"Фантастика 2025-96". Компиляция. Книги 1-24
Шрифт:
Они сидели рядом, едва касаясь друг друга, молча, но в этой тишине звучало больше слов, чем способны уместить самые красивые книги на свете.
Павел слегка наклонился вперёд, губами едва—едва коснувшись её виска, и в этом прикосновении было столько нежности, столько осторожного счастья, что Валентина, не сдержавшись, закрыла глаза, позволив себе впервые за долгое время просто быть.
Павел тихо задержал дыхание, словно боялся испугать хрупкий, дрожащий момент между ними, и чуть наклонился вперёд, держа руку Валентины в своей, легко, без принуждения, с такой бережной осторожностью, будто
– Валя… – его голос был тёплым, немного хриплым от волнения. – Скажи мне, пожалуйста… что с тобой случилось? Почему ты… здесь, одна, напуганная? Я хочу понять. Правда хочу.
Валентина заморгала, чувствуя, как горячие слёзы подступают к глазам ещё до того, как она успела осознать собственную реакцию. В груди всё сжалось в тугой клубок боли, страха и вины, которые она слишком долго держала внутри, как испуганную птицу в кулаке. Её дыхание стало прерывистым, и первое, что она сделала – попыталась отвернуться, спрятаться, найти спасение в привычной броне сарказма или молчания. Но, встретившись взглядом с Павлом, поняла, что прятаться больше нельзя.
Там, в его глазах, не было ни насмешки, ни осуждения, ни недоверия. Только бесконечное терпение, нежность и та редкая, непостижимая вера в неё – ту самую, которую Валя давно перестала искать в этом мире.
Она судорожно вдохнула и, запинаясь, как ребёнок, который учится говорить, пробормотала:
– Это… это звучит безумно… – Валентина нервно усмехнулась, всхлипывая, – Ты, наверное, решишь, что я окончательно съехала с катушек.
Павел чуть сильнее сжал её руку, не говоря ни слова, но этим простым движением как будто сказал ей: «Я здесь. Говори всё, что хочешь. Я выдержу».
Валя сглотнула, смахнула ладонью набежавшие слёзы и начала рассказывать, срываясь то на полушёпот, то на нервный смешок, от которого внутри всё болезненно вздрагивало.
– У меня… в голове… живёт кто—то, – выпалила она, и сама испугалась, как это прозвучало. – Женщина… ну, вроде бы женщина. Или что—то, что притворяется женщиной. Она говорит, что она инопланетянка… с какой—то чёртовой планеты, где тела арендуют для размножения… – Валя судорожно засмеялась, но смех этот был натянутый, истеричный, как тонкая плёнка на краю ножа.
Павел молча слушал, не моргая, не перебивая, словно ловил каждое слово, чтобы ничего не потерять.
– Она… она захватила часть моего тела… иногда я её чувствую… как будто кто—то живёт внутри… отдельно от меня, – Валентина прижала ладонь к груди, пытаясь показать, как это ощущается, как безумно и страшно это кажется изнутри. – Она управляет мной… иногда… я сопротивляюсь, но это… это как будто ты в лифте без кнопок. И он едет сам, куда хочет. А потом… – её голос дрогнул, – потом были мужчины.
Она судорожно вдохнула, будто ныряя в ледяную воду.
– Сначала курьер… потом бывший одноклассник… ещё один, случайный в кафе… и мой начальник… каждый раз это было как вспышка… как короткое замыкание. Я чувствовала, что это не я. Я пыталась сопротивляться, честно пыталась. Но она… Кляпа… она знала, как обойти мою волю. Как нажать те кнопки, которых я даже не подозревала у себя внутри.
Она замолчала, судорожно вытирая лицо рукавом.
Павел
слушал молча, не отстраняясь, не прерывая её ни единым словом. Его рука только крепче обнимала её плечи, будто он хотел закрыть её собой от воспоминаний, от вины, от мира.Валя всхлипнула, теряя последние остатки самообладания:
– Я не хотела этого… я не хотела быть такой… – голос срывался на глухие рыдания. – Я думала, если уйду сюда, если спрячусь, она меня оставит… но даже здесь…
Она не успела договорить, потому что Павел вдруг притянул её к себе, крепко, всем телом, прижав к груди так, будто хотел собрать обратно все её разбитые кусочки.
– Ты никогда не принадлежала им, – тихо, но в каждом слове звучала непоколебимая уверенность. – Это были ОНИ. Не ты. Ты – здесь. Ты живая. Самая настоящая.
Слёзы текли по щекам, но Валентина уже не пыталась их сдерживать. Она просто говорила. Откровенно, болезненно, выбрасывая наружу весь тот комок, который давил её столько дней.
– Я пыталась жить с этим, пыталась прятать… делать вид, что всё нормально, – продолжала она, всхлипывая. – Но потом пришла… другая… Жука. Она сказала, что нас уничтожат. Что меня просто утилизируют, как сломанную игрушку. И я… я испугалась. Так, как никогда в жизни не боялась.
Валя посмотрела на Павла снизу вверх, через пелену слёз, в ожидании увидеть в его глазах ужас, отвращение, недоверие. Увидеть, как он встаёт, уходит, запирает за собой дверь, оставляя её одну с этим безумием.
Но Павел сидел рядом, всё так же молча, всё так же крепко держал её руку, словно это было самое важное на свете.
Она всхлипнула громче, чувствуя, как вместе со словами из неё вырывается весь накопленный за месяцы страх, стыд, одиночество.
– Я сбежала сюда, – призналась она почти шёпотом. – Потому что мне казалось, что, если я спрячусь… в этой дыре, среди пахнущих мылом стен и унылых халатов… может быть, они меня не найдут. Может быть, я снова стану собой. Хоть на один день.
Её голос дрожал, словно она стояла на краю обрыва и боялась сделать последний шаг в пустоту.
– Но всё равно нашли… – добавила она еле слышно. – Они всегда находят.
Последние слова Валя выдохнула скорее в пространство, чем Павлу, опуская голову ему на плечо, будто устав от самой себя, от бесконечного бега, от безнадёжной борьбы.
Павел не произнёс ни единого слова. Просто обнял её, легко, крепко, так, как обнимают самых дорогих, самых нужных, самых потерянных. Его рука осторожно легла на её волосы, его подбородок коснулся её макушки, и в этом движении не было ни капли жалости – только тёплая, обволакивающая забота.
Валя, прильнув к нему, впервые за долгое время позволила себе не держать в себе страх. Слёзы текли свободно, впитываясь в его футболку, но он не отстранялся, не морщился, не торопился закончить этот странный, неуместный для обычного мира момент. Он просто был рядом.
И в этой простой, трогательной тишине, среди прокуренных штор и треснутого абажура, в воздухе витала та самая настоящая нежность, от которой внутри становилось так больно и так хорошо одновременно, что хотелось либо рыдать до утра, либо смеяться в голос, путая слёзы и радость в один нескладный, бесконечно живой поток.