Это даже не умрёшь

В девятом часу утра, коротко вздремнув на веранде, папа уехал обратно.

А через час после его отъезда пришёл бывший доцент Метёлкин и пригласил Катю и Бориса зайти к нему вечером, чтобы отметить день рождения его покойной супруги.

Пруд

Жена Метёлкина умерла в январе 85-го от молниеносной формы гепатита B.

– Саша была необыкновенным человеком, – сказал Метёлкин, неловко нарезая вафельный торт. – Мы, разумеется, склонны преувеличивать достоинства усопших близких. Но! Прошу вас поверить моей профессиональной привычке к объективному изложению фактов. Это была женщина редчайшей доброты, редчайшей целостности характера. Сашина принципиальность стоила ей работы. Вы, наверное, слишком молоды, чтобы помнить, какое подлое было время. Саша перешла дорогу одному мерзавцу. Не удержалась и сказала однажды на научном совете то, чего никак не следовало говорить...

– На научных советах и сейчас много чего не следует говорить, – встрял Борис.

– Вы, пожалуй, правы, – охотно закивал Метёлкин. – Я, к счастью, вышел в прошлом году на пенсию. Вырвался из этого круга. Вы не откроете, Борис? Верите ли, в студенческие годы я на спор откупоривал шампанское за три с половиной секунды. Это производило неизгладимое впечатление на наших девушек.

– Могу себе представить, – сказала Катя.

– Ах, Саша... – Метёлкин пригладил большим пальцем густую седую чёлку. – Почти двадцать лет прошло, а я всё никак не могу смириться. Такая нелепая, такая жестокая, ненужная смерть... Когда Саша потеряла работу, мы оказались в немного стеснённых финансовых обстоятельствах. Разумеется, Саша не могла сидеть сложа руки. Частные уроки давала школьникам. Даже устроилась было техническим инвентаризатором, представьте себе, но и там у неё с начальством не сложились отношения. Знакомая подсказала ей сдавать кровь – тогда могли заплатить до шести рублей за сто милиграммов. Саша тут же ухватилась за эту возможность. Отправилась на Московский проспект, где станция переливания крови. Там она и заразилась. Персонал разводил руками, разумеется. Все убеждали меня, что это нехарактерно, что едва ли не первый случай в истории славной советской медицины...

– Я их понимаю, – нахмурилась Катя. – На донорском пункте заразиться? Я не удивлюсь, конечно, если кто-то там что-то недостерилизовал. Но гепатитников же не допускают к забору даже.

– Может быть, как раз, когда анализ брали на антитела, – предположил Борис, с опаской выкручивая пластмассовую пробку из бутылки шампанского.

– Думаешь? Ну, может быть... – Катя посмотрела на Метёлкина с неожиданным интересом. – Вы сказали, Вадим Ильич, что фульминантная форма была? У вашей жены? А вы не могли бы...

Она чуть не сказала «...поподробней описать симптомы, если помните», но вовремя осадила себя.

– А вы медики? – выпрямился Метёлкин.

Раздался громкий хлопок. Половина кипящей бутылки вылилась на ветхий деревянный стол. Борис принялся извиняться, но Метёлкин замахал руками, вытер пролитое шампанское подозрительной тряпкой и объявил, что без большого пшика и праздник не праздник.

– Сегодня Саше исполнилось бы пятьдесят пять! – он торжественно разлил другую половину бутылки по щербатым чашкам и воздел свою чашку к небу. – С днём рождения, Саша!

– С днём рождения, – без воодушевления подхватили Катя и Борис.

Метёлкин залпом опорожнил чашку и запихнул в рот кубик вафельного торта.

– Вы знаете, я долго пытался поверить в загробную жизнь, – виновато зачавкал он. – У нас, с тех пор, как дуют новые ветра, многие бросились в объятия христианства. И я, честно скажу, рад бы. Рад бы! Но не удаётся мне. Даром что говорят: гуманитариям принять веру значительно проще. Я просто не нахожу достаточных оснований, – он покрутил головой, словно ища доказательств загробной жизни в зарослях крапивы и одичавшей смородины, среди которых находился стол. – И потому, вы знаете, хотел бы спросить вас. Пользуясь случаем. Вы, как медики, как смотрите на вероятность загробной жизни? Есть ли основания полагать, что сознание переживает физическую смерть? Есть ли хоть какие-то указания на то, что эта неискоренимая вера в бессмертие, на которой стоят человеческие религии, – можно ли сказать, что она не беспочвенна?

Борис посмотрел на Катю. Катя жевала торт и глядела в свою чашку.

– Эээ... – начал Борис. – Ну... Если подойти к этому вопросу чисто физиологически...

– Вадим Ильич, – перебила его Катя, не отрывая взгляда от чашки. – Загробной жизни нет. А бессмертие есть. Воскрешение из мёртвых, по крайней мере. Говорю вам, как медик.

– Вот как? – обрюзглые черты лица Метёлкина стали немного отчётливей.

Катя отхлебнула шампанского.

– Вы помните, наверное, Зину? Дочь Смирновых, которая пропала несколько лет назад?

– Катя! – умоляюще взвизгнул Борис.

– Зину? – нахмурился Метёлкин. – Ну разумеется помню. Бедная девочка. Такая умница была маленькая. Всегда, бывало, придёт в гости, когда приедешь из города, задаст кучу вопросов про всё на свете. Потом, в подростковом возрасте, словно подменили её. Словно душу из неё вынули, выражаясь дуалистически. Очень хорошо помню эту трансформацию... А что, нашлась она?

– Нашлась, – Катя вздрогнула от пинка по лодыжке, который под столом отвесил ей Борис, и в ответ открыто пихнула его локтем. – Перестань, Боря. Вадим Ильич, я про вас много слышала от Зининых родителей. Я знаю, вы давно сюда ездите летом. Может быть, вы нам поможете. Понимаете, Зина Смирнова болела... болеет очень редкой болезнью. Наука с этой болезнью до Зины вообще не сталкивалась. Никогда. Мир, Вадим Ильич, стоит на пороге очень серьёзного открытия. Потому что деградация интеллекта – это только один из основных симптомов. Второй симптом – бессмертие. В самом буквальном смысле. Зина умирала, совершенно буквально. И воскресала. Более десяти раз. Мы с Борисом занимаемся изучением этого феномена. Нам известно, что этой болезнью Зина, скорее всего, заразилась именно здесь. На даче. В августе девяносто первого года. Вадим Ильич, попытайтесь, пожалуйста, вспомнить. Что-нибудь странное происходило в посёлке в это время? Что-нибудь необычное? Из ряда вон?

– Так-так-так, так-так-так... – от волнения Метёлкин привстал со скамейки и тут же плюхнулся обратно. Его руки дрожали так сильно, что ему пришлось убрать их со стола и сцепить в замок на груди. – Август девяносто первого... Янаев, Пуго, Крючков, Форос, Ельцин на танке, суверенитет Украины... Витя Сазанович подрался с коммунистами на Дворцовой площади... Сильный туман был утром двадцать второго в посёлке, я всю ночь радио слушал... У Ефимовых бык сорвался... У Ефимовых... Дядя Митя ещё жив был... – Метёлкин уронил голову на грудь, продержал её там несколько мгновений и вернул в исходное положение. – А ведь было. Было одно событие. Дня за два-три до путча. Здесь в посёлке есть семейство Ефимовых. Сейчас остался только младший сын с женой, ему лет тридцать, я думаю, но в начале девяностых ещё был жив и старший сын, Миша Ефимов, и дядя Митя, отец их. И мать их ещё здесь жила. Позже она к сестре переехала, в Лодейное Поле, хотя за эту подробность я не поручусь, да и вряд ли существенно это... Как я уже сказал, числа шестнадцатого или семнадцатого... В нашей половине посёлка отключился свет, где-то около одиннадцати. Во всяком случае, я хорошо помню, как вышел во двор, а там уже стояла густая августовская тьма, ничего не было видно. Только у соседей мелькали спички да свечки в окнах. Дядя Митя Ефимов – вы справедливо спросите, причём здесь он – его дом был рядом с подстанцией. Вы знаете, наверное, такие гудящие будочки, которые сбрасывают напряжение до двухсот двадцати вольт, потому что в линиях электропередач – это очень интересная система – ток, чтобы минимизировать утечку энергии, на самом деле идёт под огромным...

– Да, мы знаем, – громко сказала Катя.

– ...Здесь в посёлке две такие подстанции. На каждой есть, грубо говоря, рубильник, при помощи которого можно обесточить полпосёлка, если, скажем, серьёзные ремонтные работы надо провести. И здесь так заведено, что дом, который ближе всего к подстанции, присматривает за ней, в некотором смысле. В этом доме хранится ключ от подстанции, и если, скажем, выбивает предохранитель, или какие-то другие непредвиденные обстоятельства...

– То есть дядя Митя пошёл на подстанцию посмотреть, в чём дело, – снова перебила Катя.

– Совершенно верно, – Метёлкин был слишком взволнован, чтобы обижаться. – Дядя Митя взял фонарик, вышел из дома и направился к подстанции. Был он, как обычно по вечерам, под шафе, и поэтому никто его впоследствии не стал слушать. Подоспели к тому же известные события, народу стало не до того, да и самому дяде Мите стало не до своих видений... А видел он – я не знаю, обратили ли вы внимание, что на северной окраине посёлка есть несколько прудов. Их после войны выкопали для разведения карасей. Подстанция находится слева от самого крупного пруда, если стоять к посёлку спиной. Дядя Митя открыл подстанцию и обнаружил, что предохранитель-таки вышибло, причём довольно радикальным образом. Палёной проводкой пахло очень сильно. Дядя Митя удивился – ночь была очень тихая – и рассудил весьма здраво, что при таком раскладе копаться в трансформаторах лучше утром, на трезвую голову. Он запер будку, собрался идти домой и в этот самый момент заметил зелёные огни в пруду...

– Маленькие? – взорвался Борис. – Продолговатые? Они извивались?

– Именно так! Именно! – всплеснул руками Метёлкин. – Дядя Митя, если память мне не изменяет, употребил слово «шевелились». «Как будто», говорит, «утопленники на дне сидят и курят в темноте – только огоньки папирос видать»! Рассказывал, что хмель с него как рукой сняло и что перепугался он до полусмерти, поэтому смотрел на эти зелёные подводные папиросы недолго. Примчался домой, стал бить тревогу: дескать, караул, энлэо в пруду. Вы тоже помните, я полагаю, как в то время ни одна уважающая себя газета не выходила без сообщения об очередном НЛО...