Это могли быть мы

– Простите. Да… ну… это зависит от… некоторых обстоятельств.

– От Кейт? – спокойно спросил Конор.

Имя его жены. И жены Эндрю. Это было так странно. Неужели Кейт тоже здесь, в гостинице? Он вдруг возмутился тому, как она могла перевернуть вверх дном всю его жизнь, одержать верх через столько лет после ухода.

– Да, она была… удивлена. Но, полагаю, она согласится, когда увидит, что все можно сделать очень красиво.

– Она может этому помешать? Если ей не понравится?

Конор поерзал на диване, и браслет дорогих часов тихонько зазвенел.

– Ну, будем надеяться, что до этого не дойдет.

Эндрю был совершенно подавлен этой дилеммой и какое-то время просто сидел молча. Неужели он был несправедлив к Кейт, когда писал книгу? Представить только, если они втянутся в судебные разбирательства – это было худшее, что он мог себе представить: шумиха, чувство вины. К счастью, вернулась девушка с кофе для него и Конора и небольшой тарелочкой круглого песочного печенья. Эта гостиница была определенно лучше, чем его.

Конор улыбнулся девушке, и она ушла. Он тут же снова переключился на деловой тон.

– Давайте поговорим о ролях в фильме. Расскажите о вашем сыне, Адаме.

Адам, 2018 год

– Господи! Оставь меня в покое, или я что-нибудь расколочу! Я серьезно!

Отец поправил очки на носу.

– Просто… нам ведь надо об этом поговорить, верно?

– Какой смысл? – он, сгорбившись, сидел в машине. – Мы всегда знали, что у меня есть эта дрянь.

– Ну, вероятность была пятьдесят на пятьдесят, так что…

– И у меня она есть. Вот и все. Я в любом случае не оставлю потомства.

– Но все равно, Ади, это должно быть… тяжело.

Они уже подъезжали к дому после короткой поездки из больницы, где Адам услышал именно то, что все время ожидал услышать. Он был носителем гена, из-за которого страдала Кирсти. То есть, если у него будет ребенок, тот тоже может быть таким.

Он выскочил из машины, захлопнув дверь, едва отец успел остановить машину, и убежал в дом. Ему не хотелось ни с кем говорить, никого видеть, но в доме была его теперь уже шестнадцатилетняя сестра в инвалидном кресле, которая по-прежнему не умела говорить, не могла сама поесть или сходить в туалет. Да, она была способна показать жестами несколько слов, но не могла нормально повзрослеть. Она была наряжена в розовую юбку с оборками, потому что сегодня Оливии исполнилось сорок, и, хотя этого не хотел никто, и в первую очередь – сама Оливия, его отец настоял на том, чтобы устроить по этому поводу праздник. Оливии запрещалось участвовать в подготовке, она даже не знала, кто приглашен, и даже Адам понимал, что это лишь встревожит ее. Когда они вошли, она с подавленным видом стояла в прихожей, сцепив руки. Должно быть, отец по тупости своей уже сообщил ей новость. На ней было цветастое платье, и за ее спиной Адам разглядел украшения, цветы и блюда с едой, заказанной в банкетной службе. Он вспомнил, как мать издевалась над теми, кто не готовит сам для праздников, которые устраивает дома. Он ощутил тяжесть вины – своей дурной вестью он испортил Оливии день рождения. Нужно было подождать с анализами, перенести прием, но отец настаивал. Они оба настаивали.

– Ох, Ади…

– Да вашу мать! Можете вы двое от меня отвалить и перестать меня жалеть?! Я все равно не хочу детей! Сами поглядите, какие дерьмовые родители достались мне за образец для подражания!

Он, конечно, имел в виду и ее, и она это поняла.

Она отступила, помрачнев.

– Ладно. Хорошо. Так неудачно все вышло. Мы, конечно, можем отменить праздник…

– Нет. Не дури.

– Но, милый, ты же…

– Да пойми ты наконец – мне плевать! Устраивайте свой дурацкий праздник – для меня это ничего не изменит.

Ему просто хотелось в этот момент оказаться подальше от них и их жалости. Это было худшее, что он мог себе представить: дать им возможность увидеть, что он способен испытывать что-то кроме злости и презрения. Он потопал наверх, подальше от них, сбросив по пути ботинки, которые со стуком скатились по ступенькам. Одно из дурацких правил Оливии – никакой уличной обуви на коврах. Он захлопнул за собой дверь и рухнул на узкую кровать. Как у ребенка! Он уже переспал с тремя девчонками – это было просто, если знаешь, на какие кнопки нажимать, кто из них чувствует себя неуверенно, кому из них хочется услышать, что они желанны. Он был аккуратен в использовании презервативов – аккуратнее, чем любой из знакомых парней. Он всегда помнил, что возможно присутствие этой дряни в его ДНК. И, да, он оказался носителем, как ему сегодня сказала до ужаса симпатичная женщина-врач с тихим сочувственным голосом и огромным обручальным кольцом на пальце. Ну и что? Он и без того всегда знал, что так и будет. Он уставился в потолок, на отметины от старых наклеек-звезд, которые отскоблил два года назад, а потом втайне скучал по их мягкому блеску. Он оказался носителем гена. Его дети могли оказаться такими же, как Кирсти. Подумаешь. Он в любом случае не собирался их заводить.

Адаму было восемнадцать. У него было место в средней руки университете, где он изучал политологию – тоже глупость, но ему нравилась бессмысленная ярость, которую это порождало. И ни в коем случае он не собирался поступать в Оксфорд или другой престижный университет, хотя учителя умоляли его это сделать. Какой сигнал это пошлет взрослым в его жизни: Оливии и Эндрю, его учителям и в конец задолбавшим дедушкам и бабушкам? Он не хотел, чтобы они считали, будто хорошо его воспитали. Они никак не желали отступаться от него, каким бы жестоким он ни был. Что ж, сами виноваты.

– Да что с тобой такое? – произнес голос с порога.

Вот она, та единственная девушка, которая никогда его не прощала и годами отказывалась разговаривать с ним даже в тех неловких случаях, когда они собирались за «семейным обедом». Делия. Она больше никогда не ночевала в их доме с тех пор, как ее ужалила оса, и когда Адам вспоминал об этом, его охватывал странный трепет. Это все из-за него. Он разлучил Оливию с дочерью, хотя Оливия, кажется, никогда его в этом не винила. А он хотел, чтобы его винили. Именно так и поступала Делия, потому что с тех пор даже не смотрела ему в глаза и оставалась единственной женщиной, кроме матери, которая была способна по-настоящему его заинтриговать.

Иногда он со скуки искал информацию о ней в интернете. Делия Аддисон. В соцсетях ее не было – кто бы сомневался! Но было несколько статей о ней в местной прессе: о конкурсах пианистов, в которых она побеждала, о танцевальных репетициях, в которых она участвовала подростком, о призе за эссе на тему «Мир, в котором я хочу жить». Она была такой хорошей девочкой. Адаму очень хотелось это изменить.

Он выпрямился.

– Ничего.

– Это не так. Я слышала, что говорила Оливия. Сочувствую. – Судя по голосу, она вовсе не сочувствовала.

– Это не важно. Можешь закрыть дверь?

Не обращая внимания на его слова, Делия вошла в комнату и села рядом с ним на кровать. Адам замер: обычно он был бы рад оказаться на одной кровати с красивой светловолосой девушкой в коротком джинсовом платье, открывавшем длинные бледные ноги, но это было слишком странно. Она была дочерью Оливии.

– Послушай, ты можешь выговориться, когда дела идут совсем хреново. Иногда это помогает.

– Много ты в этом понимаешь! – фыркнул он.

Она разгладила покрывало, склонив голову так, что волосы скрыли лицо.

– Ну… Мать отказывается жить со мной, и я даже не знаю, кто мой отец. А у тебя мать смылась на хрен, а сестра… ну, понимаю, что это тяжело… но я понимаю. Думаю, мы примерно равны в этом смысле.

Он моргнул – никогда прежде он не слышал, чтобы она ругалась.

– Но у меня охрененно тупой отец. Такой нелепый.

Она цокнула языком.

– Ты просто не видишь, какой он хороший. Оставаться каждый день одинаковым – это уже что-то. Понимаешь, мама была совсем чокнутая, пока он ее не успокоил. Она со мной почти не виделась, все боялась, что причинит мне боль.