предупреждать? Говорил со мной чуть ли не шёпотом, голос дрожит... Я переспрашивала без конца, а он всё бубнит и бубнит еле слышно... Чего он, спрашивается, о нас печётся, когда у самого так коленки трясутся?

– Левыкин, в целом, всегда мне казался довольно порядочным человеком, – сказал Борис. И тут же покраснел от того, насколько фальшиво это прозвучало.

– ... Вас хотят арестовать? – подала голос мама. – Это вы? Передали секретные материалы за границу?.. Про Зину?.. Почему? Вы не знали, что их наши ищут?

Катя покачала головой и сказала, что знали – потому и передали.

– Я не понимаю, – мама вытерла лоб ладонью. – Почему вы не могли просто связаться с этими – кто там этим в Москве занимается... И сказать им... Зачем за границу надо было?

Катя нехотя начала объяснять. Она говорила медленно, не глядя на Зинину маму, удивляясь тому, как трудно ей подыскивать слова, и постепенно понимая, что загвоздка не в словах, а в самих объяснениях. Её хотелось нащупать в своей неприязни к секретным циркулярам, ФСБ и всей неподъёмной, чавкающей туше российского госаппарата какое-нибудь принципиальное дно, какую-нибудь краеугольную веру – вроде той, которая непременно лезла из её покойного отца после двух-трёх рюмок армянского коньяка: веру в прозрачность государственной власти, в употребление служб безопасности по назначению и – к этому отец призывал неблагодарный мир особенно часто – в абсолютную окрытость процесса научного познания. Катя с таким напором копошилась в мотивах своего поведения, что у неё засосало под ложечкой, но там, в этих мотивах, не было никакой особой веры – только блекнущие воспоминания об отце, брезгливость по отношению к начальству, ошмётки большеглазого научного любопытства и девушка по имени Женя Румянцева, свалившаяся ей на голову в феврале.

Всё в конце концов сводилось к девушке по имени Женя Румянцева.

Если Катя была суррогатной дочерью, о которой всегда мечтала Зинина мама, то Женя Румянцева оказалась суррогатной Лучшей Подругой, которой всегда не хватало Кате. Идеал Лучшей Подруги сложился в Катиной голове лет в тринадцать: начитанная, имеющая взгляды на всё на свете и одно пагубное пристрастие (чтобы можно было спасать и беречь), попеременно смешливая и многозначительная, склонная неудобно влюбляться в немолодых мужчин сомнительного морального облика, балующаяся искусством и связанная с чем-нибудь то ли престижным, то ли таинственным, а лучше и престижным, и таинственным одновременно. Престижность того, во что вляпалась Женя, оставляла желать лучшего, но всем остальным критериям московская гостья отвечала как влитая. Иными словами, в феврале с Катей случилось примерно то же самое, что с Олегом в мае: она влюбилась.

Влюбилась Катя без особого сексуального подтекста, но сильно. Когда Женя перекочевала к Олегу, чтобы морально готовить его к контрабанде бессмертия, Катя несколько дней не могла стряхнуть с себя чувство, что из её квартиры вывезли мебель и выдрали сантехнику. А когда перепуганный Борис, потрясая расквашенным мобильником, рассказал, что Женя исчезла, Катя преодолела расстояние до ближайшего стула и прижала руки к животу. Так она пыталась остановить обвал внутренних органов. Не скатиться в неожиданную воронку под ногами.