"Фантастика 2025-96". Компиляция. Книги 1-24

Администраторша, недовольно бурча что—то про наглость молодых людей и падение нравов, незаметно спрятала деньги в карман халата. Лицо её разгладилось, как утюжком прошлись, голос стал удивительно мягким, а глаза засветились человечной теплотой.

– Произошло небольшое недоразумение, – вкрадчиво произнесла она, растягивая слова, словно стараясь смягчить их до состояния ватных подушек, одновременно мило улыбаясь, как старушка на празднике урожая. Сначала она кокетливо покачала головой, словно извиняясь за внезапное недоразумение, потом осмотрела Валентину и Павла с видом строгой, но добродушной учительницы, только что решившей простить провинившихся учеников.

Её голос стал почти певучим, и? если бы не отголоски недавней истерики, можно было бы поверить, что эта женщина всю жизнь занималась исключительно организацией чаепитий для ветеранов и пересадкой клумб, внося в мир исключительно гармонию и доброжелательность. – Мы всегда с уважением относимся к личным границам и желанию наших отдыхающих уединиться для решения вопросов, важных для их душевного равновесия и общего оздоровления, – добавила она сладким голосом, будто читая по памяти рекламный буклет санатория.

Валентина, остановившись на месте, смотрела на происходящее с тем выражением лица, которое обычно бывает у человека, увидевшего, как енот ловко чинит микроволновку.

Кляпа, не удержавшись, ядовито прошептала в сознании:

– Деньги, Валюша, это универсальный переводчик. С их помощью можно говорить даже на языке самого махрового абсурда.

И в этот момент Валентина поняла: возможно, в этом мире действительно есть универсальные законы. И один из них – всегда носи с собой наличку. Особенно если тебя внезапно заносят в галактическую зону маразма.

Валя и Павел, уставшие, взъерошенные и слегка потрёпанные судьбой, шли по коридору санатория, напоминая пару беглецов, которым удалось на время обмануть систему. Волочащиеся за ними куски халатов, перекошенные воротники и бумажный пакет, который Павел всё ещё прижимал к груди с выражением крайней решимости, лишь подчёркивали абсурд их положения.

Павел осторожно обнял Валентину за плечи, притягивая к себе мягко, но уверенно, как будто своим прикосновением мог защитить её от всех бед, бушующих за пределами этого странного, пахнущего дешёвым мылом мира. Его шаг был ровным, настойчивым, словно он прокладывал для них невидимую дорожку сквозь оставшийся хаос.

Наклонившись ближе к её уху, он негромко, но так, чтобы каждое слово запало в память, сказал:

– Я пойду за тобой хоть на край вселенной. Хоть в самую её бездну. Если потребуется.

Голос звучал так просто и так уверенно, без пафоса и громких деклараций, что Валентина на миг замерла, словно в её голове отключились все тревожные маяки, привыкшие визжать круглосуточно.

Именно в этот трепетный момент в её сознании раздался гулкий, бодрый голос Кляпы, словно кто—то включил радиотрансляцию посреди минутного молчания:

– Не волнуйся, Павел Игоревич, край вселенной уже очень скоро придёт сам за вами. И без очереди. И без права на обжалование.

Валентина вздрогнула всем телом, с трудом удержавшись от смешка, который грозил вырваться сквозь напряжённое горло. На вдохе тяжело вздохнула, на выдохе позволила себе прижаться к Павлу крепче, как будто этот живой, тёплый якорь мог хоть на немного остановить шторм, бушующий внутри.

Её рука скользнула по его спине, ощутив под тонкой тканью напряжение мышц, не от страха, не от паники, а от той особой готовности стоять рядом и принимать весь предстоящий абсурд как должное. Того самого абсурда, который ещё вчера казался ей приговором, а сегодня вдруг начал казаться, если не смыслом, то уж точно неотъемлемой частью какого—то странного, нелепого, но настоящего пути.

Они медленно шли по коридору, проваливаясь в тёплую, почти уютную тишину, нарушаемую только далёкими отголосками санаторной жизни: где—то хлопала дверь в процедурный кабинет, где—то ругался через стенку старичок, забывший, где оставил трость. Но всё это звучало фоном – неважным, неопасным, почти домашним.

И в этой сумасшедшей атмосфере, среди халатов, истеричных администраторов и межгалактических угроз, Валентина впервые за долгое время почувствовала себя не одинокой единицей в бою против всего мира, а частью какого—то странного, смешного, слегка мятого, но всё—таки настоящего союза двух сумасшедших, которые каким—то чудом нашли друг друга в этом бардаке.

В голове мелькнула мысль: если это и есть безумие, то, может быть, оно не так уж и плохо.

Так они, слегка спотыкаясь, переглядываясь и еле сдерживая идиотские улыбки, доковыляли до номера Павла – своего временного укрытия от всего происходящего.

Глава 7

После самого бестолкового дня в истории Вселенной, когда в её жизни случились паника, позор, сумасшествие и пара приступов внезапной идиотии, Валентина ввалилась в номер Павла с тем видом, с каким обычно входят в морг по ошибке. Комната встретила её запахом сырости, химозы средств для уборки и лёгкого человеческого отчаяния. В другое время Валя бы брезгливо поёжилась, но сейчас ей казалось, что это – аромат свободы. Наконец—то ни за ней, ни за её несчастной психикой никто не гонится с шваброй и реанимационными процедурами.

Павел, старательно изображая невозмутимость, прикрыл за ними дверь и зачем—то дважды повернул ключ, будто хотел запереть снаружи всю свою прошлую жизнь. Пакет с вещами он поставил на стол так аккуратно, словно там лежала чья—то печень в банке для пересадки. Ладони его потёрлись друг о друга с таким старанием, что, казалось, он пытается добыть огонь методом трения, чтобы поджечь если не номер, то хотя бы собственную совесть.

Валя стояла посреди этой унылой, полуживой комнаты, как потерянный чемодан без ручки, и впервые за долгое время чувствовала, что наконец—то добралась домой. Облезлые стены, потрескавшаяся линолевая дорожка, люстра, свисающая под таким углом, будто её били чем—то тяжёлым за неправильные ответы – всё это внезапно наполнило её душу нежностью, граничащей с клинической стадией слабоумия.

Павел неловко переминался с ноги на ногу, как школьник, вызванный к доске объяснить смысл жизни в трёх предложениях. Его глаза бегали по комнате: от облупленного шкафа к кровати, от кровати – к единственной тумбочке, на которой покоился почтенный слой пыли с возможными спорами чумы. Валя поймала его взгляд и чуть дернула уголком губ, будто намекая: «Расслабься, герой. Я уже пережила похищение инопланетным разумом. Стены с плесенью меня не добьют».

Пакет на столе вдруг жалобно зашуршал, словно пытаясь сбежать. Павел бросил на него взгляд с выражением безмолвной угрозы, которой обычно матерят тостеры, отказавшиеся жарить хлеб. Потом шумно сглотнул, словно прокручивая в голове план побега. Увы, номер был тесным, как совесть чиновника: два шага – и ты уже снова на улице, в полной боевой готовности к аресту за аморальное поведение.

Молчание повисло между ними густое, как простокваша в столовке пятого разлива. Оно набирало в себе глупость, трепет, безнадёжную нежность и что—то ещё неприличное, что стояло бы упомянуть, но лучше не надо.

Павел наконец решился и сделал полушаг вперёд, скорее поскользнувшись, чем ступив. В процессе он зацепил носком старый тапок, забытый прежним постояльцем, и с достоинством, достойным шведского короля, попытался сделать вид, что так и было задумано.

Валя продолжала смотреть на него, не в силах понять: обнять его, придушить или начать истерически хохотать. Лицо Павла стремительно становилось багровым, как учебник "ОБЖ" после пожара. Он безуспешно пытался подобрать слова, но рот предательски хлопал вхолостую, как дохлая рыба на берегу.